Ряд дехкан генерал приказал повесить в центре базара, других публично высечь.
Громкий возбужденный голос ювелира собрал к столу Волкова всех посетителей клуба.
— Какой молодец его превосходительство!—восхищенно сказал Кисляков.— Как он удивительно быстро подавил бунт!
— А подавил ли?— усомнился Волков.— Главная сила-то у туркмен, а они ушли в пески.
— Туркмены более благоразумный народ,—возразил Кисляков.— Они никогда не стали бы драться с нашими казаками.
Волков недоверчиво качнул головой.
— У туркмен вожди похитрее, они свои силы берегут...
Раздвигая толпу коммерсантов, к столу Волкова подошел расстроенный Клингель,
— Арсений Ефимович, какой ужас! Ведь они взбунтовались против хана и против нас! Не грозит ли это опасностью и для Нового Ургенча?
Ювелир хана почтительно поднялся для ответа Клингелю.
— Его превосходительство не скрыл от меня, что Новому Ургенчу грозит большая опасность,—сказал он.
Ответ ювелира еще больше взволновал коммерсантов. Они разбились на группы и стали горячо обсуждать причины восстания дехкан.
Доверенный Ярославской мануфактуры громко восхвалял покойного отца хана. Он говорил, что при нем крестьяне никогда не волновались. Волков не согласился с ним и напомнил о многочисленных походах прежних начальников отдела в степи на усмирение туркмен, о частых боях нукеров с бунтовщиками и разбойниками.
— Если б при старом хане народ смирнее был, зачем же ему наш государь подарил два орудия да пять тысяч винтовок,— говорил Волков.— Хивинцы и раньше волновались, только на города не нападали, а теперь обнаглели.
Сыщеров обвинил узбекских коммерсантов в подстрекательстве, в антирусской политике. Ювелир хана возражал ему — во время восстания дехкане не щадили ни русских, ни узбекских коммерсантов.
Длиннобородый старик-хлопкозаводчик в порыжелом сюртуке приглашал коммерсантов сознаться, что доля вины за восстание лежит на них самих.
— Хан грабит народ, верно, но ведь и мы не похвально поступаем. Пшеницу вместо рубля по два продаем. Не мешало бы Арсению Ефимовичу и Абдурах-манбаю и о совести подумать.
Коммерсанты дружно поддержали старика и обрушились на Волкова, обвиняя его в спекуляции пшеницей.
Волков страшно обозлился на старика, возбудившего против него коммерсантов.
— Мне так совесть, а тебе, христов апостол, молоканский проповедник? Тебе без совести можно обойтись? Ты весь рис скупил, триста процентов наживаешь. Если уж правду говорить, все жулики и прохвосты; обвешиваете крестьян на хлопке, надуваете на стандартах и хотите, чтобы Волков за всех отвечал?
— А вы, Арсений Ефимович, про хлопковое масло спросите,— крикнул Сыщеров.— Кто это из них монополистом стал, по четыреста процентов наживает.
Коммерсанты запальчиво обвиняли друг друга в обирательстве дехкан, в ростовщичестве, в нарушении и человеческих, и божеских законов.
Клингель громким голосом прекратил шум, поднявшийся в буфетной.
— Господа, это совершенно бесполезный спор! От взаимных обвинений положение наше не улучшится. Регулятором цен служит только спрос. Если рынок выдерживает цены, спрос не уменьшается, товар не лежит — зачем обвинять друг друга в неправильной коммерческой работе?
Он напомнил коммерсантам об опасности, которая грозила Новому Ургенчу.
Старик-хлопкозаводчик предложил свои услуги для переговоров с вождем повстанцев туркмен.
— Тут дело без подарков не обойдется,— говорил старик.— Подарки — испытанное средство. Вождь сейчас же распустит своих всадников по домам. Само собою разумеется, что с другой стороны надо потребовать от генерала Гнилицкого защиты русского населения от
туркмен.
Предложение старика встретило общее сочувствие. Обычно скупые в расходах, коммерсанты теперь выписывали чеки на крупные суммы, предлагали для вождя и его ишанов мануфактуру, чай, сахар.
В разгар сбора пожертвований в дверях комнаты, наполненной шумом голосов, вдруг встал хивинец, вооруженный винтовкой и шашкой. В буфетной стало необычайно тихо. Волков нарушил тишину.
— Что вы, ведь это же Кадыр — нукер хакима!— успокоительно крикнул он.
Нукер подошел к Волкову и подал ему записку. Волков быстро пробежал ее глазами, лицо его заблестело радостной улыбкой.
— Господа, его превосходительство с сотней казаков прибыл в город. Он остановился у хакима л просит всех нас немедленно явиться к нему. Русскому лихому казачеству ура-а!
