Был очень зол. Нет, не на нее, на себя, конечно. Он не привык, не умел проигрывать...
Женщин Королев любил, но сколько бы он ни увлекался, никогда не позволял им занять первое, главное место в своей жизни. Мальчиком, прочитав «Тараса Бульбу», он не понял порыва Андрия, так же как в зрелые годы всегда искренне недоумевал, когда слышал: «Он ради нее бросил все...» Как это? Женщины не имели никакого отношения к его планам, устремлениям, трудам. Не было женщины, ради свидания с которой он отменил бы совещание, эксперимент, командировку.
И в этом они были очень непохожи с Щетинковым, тихим вздыхателем, романтиком. Жену к нему он не ревновал. Может быть, потому, что видел ее равнодушие к Евгению Сергеевичу. Да потом ревность могла помешать их работе. Пока что ей мешало то, что комната Ксении и дочки была проходной. Надо что-то придумать. Придумал: прорубить еще одну дверь из коридорчика прямо в его комнату. Призвал на помощь тестя. Максимилиан Николаевич в ту пору работал в Московском институте инженеров транспорта и сам был инженер неплохой, рукастый, умелый. Вдвоем с помощью маленькой одноручной пилы, которую принес Макс, они сокрушили стену и навесили узенькую дверь.
Теперь могли работать сколько угодно. Просыпаясь ночью, Ксения Максимилиановна часто слышала их споры: наступал всегда Королев, Щетинков оборонялся. Иногда шептались, впрочем, редко. Слов не было слышно, но Ксения Максимилиановна знала, что говорят они о политике, об аресте Тухачевского и других знаменитых командиров Красной Армии. Страшные эти события переворачивали буквально все их представления, ничего нельзя было понять, ни во что верить. Щетинкову Сергей доверял. С ним можно было об этом говорить. Едва ли не с единственным.
Сегодня нам это не легко себе представить, но арест Тухачевского и его соратников, равно как и все предыдущие и последующие аресты, не обсуждались. Это была запретная для разговоров тема. И на собраниях и митингах тоже никакого обсуждения не было – только осуждение, всеобщее и безусловное. Усомнившийся – завтрашний враг. Инакомыслящий – враг сегодняшний.
Изолировавшись окончательно в своем домашнем конструкторском бюро, Королев усилил режим секретности: ракетоплан был последним словом военной техники, а потому входить в комнату Ксане не разрешалось, даже маленькую Наташку не пускали.
– Сделайте еще уборную секретной! – кричала через дверь Ксения Максимилиановна.
Работа Сергея не нравилась ей. И не в том дело, что занят он круглосуточно, что дома сидит каждый день заполночь. Нет. Ей казалось, что он вообще занимается не тем, чем надо заниматься. Сергей умный, хорошо думает, быстро соображает. Ему надо заниматься наукой. Не ракетами этими, а настоящей наукой. Она смотрела его книжку. Какая там теория? Один Циолковский, а остальное – голая инженерия. И секретность эта какая-то ущербная, плебейски приземленная. Настоящая наука не может быть секретной...
Не то чтобы секретность так уже мешала Ксении Максимилиановне, нет, просто она презирала ее, Сергей это чувствовал и это накапливало в нем трудно скрываемое раздражение. Заглядывая из окна его Конюшковского кабинетика в будущее, можно увидеть, что Королев всегда любил не то чтобы саму секретность, а скорее ее ритуалы, секретный оккультизм, всю эту игру, в которую с такой убежденной серьезностью начинают играть, словно мальчики, взрослые мужчины. Секретность делала его непохожим на других, наделяла его работу неким новым, возвышающим ее свойством. Наверное, объяснить это можно тем, что и в середине 30-х годов, как и в середине 20-х, очень многие военные и штатские специалисты-вооруженцы серьезно к ракетной технике еще не относились. Но ведь несерьезную работу засекречивать не будут. Таким образом, сам факт засекречивания был и фактом признания важности работы. Поэтому Королев всячески стремился засекретиться: так было полезнее для Дела.
