Розовый голубоглазый ребенок с челкой
желтых волос.
- Это ребенок Асрена Джавховора, - сказала я, а затем открылись
двери, но темный человек в черной маске подошел ко мне, подняв меч,
фаллический и угрожающий. Меч свистнул и рассек колыбель. Я увидела, как
кудрявились на загривке сильной шеи черные волосы, ибо убийца был Дараком.
Я не знала, куда направляюсь, хотя и догадывалась, что должна была
давным-давно покинуть путь, называемый эттуковцами Змеиной дорогой; не
осталось никаких следов проселка. Это был опасный край, населенный дикими
зверями и дикими племенами вроде эттуковцев. И все же я не видела никаких
людей, и они, надо полагать, не видели меня - или же они уволокли бы к
себе для развлечения. Животные, которых я мельком видела, относились к
робкому десятку: стройный длинноногий олень, извивающиеся гибкие серые
змеи, птицы и рыжевато-коричневые белки. Один раз в сумерках четверо
волков пробежали в расселине в скалах далеко внизу и побудили меня выбрать
для сна более глубокого пещеру. Через панорамы холмов и лесов по ночам
доносилось глухое эхо странных лаев и визгов разных тварей. Я чествовала,
что мне нет места в этой обжитой местности, посторонней, лишенной
способности выжить. Я съела красные ягоды, вызвавшие у меня рвоту, и
поняла, что отравилась. Подол моей "рубашки" порвался на колене, а
остальная одежда истрепалась и износилась. Я пила из прозрачных ручьев или
коричневых зеркал крупных прудов, где в сумерках квакали лягушки. Молоко
во мне начало высыхать.
Десять дней я путешествовала без удобств, без определенного
направления и без всякой цели. На одиннадцатый день местность начала
меняться. Она стала ровной и плоской, камни постепенно ушли в почву. Из
темного мира, угловатого от камней и сосен, она стала серо-зеленым пологим
миром.
Двенадцатый день. Нет больше острых горько-сладких запахов высот,
только в ноздри лезут раздражающие дымы-туманы; туманы настолько
разряженные, что их едва удавалось разглядеть. Небо походило на
раскаленный металлический щит над множеством прудов, зарослей камыша,
болот, ручьев. Птицы кричали по-иному. Жужжали тучи насекомых. По ночам я
ложилась там, где земля была суше всего, не думая о безопасности, и
беловатый фосфор тумана двигался между полосками воды. Я добралась до
болот.
На пятнадцатый день, мой четвертый день в болотах, я ослабла и стала
раздраженной. Вода совершенно не годилась для питья - я попробовала ее и
п_о_н_я_л_а_. Не считая ягод, многие из которых оказались ядовитыми, я не
ела с тех пор, как покинула крарл Эттука. Мои груди, все еще слегка
чувствительные и распухшие от неиспользованного молока, навели меня на
мысль попробовать кормиться от собственного тела - но они были неудачно
расположены для такого мероприятия, а никакого сосуда, кроме моих ладоней,
у меня не имелось. После некоторых колебаний я подоила себя, пытаясь быть
одновременно коровой, пастушкой и подойником, и подавленно увидела, как
молоко стекает тонкой струйкой на землю. Я прокляла свои груди проклятием,
которому они, к счастью, не поддались.
У меня кружилась голова от гудения москитов, и я отлеживалась в
дневную жару в тени камышей.
На семнадцатый день я вышла к огромному водоему, мелкому, отливающему
зеленью, как старый стеклянный кубок. В нем росли деревья, налитые
жидкостью, древние дубы из коричневого мрамора, роняющие в заросли камыша
длинные мягкие листья. Я стала пересекать этот водоем, грязь засасывала
мои подошвы, зелень доходила мне до колен. Серая жара слепила глаза, и я
сперва подумала, что силуэт впереди мне померещился. Затем я решила, что
это высокое дерево с особенно толстым стволом, потом - что это целая роща.
Наконец я сообразила, что это - развалины башни из старого белого камня, а
вокруг башни - клин твердой земли. Я стояла совершенно неподвижно и
прислушивалась. И услыхала сквозь гудение насекомых и слабое вязкое
плюхание воды звуки - звуки знакомые, но нежеланные. Человек.
Словно зверь, я сгорбилась за ближайшим деревом, боясь охотников. И,
как у зверя, во мне шевельнулась единственная связная мысль. Человек.
Пища. Там, где обосновался он, обосновались и его кухонные котлы и
палатки, даже здесь, в болотистом крае.