Коммерсанты с энтузиазмом подхватили крик Волкова и, обгоняя один другого, побежали к выходу.
Во дворе хакима было людно и шумно. Во всех четырех углах горели, треща и разбрасывая тысячи искр, огромные костры. Они освещали двух часовых с шашками наголо, замерших у пулеметов, закрытых чехлами, и сотню казаков, спешившихся в ожидании приказа об отдыхе.
Кривоногий, маленький чернявый офицер — команд дир сотни, одетый в серую походную шинель, распоряжался во дворе хакима, как в казарме. В колеблющемся красноватом свете пламени костров по двору растерянно метались десятки миршабов, нукеров и слуг хакима. Они очищали зиндан от арестованных, выкатывали из курганчи на улицу арбы, подготавливали для стоянки лошадей казачьей сотни просторные конюшни.
Экипажи коммерсантов один за другим въезжали во двор, подкатывали к крыльцу канцелярии хакима. Командир сотни любезно здоровался с промышленниками и предлагал им проходить в михманхану.
Большая гостиная, ярко освещенная несколькими висячими лампами, гудела от сдержанного говора коммерсантов, ожидавших выхода генерала. Здесь собрались все видные коммерсанты колонии: местные русские и хивинские промышленники, иранцы-торговцы зеленым чаем, и представители иностранных и российских компаний. Угроза нападения туркмен объединила враждующих конкурентов. Они дружески обсуждали меры защиты города, методы успокоения населения, Абдурахманбай и хаким горячо убеждали коммерсантов во вредности реформ, которые с момента восшествия на трон хана, с 1910 года, собирался проводить его великий визирь. Они говорили, что и духовенство и сам хан против всяких новшеств, но великий визирь хочет непременно провести их. Волков поддержал хивинцев.
— Весь бунт от этих реформ,— подтвердил он.— Одно непонятно, почему хан не сменит великого визиря.
— Он же тесть хана и двоюродный его брат,— понизив голос, сказал Абдурахманбай.— Его и в Петербурге знают...
Волков засмеялся.
— Старого хана в Петербурге тоже знали и поддерживали, а вот сынок-то убрал же его. Захочет, так и тестя уберет.
Клингель вскрикнул от удивления.
— Арсений Ефимович, неужели это верно? Хан убрал своего отца?! Что же он убил его?
Волков обнял Клингеля за талию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Громкий возбужденный голос ювелира собрал к столу Волкова всех посетителей клуба.
— Какой молодец его превосходительство!—восхищенно сказал Кисляков.— Как он удивительно быстро подавил бунт!
— А подавил ли?— усомнился Волков.— Главная сила-то у туркмен, а они ушли в пески.
— Туркмены более благоразумный народ,—возразил Кисляков.— Они никогда не стали бы драться с нашими казаками.
Волков недоверчиво качнул головой.
— У туркмен вожди похитрее, они свои силы берегут...
Раздвигая толпу коммерсантов, к столу Волкова подошел расстроенный Клингель,
— Арсений Ефимович, какой ужас! Ведь они взбунтовались против хана и против нас! Не грозит ли это опасностью и для Нового Ургенча?
Ювелир хана почтительно поднялся для ответа Клингелю.
— Его превосходительство не скрыл от меня, что Новому Ургенчу грозит большая опасность,—сказал он.
Ответ ювелира еще больше взволновал коммерсантов. Они разбились на группы и стали горячо обсуждать причины восстания дехкан.
Доверенный Ярославской мануфактуры громко восхвалял покойного отца хана. Он говорил, что при нем крестьяне никогда не волновались. Волков не согласился с ним и напомнил о многочисленных походах прежних начальников отдела в степи на усмирение туркмен, о частых боях нукеров с бунтовщиками и разбойниками.
— Если б при старом хане народ смирнее был, зачем же ему наш государь подарил два орудия да пять тысяч винтовок,— говорил Волков.— Хивинцы и раньше волновались, только на города не нападали, а теперь обнаглели.
Сыщеров обвинил узбекских коммерсантов в подстрекательстве, в антирусской политике. Ювелир хана возражал ему — во время восстания дехкане не щадили ни русских, ни узбекских коммерсантов.
Длиннобородый старик-хлопкозаводчик в порыжелом сюртуке приглашал коммерсантов сознаться, что доля вины за восстание лежит на них самих.
— Хан грабит народ, верно, но ведь и мы не похвально поступаем. Пшеницу вместо рубля по два продаем. Не мешало бы Арсению Ефимовичу и Абдурах-манбаю и о совести подумать.
Коммерсанты дружно поддержали старика и обрушились на Волкова, обвиняя его в спекуляции пшеницей.