Немало еще предстоит нам говорить о «карьеризме» Королева, о его «борьбе за престиж». Было, все было, и карьеризм, и борьба. Не любил, не хотел быть вторым, третьим, десятым. И не был! Но не мог представить себе, как можно быть первым не по делам, а по знакомству, связям, родству. Королев очень хотел вступить в партию. Укрепило бы это его позиции в институте? Безусловно! Карьеризм? Если оценивать формально, да, карьеризм. Но в партию он хотел вступить, чтобы на равных разговаривать с Клейменовым, Лангемаком, Костиковым. Чтобы воевать с ними в партийном бюро. Чтобы пойти в райком, горком, в ЦК, наконец, убедить в своей правоте, найти единомышленников, двинуть дело вперед. Он ощущал себя не то, чтобы человеком второго сорта, но все-таки уязвимым, которому в любой момент могли сказать: «А это мы решим в партийном порядке, это – не твоего ума дело...» Его очень обижало, что многие институтские партийцы в ответ на его просьбу дать ему рекомендацию в партию от разговора этого уходили. Он понимал: комсомольцем не был, не воевал, из семьи интеллигентов – все это не лучшие данные для вступления в партию. Он числился в «сочувствующих» – была такая социально-политическая прослойка, отстойник для кандидатур спорных.
Мало кто задумывался над тем, что воевать он не мог просто по малолетству, что жил и воспитывался в семье, где честно и трудно зарабатывали свой хлеб. Он не мог не видеть, как чисто формальные строки биографии становились определяющими, когда решалось, насколько ценен этот человек для Советской власти, как нередко формальные признаки перечеркивали действительную суть. Он не мог не видеть, что многие коммунисты «от станка» или «от сохи» только благодаря этому «от» и стали коммунистами, а на самом деле таковыми, строго говоря, называться не могут, и он, беспартийный, предан делу Ленина-Сталина не только не меньше, но заведомо больше их. Он не мог не замечать, что во всяком своем движении вперед он постоянно натыкается на часто не высказанные, но тем не менее вполне реальные попреки в том, что нет у него рабоче-крестьянского происхождения, той чистопородности™, которая делала бы его окончательно «своим» в глазах борцов за чистоту рядов, вроде Костикова.
Но беспартийность создавала для него подчас и вполне реальные трудности в главном – в работе. Для того чтобы иметь доступ к секретной работе, беспартийному, пусть даже и «сочувствующему», надо было получать «поручительство» от члена партии. С этим тоже возникла неувязка, Королев понимал, что может и здесь напороться на отказ, а этого ему очень не хотелось. В конце концов «поручительство» ему написал бывший сосед – Валентин Николаевич Топор, его квартира была как раз под квартирой Баланина. (Очень скоро после этого Королева арестовали, а у Топора были крупные неприятности – чуть не исключили из партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390
Женщин Королев любил, но сколько бы он ни увлекался, никогда не позволял им занять первое, главное место в своей жизни. Мальчиком, прочитав «Тараса Бульбу», он не понял порыва Андрия, так же как в зрелые годы всегда искренне недоумевал, когда слышал: «Он ради нее бросил все...» Как это? Женщины не имели никакого отношения к его планам, устремлениям, трудам. Не было женщины, ради свидания с которой он отменил бы совещание, эксперимент, командировку.
И в этом они были очень непохожи с Щетинковым, тихим вздыхателем, романтиком. Жену к нему он не ревновал. Может быть, потому, что видел ее равнодушие к Евгению Сергеевичу. Да потом ревность могла помешать их работе. Пока что ей мешало то, что комната Ксении и дочки была проходной. Надо что-то придумать. Придумал: прорубить еще одну дверь из коридорчика прямо в его комнату. Призвал на помощь тестя. Максимилиан Николаевич в ту пору работал в Московском институте инженеров транспорта и сам был инженер неплохой, рукастый, умелый. Вдвоем с помощью маленькой одноручной пилы, которую принес Макс, они сокрушили стену и навесили узенькую дверь.
Теперь могли работать сколько угодно. Просыпаясь ночью, Ксения Максимилиановна часто слышала их споры: наступал всегда Королев, Щетинков оборонялся. Иногда шептались, впрочем, редко. Слов не было слышно, но Ксения Максимилиановна знала, что говорят они о политике, об аресте Тухачевского и других знаменитых командиров Красной Армии. Страшные эти события переворачивали буквально все их представления, ничего нельзя было понять, ни во что верить. Щетинкову Сергей доверял. С ним можно было об этом говорить. Едва ли не с единственным.
Сегодня нам это не легко себе представить, но арест Тухачевского и его соратников, равно как и все предыдущие и последующие аресты, не обсуждались. Это была запретная для разговоров тема. И на собраниях и митингах тоже никакого обсуждения не было – только осуждение, всеобщее и безусловное. Усомнившийся – завтрашний враг. Инакомыслящий – враг сегодняшний.