Идя теперь очень тихо, я прокралась к острову. На берегу я поползла
средь камышей и вперед через густой подлесок. Я залегла в сорока футах от
развалин башни, почти распластавшись на земле, и осторожно выглянула. И
увидала их.
Крарл, это я сразу поняла, и все же...
Они не принадлежали к породе Эттука, это уж наверняка. Волосы они
отращивали длинные, не заплетенные в косы, блистающие, словно черный
огонь, а кожа у них была очень темной, почти такой же черной, как эти
волосы. Видя, как они двигаются вокруг костров, среди палаток из черных
шкур, сами в черных одеждах, я могла определить, что они обладают
природной грациозностью движений, физической красотой, узкой, твердой,
скульптурной внешностью, заставлявшей их казаться нереальными. Белая
башня, черное племя, блеск металла, украшений и огня. Да, еще один кочевой
народ, путешествующий через болота на восток, как собирался сделать крарл
Эттука. И все же они двигались не по Змеиной дороге.
Я пролежала в своем укрытии весь день, следя за ними, дожидаясь
темноты. В целом они казались очень молчаливыми. Высокие, тонкие,
серьезные дети играли в игры с белыми квадратиками, сидели, скрестив ноги,
при входе в палатки. К закату женщины приготовили еду на отдельных кострах
и сели ужинать со своими мужчинами. Я сильно проголодалась. Я начала
замечать только то, что они делали с пищей. По воде капали красные
солнечные пятна. Я прикусила язык и, превозмогая голодное жжение в
желудке, погрузилась в дремоту.
Вода, деревья и остров мерцали в темноте бирюзой. Похоже, они не
выставили никаких часовых.
Крадучись, я добрела до основания башни. Ни единого звука. Я кралась
вперед, пока не добралась до заваленных углей первого костра. Ранее я
заметила стадо коз, голов эдак в двадцать, в загоне по другую сторону
башни и, продвигаясь к ним, я напряглась, опасаясь, как бы они не начали
блеять (обычно они лучше сторожевых псов), но я явно не потревожила их
козьего сна. Я поискала у костра остатков пищи и ничего не нашла. В
отличие от эттуковцев они, к несчастью, не небрежничали с едой. Значит,
делать нечего, придется пробираться дальше в стан.
Я рыскала среди палаток из шкур, широко раскрыв глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
желтых волос.
- Это ребенок Асрена Джавховора, - сказала я, а затем открылись
двери, но темный человек в черной маске подошел ко мне, подняв меч,
фаллический и угрожающий. Меч свистнул и рассек колыбель. Я увидела, как
кудрявились на загривке сильной шеи черные волосы, ибо убийца был Дараком.
Я не знала, куда направляюсь, хотя и догадывалась, что должна была
давным-давно покинуть путь, называемый эттуковцами Змеиной дорогой; не
осталось никаких следов проселка. Это был опасный край, населенный дикими
зверями и дикими племенами вроде эттуковцев. И все же я не видела никаких
людей, и они, надо полагать, не видели меня - или же они уволокли бы к
себе для развлечения. Животные, которых я мельком видела, относились к
робкому десятку: стройный длинноногий олень, извивающиеся гибкие серые
змеи, птицы и рыжевато-коричневые белки. Один раз в сумерках четверо
волков пробежали в расселине в скалах далеко внизу и побудили меня выбрать
для сна более глубокого пещеру. Через панорамы холмов и лесов по ночам
доносилось глухое эхо странных лаев и визгов разных тварей. Я чествовала,
что мне нет места в этой обжитой местности, посторонней, лишенной
способности выжить. Я съела красные ягоды, вызвавшие у меня рвоту, и
поняла, что отравилась. Подол моей "рубашки" порвался на колене, а
остальная одежда истрепалась и износилась. Я пила из прозрачных ручьев или
коричневых зеркал крупных прудов, где в сумерках квакали лягушки. Молоко
во мне начало высыхать.
Десять дней я путешествовала без удобств, без определенного
направления и без всякой цели. На одиннадцатый день местность начала
меняться. Она стала ровной и плоской, камни постепенно ушли в почву. Из
темного мира, угловатого от камней и сосен, она стала серо-зеленым пологим
миром.
Двенадцатый день. Нет больше острых горько-сладких запахов высот,
только в ноздри лезут раздражающие дымы-туманы; туманы настолько
разряженные, что их едва удавалось разглядеть. Небо походило на
раскаленный металлический щит над множеством прудов, зарослей камыша,
болот, ручьев. Птицы кричали по-иному. Жужжали тучи насекомых. По ночам я
ложилась там, где земля была суше всего, не думая о безопасности, и
беловатый фосфор тумана двигался между полосками воды. Я добралась до
болот.
