Они разбили палатки, привязали и подоили уверенными руками коз. Я
мало что узнала о них, за исключением того, что народ они спокойный,
нелюбопытный и щедрый, что быстро стало очевидным. Когда я последовала за
их вождем в крарл, они смотрели, а не пялились на меня. Они предложили мне
еду, от которой я отказалась, поскольку больше не испытывала голода. Из их
речи я ничего не могла понять, но с помощью жестов и мимики они дали мне
знать, что я вольна путешествовать с ними и делить с ними убежище. Взамен
они не просили ничего. Они показали одну из черных палаток, где я должна
спать в обществе двух молодых незамужних женщин. Я подумала, что тех это
может возмутить, но они не проявляли никаких признаков негодования. Одна
из них взяла меня с собой, показала уединенный пруд, где я могла вымыться,
и дала мне черную одежду взамен моих лохмотьев. Я уже забыла, как
управляться с длинным подолом: среди камышей и куманики ткань зацепилась
за колючку, и я споткнулась. Девушка схватила меня за руку и помогла
освободиться, степенно улыбаясь, когда я поблагодарила ее. Я думала, что
разница в цвете нашей кожи может сделать меня объектом ненависти, однако
не почувствовала в ее прикосновении никакой неприязни. Она заставила меня
понять, что ее зовут Хуанхад.
Сумерки окутали камыши, и тогда она приготовила небольшую трапезу на
костре у нашей палатки. Две девушки уселись есть и снова предложили мне
пищу. Я покачала головами. Хуанхад показала на мой шайрин. Похоже, она
думала, что я не могу есть в нем. Женщины черного крарла ходили без масок,
но явно были знакомы с женскими табу других племен; Хуанхад не пыталась
снять с меня маску, хотя и помогла мне снять изодранную "рубашку". Я снова
покачала головой, и они вернулись к еде.
Спать они отправились рано, но сперва поместили у полога три
сероватых лепешки и кувшинчик с водой - совсем как в тот раз, когда я
пришла к ним, чтобы украсть пищу. Той ночью это меня озадачило, но позже,
когда я стала понимать их язык, то выяснила, что лепешки и вода являлись
подношением их богам, выставляемым каждую ночь во всех палатках, чтобы
любое скитающееся божество могло поесть и выпить, если оно случайно
наткнется в темноте на крарл. Неудивительно, что когда они обнаружили
исчезновение ритуальных лепешек, то подняли крик.
Утром, прежде чем мы направились к реке, к палатке подошел их вождь.
Он сумел сообщить мне о предстоящей переправе и о том, что племя
направляется на восток, однако не к плодородным землям, как я думала, а к
морю. Его звали, как он объяснил, Квенекс, и он вежливо выразил желание
узнать, как зовут меня. Так как я плохо понимала их речь, личное имя могло
быть существенно важным, наверное, даже могло спасти мне жизнь, если меня
окликнут во время опасности. Я указала, что никакого имени у меня нет. Он
не проявил особого удивления. Мягко коснувшись моего лба, он произнес
единственное слово: "Марда". Так, как я выяснила впоследствии, у них
называлась слоновая кость.
Мы провели два дня, путешествуя по ивово-зеленой стране за рекой.
Мимо нас струились небольшие речки, направляясь, как и мы, к морю. В
сумерках второго дня, выходя из-за деревьев, я увидела у ручья ниже по
склону небольшой табун лошадей. Они были дикими, в этом не могло быть
никаких сомнений, равно как и в их красоте; не относились они и к породе
лошадей-людоедов из долин Эшкорека. Их длинные морды опускались и
подымались, изогнутые шеи поворачивались, а черные овальные самоцветы глаз
пристально смотрели на людей. Я думала, что они прыгнут в ручей и убегут
от нас по обычаю всех диких лошадей, но они не сделали ни единого движения
с целью ускакать. Мы тихо прошли мимо них, и они уступили нам дорогу. Я
увидела, как Хуанхад протянула руку, а черная шелковая голова потянулась в
свою очередь к ней, задев ее плечо. Их вожак кивнул Квенексу, когда тот
шел мимо. Лошади не казались ни испуганными, ни надменными. Наверное, они
чувствовали, что, по крайней мере, эти люди не вскочат им на спину, не
станут их душить, объезжать и выжигать их сильные легкие в угоду войне или
человеческой корысти. Думаю, мне не померещилось, что от меня они
отвернули головы, вежливо и с достоинством игнорируя мое существование.
Еще через три дня равнина уступила место известнякам и зарослям
колючих деревьев. В воздухе наблюдался странный привкус близости моря,
которого я еще не знала. Что искали они на соленых берегах, я тоже не
знала. Они были народ молчаливый. Меня они не отвергали, но и не заводили
со мной панибратских отношений. Наверное, именно из-за этой мягкости и
этого защищенного одиночества, а может быть просто потому, что пришло
время, началась моя печаль. Никак иначе я не могу определить это
состояние. Я не плакала и не предавалась внутренним терзаниям. Меня
сковала тяжесть. Она была не сожалением - сожаления бесплодны, и не
отчаянием - отчаяние не обязательно беспричинно. Она не была ужасной или
невыносимой, хотя причиняла боль. Это ощущение продолжалось три дня и две
ночи. И до тех пор, пока оно не прошло, ничто другое меня не беспокоило. А
потом я заплакала.
На шестую ночь я ела с Хуанхад у костра; подошла одна женщина и
присела вместе с нами, держа на руках ребенка. Я уставилась на этого
ребенка сквозь мерцание костра; он был такого же возраста, каким был бы
мой собственный ребенок, которого я бросила в крарле Эттука усваивать их
отвратительные обычаи, мысли и дела. Прежде я никогда не испытывала
никакого ощущения потери, ибо он был частью Вазкора, его навязанной мне
воли. Я была рада избавиться от него. А теперь я впервые посмотрела на все
иначе. Он ведь был и частью меня. И более того, он был индивидуальной
жизнью, новым созданным существом, в жизни которого я, в силу уникальных
законов природы, заслужила право принять участие. А я пренебрегла этим
правом, выбросила этот подарок, отождествив его с ненавистным трудом.
Я встала и медленно отошла от костра в заросли колючих деревьев. Я
цеплялась за них и горько плакала и ошеломленном расстройстве чувств.
Однако все это время холодный голос у меня в мозгу шептал: "ЭТО ПРОЙДЕТ,
ДУРА. ЭТО ПРОЙДЕТ. ТАКОЕ В ЭТО ВРЕМЯ НЕ ДЛЯ ТЕБЯ".
Я заснула среди деревьев, ощущая вкус соли у себя на губах от слез и
от морского ветра, а когда проснулась, то, думало, поняла, что и слезы-то
для меня были роскошью, я не имела права плакать. Я подумала о воине,
каким он станет, и о том, как он будет защищать Тафру - свою мать, от
глумящегося племени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147