роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Вниз по течению Аму-Дарьи быстро спускался тяжелый хивинский грузовой каюк. Желтый, как вода реки, одинокий каюк терялся среди необозримого, сверкающего на солнце пустынного водяного поля. Он походил на одну из тех громадных коряг, которые река месяцами волочит от Пянджа до Аральского моря.
За веслами сидело четверо сожженных солнцем босоногих каракалпаков. Они с большим напряжением, обливаясь потом, молча работали неуклюжими веслами. Бревна весел с широкими, как заслонка русской печи, лопастями, со скрипом, равномерно поднимались над низкими бортами, и тут же падали, шумно разбивая воду.
Рулевой, молодой узбек с курчавой бородкой, зорко следил за ходом судна. Одним поворотом громадного весла-правила он отводил судно от плывущих навстречу низких зеленых островков, отмелей, покрытых густым слоем жирного ила. По его предостерегающему крику гребцы, бросив весла, хватались за шесты и сталкивали каюк с опасной мели в глубокую воду.
На каюке было несколько пассажиров. Между кир-гичей — дугообразных брусьев, связывающих борта судна, под простыней спали мужчина и женщина; головы их были прикрыты розовым дамским зонтиком. Выше, прислонившись к ящику с товаром, дремал пожилой хивинец с аккуратно подстриженной рыжеватой бородкой.
Четвертый пассажир, молодой человек в поношенной американской шляпе, сидел рядом с хивинцем. Обхватив руками колени, он мечтательно смотрел на два светлых блика, бежавших далеко впереди каюка.
Большая голубая чайка низко пролетела над каюком, своим неприятным криком разбудила спавшего под зонтиком пассажира — обрюзгшего мужчину с белесыми, отвислыми усами. Он поднял голову с подушки, взглянул на реку. Судно неслось вдоль пустынного левого берега, поросшего низкорослым гребенщиком и бледно-зеленым чертополохом. Правый берег тонул в туманной дали.
Пожилой хивинец рукой показал проснувшемуся пассажиру на два бугра, видневшиеся на берегу. Это было устье оросительного канала Шават. Он тянулся на много верст в глубь ханства и служил удобным путем сообщения для нескольких хивинских городов.
— Господин Кисляков,— сказал хивинец, правильно и твердо выговаривая слова,— лодочники хотят остановиться на речной пристани. Мы проедем скоро мимо Шавата.
Речная пристань лежала в двенадцати верстах от города Нового Ургенча, куда направлялись пассажиры. Каналом Шават можно было подъехать к самому городу.
Кисляков вскочил, измятое, раскрасневшееся от сна, потное лицо его было раздражено, он сердито крикнул даргу — хозяину каюка.
Грузный хивинец в большой черной папахе нехотя приподнялся с носа судна.
— Сворачивай в канал, каналом поедем!—повелительно крикнул Кисляков.
Хозяин судна не знал русского языка, но по движению руки пассажира понял его распоряжение и нерешительно поглядел на своих усталых босоногих гребцов. Груз, который каюк должен был забрать в обратном рейсе, лежал на речной пристани. Гребцам придется из-за прихоти трех русских пассажиров больше половины дня тянуть каюк бечевой по каналу, вверх по течению, чтобы вернуться к реке.
Кисляков, широко расставив ноги, стоял на ящиках с товаром и нетерпеливо ждал изменения курса судна. Дарга бросил короткое приказание рулевому. Гребцы
подняли из воды неуклюжие весла и горячо заспорили с хозяином; его распоряжение предвещало им бессонную ночь и тяжелую бурлацкую работу днем. Дарга, точно оправдываясь, кивнул головой на пассажира-европейца и повторил свое распоряжение.
Рулевой всем телом налег на гигантское весло-правило. Оно взметнулось кверху и, перелетев через корму, упало по левую сторону судна, всплеснув, как большая рыба. Каюк свернул к буграм и вскоре, прошуршав по мелкому песчаному дну устья, поплыл по спокойной воде канала.
— Вы вовремя меня предупредили, Шарифбай,— сказал Кисляков, угощая хивинца папиросой.
Шарифбай кивнул головой:
— Ехать на арбе неприятно.
Лицо Кислякова выразило отвращение:
— У меня от езды на арбе поднимается тошнота, как от морской качки. Пять лет в ханстве и все не могу привыкнуть к этому отвратительному экипажу.
— Не нужно вам привыкать,— заметил Шарифбай.— Новый Ургенч совсем русский теперь город.
Кислякову показалось забавным сравнение Нового Ургенча с русским городом. Он громко захохотал, обнажив неровные, коричневые от табачного дыма зубы.
— Это нагромождение доисторических построек вы сравниваете с современным городом! Как вам не стыдно, Шарифбай! Вы учились в Оренбурге, ежегодно бываете на нижегородской ярмарке, в Москве — моем родном городе, разве они хоть немного напоминают Новый Ургенч?
