Прасковья Васильевна попробовала вмешать в свою ссору с любовником Татьяну Андреевну. Она сказала, что сильное увлечение Арсения Ефимовича женой Клингеля вредит ее, Татьяны Андреевны, репутации.
Татьяна Андреевна жестом руки остановила ее.
— Прасковья Васильевна, не кажется ли вам, что это вредит скорее вашей репутации, чем моей.
Прасковья Васильевна не выдержала ее иронического взгляда и опустила глаза...
Волков рассказывал о приезде из Петро-Александ-ровска отца Мешкова.
— Ты его знаешь, Миша. Муж той старухи с завязанной половиной рта, которая в прошлом году в клубе на спектакле заснула. Она мать Егора Мешкова. Баба, рассказывают, в молодости была красавица, волосы черные, глаза пронзительные, огневые, как у цыганки. Они в Ка^алинске жили. В Казалинске в те годы большой гарнизон стоял, и баб мало. Ну и ходили к нему толпой. Идет комендант гарнизона, адъютанты, интенданты. А Мешков старик в молодости ревнивый был. Он взял жецу, да двинулся через Кызылкумы на верблюдах в Петро-Александровск. На пути приятель встретился. Разговорились, а тот ему сказал: «Эх, брат, в Петро-Александровске у тебя жену и вовсе отобьют, там баба — редкость». Остановился старик, не знает, что и делать, хоть в песках живи.
А тут на грех подходит к нему жена, показывает на щеку, а на ней прыщик вскочил от грязи, муж кричит: «У тебя сибирская язва, не поедешь до города». Баба в плач. А он говори!: «Я тебе эту язву ножом вырежу». Караванбаши, киргизы — все уговаривали его не уродовать жену из-за простого прыщика. Он их к черту послал и отхватил ножом у нее весь угол рта, все зубы обнажил. Баба и проходила всю жизнь с платочком у рта... Крепкий старик!
— Какой ужасный, дикий поступок,—с содроганьем сказал Кисляков.
— У Мешковых дикости много,— согласился Волков.— В прошлом году прихожу к ним в прощенный
день. Старик и старуха под образами сидят. А сам Егор, его жена, Нага, Андрей в ноги кланяются, прощения просят. Хлопкозаводчики! Дочь в институте училась— не кончила, сын — в гимназии, не кончил. Денег много, зачем им учиться. Но все это ничего, а вот жену из ревности уродовать — это уж прямо не по-человечески.
— Старик, кажется, владеет какой-то частью в заводах?— спросил Кисляков.
— Все заводы на его имя. Без него Егор ни шагу. Он ему приказал в нынешнем году дочь замуж отдать, а то, говорит, засиделась. За Сыщерова велит отдать, с ним хочет породниться. Сыщеров у них всеми делами ворочает: Сыщеров Нату уж давно обхаживает, да она и сама, кажется,, непрочь за него выйти, довольно погуляла...
Татьяна Андреевна кивала головой мужу на Григория, низко опустившего голову над тарелкой.
— Ничего, ничего, Татьяна, Грише все надо знать. Я уж ему говорю — не для него девку берегут.
Григорий сидел бледный, едва удерживаясь от желания вскочить, наговорить всем дерзостей. Он, чтобы заглушить чувство глубокой неприязни к Волкову, успокоиться, беспрерывно пил вино, не замечая сожалеющих взглядов Татьяны Андреевны.
В рассказах Волкова о семье Мешковых было немало правды, и Григорий не мог отрицать ее. Мешковы были родом из Оренбурга, из мещанской сектантской семьи. Разбогатев, они приняли православие, ходили в церковь, водили дружбу с попами. Но в доме их была тайная сектантская молельня. Ната познакомила его с бабушкой — высокой печальной старухой, у которой был вырезан угол рта, и с глухим сердитым стариком — дедом, неприязненно относившимся к Григорию.
Конец обеда прошел в молчании. Прасковья Васильевна отяжелела от вина и водки, и Татьяна Андреевна отвела ее отдыхать в спальню.
Волков задержал Григория, собравшегося уходить.
— Я знаю, ты торопишься, Гриша, но у тебя до захода солнца время еще есть. Пойдем, поговорим. А ты, Миша, ложись отдыхать в кабинете...
Григорий молча прошел вслед за Волковым в гостиную. Хозяин усадил его у круглого стола и, расправив усы, закурил папиросу.
— Ты на меня не обижайся за Нату, Гриша. Ей богу, тебя жалко. Баб люби, да разум не теряй, а то они живо тебе на шею сядут. Их в руках надо держать. Ты уж поверь мне, кто-кто, а я баб знаю. А Ната бегает за тобой из интереса. Помнишь, тогда с пшеницей неприятность? Я ведь понял, что это она у тебя выпытала, но Клингелю ничего не сказал. Ната тебя давно бросила бы, да, верно, папаша не велит. Он с пшеницей крепко застрял. Половину капитала в нее вложил, а теперь зачуял неладное, боится. Ната сначала с тобой только поиграть хотела, голову поморочить. Ты думаешь, тогда на вечере у Клингеля я ничего не заметил. Все, Гриша, понял. Ты к ней в хорошую минуту подошел. Она тогда голову от злости потеряла, а ты теперь и пользуйся до поры...
Григорий с глубоким отвращением слушал своего бывшего хозяина, но ничего не мог возразить ему. Ната и теперь несколько раз пыталась говорить с ним об операциях Волкова и банка с пшеницей. Но Григорий помнил предупреждение Татьяны Андреевны и старался отмалчиваться. За последнее время Ната становилась все настойчивей, даже сердилась на него: «Ты считаешь меня, вероятно, глупой, не хочешь знакомить со своей работой. Где же твоя любовь, твое доверие».
Настойчивость ее разбивалась об упорство Григория...
Григорий сдержанно сказал, что Арсений Ефимович ошибается в своих предположениях. Ната добропорядочная барышня, их дружба не имеет ничего предосудительного.
Волков иронически улыбнулся.
— Гришенька, я тебя только по-свойски предупредил, а уж дальше ты поступай, как сам знаешь. Любовь, это, брат, как заноза, постороннему тащить больнее, чем самому.
Он встал, похлопал Григория по плечу.
— У меня, Гриша, с тобой большой деловой разговор есть, да минута неподходящая. Ты на меня сердит за Нату и скрыть не можешь. Мы с тобой об одном серьезном деле поговорить должны. Ну, беги, беги на свидание, опоздаешь — от девицы головомойка будет.
Григорий не пошел на свидание с Натой. Ревность и мучительные сомнения одолевали его. Он припоминал последние встречи с Натой, припоминал угрюмые взгляды Сыщерова. Тот часто прерывал их свидания. Григорий несколько раз встречался с ним в комнатке Наты. А на днях заметил, как тот при его приближении торопливо уходил из карагачевой рощи. Ната охотно шутила с Сыщеровым, забыв о присутствии Григория, подолгу разговаривала о делах отца.
А что, если хоть половина из сказанного Волковым окажется правдой? Григорий задрожал от одной мысли о вероломстве Наты. Он все забыл для нее: книги, любимые занятия, любимые мысли — все отошло, забыто ради одной ее. Григорий твердо решил выждать несколько дней, успокоиться, а потом объясниться с
Натой.
Вечером он зашел в квартиру Клингеля, который разрешил пользоваться его книгами.
Горничная сказала, что ни директора, ни его жены дома нет, а в кабинете занимается Елена Викторовна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82