Волков страшно обозлился на старика, возбудившего против него коммерсантов.
— Мне так совесть, а тебе, христов апостол, молоканский проповедник? Тебе без совести можно обойтись? Ты весь рис скупил, триста процентов наживаешь. Если уж правду говорить, все жулики и прохвосты; обвешиваете крестьян на хлопке, надуваете на стандартах и хотите, чтобы Волков за всех отвечал?
— А вы, Арсений Ефимович, про хлопковое масло спросите,— крикнул Сыщеров.— Кто это из них монополистом стал, по четыреста процентов наживает.
Коммерсанты запальчиво обвиняли друг друга в обирательстве дехкан, в ростовщичестве, в нарушении и человеческих, и божеских законов.
Клингель громким голосом прекратил шум, поднявшийся в буфетной.
— Господа, это совершенно бесполезный спор! От взаимных обвинений положение наше не улучшится. Регулятором цен служит только спрос. Если рынок выдерживает цены, спрос не уменьшается, товар не лежит — зачем обвинять друг друга в неправильной коммерческой работе?
Он напомнил коммерсантам об опасности, которая грозила Новому Ургенчу.
Старик-хлопкозаводчик предложил свои услуги для переговоров с вождем повстанцев туркмен.
— Тут дело без подарков не обойдется,— говорил старик.— Подарки — испытанное средство. Вождь сейчас же распустит своих всадников по домам. Само собою разумеется, что с другой стороны надо потребовать от генерала Гнилицкого защиты русского населения от
туркмен.
Предложение старика встретило общее сочувствие. Обычно скупые в расходах, коммерсанты теперь выписывали чеки на крупные суммы, предлагали для вождя и его ишанов мануфактуру, чай, сахар.
В разгар сбора пожертвований в дверях комнаты, наполненной шумом голосов, вдруг встал хивинец, вооруженный винтовкой и шашкой. В буфетной стало необычайно тихо. Волков нарушил тишину.
— Что вы, ведь это же Кадыр — нукер хакима!— успокоительно крикнул он.
Нукер подошел к Волкову и подал ему записку. Волков быстро пробежал ее глазами, лицо его заблестело радостной улыбкой.
— Господа, его превосходительство с сотней казаков прибыл в город. Он остановился у хакима л просит всех нас немедленно явиться к нему. Русскому лихому казачеству ура-а!
Коммерсанты с энтузиазмом подхватили крик Волкова и, обгоняя один другого, побежали к выходу.
Во дворе хакима было людно и шумно. Во всех четырех углах горели, треща и разбрасывая тысячи искр, огромные костры. Они освещали двух часовых с шашками наголо, замерших у пулеметов, закрытых чехлами, и сотню казаков, спешившихся в ожидании приказа об отдыхе.
Кривоногий, маленький чернявый офицер — команд дир сотни, одетый в серую походную шинель, распоряжался во дворе хакима, как в казарме. В колеблющемся красноватом свете пламени костров по двору растерянно метались десятки миршабов, нукеров и слуг хакима. Они очищали зиндан от арестованных, выкатывали из курганчи на улицу арбы, подготавливали для стоянки лошадей казачьей сотни просторные конюшни.
Экипажи коммерсантов один за другим въезжали во двор, подкатывали к крыльцу канцелярии хакима. Командир сотни любезно здоровался с промышленниками и предлагал им проходить в михманхану.
Большая гостиная, ярко освещенная несколькими висячими лампами, гудела от сдержанного говора коммерсантов, ожидавших выхода генерала. Здесь собрались все видные коммерсанты колонии: местные русские и хивинские промышленники, иранцы-торговцы зеленым чаем, и представители иностранных и российских компаний. Угроза нападения туркмен объединила враждующих конкурентов. Они дружески обсуждали меры защиты города, методы успокоения населения, Абдурахманбай и хаким горячо убеждали коммерсантов во вредности реформ, которые с момента восшествия на трон хана, с 1910 года, собирался проводить его великий визирь. Они говорили, что и духовенство и сам хан против всяких новшеств, но великий визирь хочет непременно провести их. Волков поддержал хивинцев.
— Весь бунт от этих реформ,— подтвердил он.— Одно непонятно, почему хан не сменит великого визиря.
— Он же тесть хана и двоюродный его брат,— понизив голос, сказал Абдурахманбай.— Его и в Петербурге знают...
Волков засмеялся.
— Старого хана в Петербурге тоже знали и поддерживали, а вот сынок-то убрал же его. Захочет, так и тестя уберет.
Клингель вскрикнул от удивления.
— Арсений Ефимович, неужели это верно? Хан убрал своего отца?! Что же он убил его?
Волков обнял Клингеля за талию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82