На пятнадцатый день, мой четвертый день в болотах, я ослабла и стала
раздраженной. Вода совершенно не годилась для питья - я попробовала ее и
п_о_н_я_л_а_. Не считая ягод, многие из которых оказались ядовитыми, я не
ела с тех пор, как покинула крарл Эттука. Мои груди, все еще слегка
чувствительные и распухшие от неиспользованного молока, навели меня на
мысль попробовать кормиться от собственного тела - но они были неудачно
расположены для такого мероприятия, а никакого сосуда, кроме моих ладоней,
у меня не имелось. После некоторых колебаний я подоила себя, пытаясь быть
одновременно коровой, пастушкой и подойником, и подавленно увидела, как
молоко стекает тонкой струйкой на землю. Я прокляла свои груди проклятием,
которому они, к счастью, не поддались.
У меня кружилась голова от гудения москитов, и я отлеживалась в
дневную жару в тени камышей.
На семнадцатый день я вышла к огромному водоему, мелкому, отливающему
зеленью, как старый стеклянный кубок. В нем росли деревья, налитые
жидкостью, древние дубы из коричневого мрамора, роняющие в заросли камыша
длинные мягкие листья. Я стала пересекать этот водоем, грязь засасывала
мои подошвы, зелень доходила мне до колен. Серая жара слепила глаза, и я
сперва подумала, что силуэт впереди мне померещился. Затем я решила, что
это высокое дерево с особенно толстым стволом, потом - что это целая роща.
Наконец я сообразила, что это - развалины башни из старого белого камня, а
вокруг башни - клин твердой земли. Я стояла совершенно неподвижно и
прислушивалась. И услыхала сквозь гудение насекомых и слабое вязкое
плюхание воды звуки - звуки знакомые, но нежеланные. Человек.
Словно зверь, я сгорбилась за ближайшим деревом, боясь охотников. И,
как у зверя, во мне шевельнулась единственная связная мысль. Человек.
Пища. Там, где обосновался он, обосновались и его кухонные котлы и
палатки, даже здесь, в болотистом крае.
Идя теперь очень тихо, я прокралась к острову. На берегу я поползла
средь камышей и вперед через густой подлесок. Я залегла в сорока футах от
развалин башни, почти распластавшись на земле, и осторожно выглянула. И
увидала их.
Крарл, это я сразу поняла, и все же...
Они не принадлежали к породе Эттука, это уж наверняка. Волосы они
отращивали длинные, не заплетенные в косы, блистающие, словно черный
огонь, а кожа у них была очень темной, почти такой же черной, как эти
волосы. Видя, как они двигаются вокруг костров, среди палаток из черных
шкур, сами в черных одеждах, я могла определить, что они обладают
природной грациозностью движений, физической красотой, узкой, твердой,
скульптурной внешностью, заставлявшей их казаться нереальными. Белая
башня, черное племя, блеск металла, украшений и огня. Да, еще один кочевой
народ, путешествующий через болота на восток, как собирался сделать крарл
Эттука. И все же они двигались не по Змеиной дороге.
Я пролежала в своем укрытии весь день, следя за ними, дожидаясь
темноты. В целом они казались очень молчаливыми. Высокие, тонкие,
серьезные дети играли в игры с белыми квадратиками, сидели, скрестив ноги,
при входе в палатки. К закату женщины приготовили еду на отдельных кострах
и сели ужинать со своими мужчинами. Я сильно проголодалась. Я начала
замечать только то, что они делали с пищей. По воде капали красные
солнечные пятна. Я прикусила язык и, превозмогая голодное жжение в
желудке, погрузилась в дремоту.
Вода, деревья и остров мерцали в темноте бирюзой. Похоже, они не
выставили никаких часовых.
Крадучись, я добрела до основания башни. Ни единого звука. Я кралась
вперед, пока не добралась до заваленных углей первого костра. Ранее я
заметила стадо коз, голов эдак в двадцать, в загоне по другую сторону
башни и, продвигаясь к ним, я напряглась, опасаясь, как бы они не начали
блеять (обычно они лучше сторожевых псов), но я явно не потревожила их
козьего сна. Я поискала у костра остатков пищи и ничего не нашла. В
отличие от эттуковцев они, к несчастью, не небрежничали с едой. Значит,
делать нечего, придется пробираться дальше в стан.
Я рыскала среди палаток из шкур, широко раскрыв глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147