Изолировавшись окончательно в своем домашнем конструкторском бюро, Королев усилил режим секретности: ракетоплан был последним словом военной техники, а потому входить в комнату Ксане не разрешалось, даже маленькую Наташку не пускали.
– Сделайте еще уборную секретной! – кричала через дверь Ксения Максимилиановна.
Работа Сергея не нравилась ей. И не в том дело, что занят он круглосуточно, что дома сидит каждый день заполночь. Нет. Ей казалось, что он вообще занимается не тем, чем надо заниматься. Сергей умный, хорошо думает, быстро соображает. Ему надо заниматься наукой. Не ракетами этими, а настоящей наукой. Она смотрела его книжку. Какая там теория? Один Циолковский, а остальное – голая инженерия. И секретность эта какая-то ущербная, плебейски приземленная. Настоящая наука не может быть секретной...
Не то чтобы секретность так уже мешала Ксении Максимилиановне, нет, просто она презирала ее, Сергей это чувствовал и это накапливало в нем трудно скрываемое раздражение. Заглядывая из окна его Конюшковского кабинетика в будущее, можно увидеть, что Королев всегда любил не то чтобы саму секретность, а скорее ее ритуалы, секретный оккультизм, всю эту игру, в которую с такой убежденной серьезностью начинают играть, словно мальчики, взрослые мужчины. Секретность делала его непохожим на других, наделяла его работу неким новым, возвышающим ее свойством. Наверное, объяснить это можно тем, что и в середине 30-х годов, как и в середине 20-х, очень многие военные и штатские специалисты-вооруженцы серьезно к ракетной технике еще не относились. Но ведь несерьезную работу засекречивать не будут. Таким образом, сам факт засекречивания был и фактом признания важности работы. Поэтому Королев всячески стремился засекретиться: так было полезнее для Дела.
Немало еще предстоит нам говорить о «карьеризме» Королева, о его «борьбе за престиж». Было, все было, и карьеризм, и борьба. Не любил, не хотел быть вторым, третьим, десятым. И не был! Но не мог представить себе, как можно быть первым не по делам, а по знакомству, связям, родству. Королев очень хотел вступить в партию. Укрепило бы это его позиции в институте? Безусловно! Карьеризм? Если оценивать формально, да, карьеризм. Но в партию он хотел вступить, чтобы на равных разговаривать с Клейменовым, Лангемаком, Костиковым. Чтобы воевать с ними в партийном бюро. Чтобы пойти в райком, горком, в ЦК, наконец, убедить в своей правоте, найти единомышленников, двинуть дело вперед. Он ощущал себя не то, чтобы человеком второго сорта, но все-таки уязвимым, которому в любой момент могли сказать: «А это мы решим в партийном порядке, это – не твоего ума дело...» Его очень обижало, что многие институтские партийцы в ответ на его просьбу дать ему рекомендацию в партию от разговора этого уходили. Он понимал: комсомольцем не был, не воевал, из семьи интеллигентов – все это не лучшие данные для вступления в партию. Он числился в «сочувствующих» – была такая социально-политическая прослойка, отстойник для кандидатур спорных.
Мало кто задумывался над тем, что воевать он не мог просто по малолетству, что жил и воспитывался в семье, где честно и трудно зарабатывали свой хлеб. Он не мог не видеть, как чисто формальные строки биографии становились определяющими, когда решалось, насколько ценен этот человек для Советской власти, как нередко формальные признаки перечеркивали действительную суть. Он не мог не видеть, что многие коммунисты «от станка» или «от сохи» только благодаря этому «от» и стали коммунистами, а на самом деле таковыми, строго говоря, называться не могут, и он, беспартийный, предан делу Ленина-Сталина не только не меньше, но заведомо больше их. Он не мог не замечать, что во всяком своем движении вперед он постоянно натыкается на часто не высказанные, но тем не менее вполне реальные попреки в том, что нет у него рабоче-крестьянского происхождения, той чистопородности™, которая делала бы его окончательно «своим» в глазах борцов за чистоту рядов, вроде Костикова.
Но беспартийность создавала для него подчас и вполне реальные трудности в главном – в работе. Для того чтобы иметь доступ к секретной работе, беспартийному, пусть даже и «сочувствующему», надо было получать «поручительство» от члена партии. С этим тоже возникла неувязка, Королев понимал, что может и здесь напороться на отказ, а этого ему очень не хотелось. В конце концов «поручительство» ему написал бывший сосед – Валентин Николаевич Топор, его квартира была как раз под квартирой Баланина. (Очень скоро после этого Королева арестовали, а у Топора были крупные неприятности – чуть не исключили из партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390