— Я назвал Новый Ургенч русским городом потому, что много русских купцов в нем,— сказал Шарифбай.
— Триста — русских, армян, татар на тридцать тысяч туземцев! Да нас и не видно среди них!— воскликнул Кисляков.
Он рассмеялся, перехватив ироническую улыбку Шарифбая.
— Вы хотите сказать, что дело не в количестве? Это верно. Влияние наших предприимчивых коммерсантов сказывается не только на Новом Ургенче, но и на всем ханстве. Большие деньги, которые вкладывают? сейчас коммерсанты в товарооборот, сильно оживляют
торговлю ханства. А что будет, когда Русско-Азиатский банк по-настоящему развернет свою работу?..
Шарифбаю, видимо, не хотелось спорить. Чтобы переменить разговор, он, положив руку на плечо своего соседа, представил его Кислякову.
— Я с ним от Ташкента еду,— сказал Шарифбай.— Мой сосед, узбекский и персидский языки знает прекрасно.
Кисляков посмотрел на худощавого юношу с высоким лбом, с застенчивыми карими глазами. Его каламянковая рубашка была перехвачена ученическим ремнем с блестящей бляхой.
— Вы не окончили гимназию?— спросил Кисляков. Молодой человек отвел взгляд.
— Окончил все восемь классов, но учиться дальше не мог.
— Как ваша фамилия?— Гриша Лямин...— Кисляков улыбнулся,— а по отчеству?— Васильевич...— Григорий Васильевич, не огорчайтесь... Я тоже только студент, с третьего курса юридического факультета, но это ничуть не мешает мне жить и трудиться.
Жена Кислякова, полная женщина с чувственными яркими губами, окликнула мужа:
— Солнце уже садится. Иди пить чай, Миша... Зови молодого человека и Шарифбая.
Шарифбай отказался. Кисляков не принял отказа Григория.
— Не церемоньтесь. В Новом Ургенче мы все живем дружно, одной семьей. Давайте знакомиться: Михаил Ильич Кисляков, доверенный Русско-Азиатского банка, а это моя жена Прасковья Васильевна...
Григорий неловко пожал пухлую руку жены Кислякова и сел рядом с ней. Его смущала эта дама с нездоровым желтоватым цветом лица, с крепким запахом пота.
Кисляков протянул ему серебряную стопку коньяка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Вниз по течению Аму-Дарьи быстро спускался тяжелый хивинский грузовой каюк. Желтый, как вода реки, одинокий каюк терялся среди необозримого, сверкающего на солнце пустынного водяного поля. Он походил на одну из тех громадных коряг, которые река месяцами волочит от Пянджа до Аральского моря.
За веслами сидело четверо сожженных солнцем босоногих каракалпаков. Они с большим напряжением, обливаясь потом, молча работали неуклюжими веслами. Бревна весел с широкими, как заслонка русской печи, лопастями, со скрипом, равномерно поднимались над низкими бортами, и тут же падали, шумно разбивая воду.
Рулевой, молодой узбек с курчавой бородкой, зорко следил за ходом судна. Одним поворотом громадного весла-правила он отводил судно от плывущих навстречу низких зеленых островков, отмелей, покрытых густым слоем жирного ила. По его предостерегающему крику гребцы, бросив весла, хватались за шесты и сталкивали каюк с опасной мели в глубокую воду.
На каюке было несколько пассажиров. Между кир-гичей — дугообразных брусьев, связывающих борта судна, под простыней спали мужчина и женщина; головы их были прикрыты розовым дамским зонтиком. Выше, прислонившись к ящику с товаром, дремал пожилой хивинец с аккуратно подстриженной рыжеватой бородкой.
Четвертый пассажир, молодой человек в поношенной американской шляпе, сидел рядом с хивинцем. Обхватив руками колени, он мечтательно смотрел на два светлых блика, бежавших далеко впереди каюка.
Большая голубая чайка низко пролетела над каюком, своим неприятным криком разбудила спавшего под зонтиком пассажира — обрюзгшего мужчину с белесыми, отвислыми усами. Он поднял голову с подушки, взглянул на реку. Судно неслось вдоль пустынного левого берега, поросшего низкорослым гребенщиком и бледно-зеленым чертополохом. Правый берег тонул в туманной дали.
Пожилой хивинец рукой показал проснувшемуся пассажиру на два бугра, видневшиеся на берегу. Это было устье оросительного канала Шават. Он тянулся на много верст в глубь ханства и служил удобным путем сообщения для нескольких хивинских городов.
— Господин Кисляков,— сказал хивинец, правильно и твердо выговаривая слова,— лодочники хотят остановиться на речной пристани. Мы проедем скоро мимо Шавата.
Речная пристань лежала в двенадцати верстах от города Нового Ургенча, куда направлялись пассажиры. Каналом Шават можно было подъехать к самому городу.
Кисляков вскочил, измятое, раскрасневшееся от сна, потное лицо его было раздражено, он сердито крикнул даргу — хозяину каюка.
Грузный хивинец в большой черной папахе нехотя приподнялся с носа судна.
— Сворачивай в канал, каналом поедем!—повелительно крикнул Кисляков.
Хозяин судна не знал русского языка, но по движению руки пассажира понял его распоряжение и нерешительно поглядел на своих усталых босоногих гребцов. Груз, который каюк должен был забрать в обратном рейсе, лежал на речной пристани. Гребцам придется из-за прихоти трех русских пассажиров больше половины дня тянуть каюк бечевой по каналу, вверх по течению, чтобы вернуться к реке.
Кисляков, широко расставив ноги, стоял на ящиках с товаром и нетерпеливо ждал изменения курса судна. Дарга бросил короткое приказание рулевому. Гребцы
подняли из воды неуклюжие весла и горячо заспорили с хозяином; его распоряжение предвещало им бессонную ночь и тяжелую бурлацкую работу днем. Дарга, точно оправдываясь, кивнул головой на пассажира-европейца и повторил свое распоряжение.
Рулевой всем телом налег на гигантское весло-правило. Оно взметнулось кверху и, перелетев через корму, упало по левую сторону судна, всплеснув, как большая рыба. Каюк свернул к буграм и вскоре, прошуршав по мелкому песчаному дну устья, поплыл по спокойной воде канала.
— Вы вовремя меня предупредили, Шарифбай,— сказал Кисляков, угощая хивинца папиросой.
Шарифбай кивнул головой:
— Ехать на арбе неприятно.
Лицо Кислякова выразило отвращение:
— У меня от езды на арбе поднимается тошнота, как от морской качки. Пять лет в ханстве и все не могу привыкнуть к этому отвратительному экипажу.
— Не нужно вам привыкать,— заметил Шарифбай.— Новый Ургенч совсем русский теперь город.
Кислякову показалось забавным сравнение Нового Ургенча с русским городом. Он громко захохотал, обнажив неровные, коричневые от табачного дыма зубы.
— Это нагромождение доисторических построек вы сравниваете с современным городом! Как вам не стыдно, Шарифбай! Вы учились в Оренбурге, ежегодно бываете на нижегородской ярмарке, в Москве — моем родном городе, разве они хоть немного напоминают Новый Ургенч?
— Я назвал Новый Ургенч русским городом потому, что много русских купцов в нем,— сказал Шарифбай.
— Триста — русских, армян, татар на тридцать тысяч туземцев! Да нас и не видно среди них!— воскликнул Кисляков.
Он рассмеялся, перехватив ироническую улыбку Шарифбая.
— Вы хотите сказать, что дело не в количестве? Это верно. Влияние наших предприимчивых коммерсантов сказывается не только на Новом Ургенче, но и на всем ханстве. Большие деньги, которые вкладывают? сейчас коммерсанты в товарооборот, сильно оживляют
торговлю ханства. А что будет, когда Русско-Азиатский банк по-настоящему развернет свою работу?..
Шарифбаю, видимо, не хотелось спорить. Чтобы переменить разговор, он, положив руку на плечо своего соседа, представил его Кислякову.
— Я с ним от Ташкента еду,— сказал Шарифбай.— Мой сосед, узбекский и персидский языки знает прекрасно.
Кисляков посмотрел на худощавого юношу с высоким лбом, с застенчивыми карими глазами. Его каламянковая рубашка была перехвачена ученическим ремнем с блестящей бляхой.
— Вы не окончили гимназию?— спросил Кисляков. Молодой человек отвел взгляд.
— Окончил все восемь классов, но учиться дальше не мог.
— Как ваша фамилия?— Гриша Лямин...— Кисляков улыбнулся,— а по отчеству?— Васильевич...— Григорий Васильевич, не огорчайтесь... Я тоже только студент, с третьего курса юридического факультета, но это ничуть не мешает мне жить и трудиться.
Жена Кислякова, полная женщина с чувственными яркими губами, окликнула мужа:
— Солнце уже садится. Иди пить чай, Миша... Зови молодого человека и Шарифбая.
Шарифбай отказался. Кисляков не принял отказа Григория.
— Не церемоньтесь. В Новом Ургенче мы все живем дружно, одной семьей. Давайте знакомиться: Михаил Ильич Кисляков, доверенный Русско-Азиатского банка, а это моя жена Прасковья Васильевна...
Григорий неловко пожал пухлую руку жены Кислякова и сел рядом с ней. Его смущала эта дама с нездоровым желтоватым цветом лица, с крепким запахом пота.
Кисляков протянул ему серебряную стопку коньяка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82