— Похоже, что конунг Свеммель все же не собирался нападать на Зувейзу, — заметил он.
Когда сюзерен переходил к делу, Хадджаджу приличия не мешали поступить так же, невзирая на то, что его пирог лежал на тарелке недоеденным.
— Скажите верней, ваше величество, что конунг Свеммель пока не собирался нападать на Зувейзу, — отозвался он.
— Ты говоришь это даже после того, как Ункерлант и Альгарве разделили между собой Фортвег, как человек ломает напополам очищенный апельсин, чтобы поделиться с другом?
— Да, ваше величество, — ответил его министр иностранных дел. — Если бы конунг Свеммель намеревался оставить Зувейзу в покое, мы не замечали бы постоянных провокаций на границе. И посол его в Бише не врал бы, что Ункерлант не имеет к ним никакого отношения. Когда Свеммель будет готов, он сделает что решил.
Шазли потянулся к чашке, но в последний миг передумал и ухватился за кубок с вином.
— Признаюсь, — выговорил он, сделав глоток, — я не жалею, что король Пенда предпочел бежать на юг, а не явился сюда.
Хадджадж тоже выпил вина. Представив фортвежского короля изгнанником в Бише, любой зувейзин попытался бы утопить эту мысль в вине, а то и затуманить гашишем.
— Мы едва ли могли бы отказать ему, ваше величество, если бы хотели сохранить мужество, — промолвил он и, не дожидаясь, пока царь заговорит, добавил: — И не могли бы принять, если бы хотели сохранить головы на плечах.
— В твоих словах ничего, кроме истины. — Шазли осушил кубок. — Ну теперь пусть за него тревожится Янина. Прямо скажу: словами не передать, как я рад, что это королю Цавелласу придется объяснять ункерлантцам, как Пенда оказался изгнанником в Патрасе. Лучше ему, чем мне. И лучше Янине, чем Зувейзе.
— Воистину так. — Хадджадж по мере сил попытался изобразить на своем узком, костистом живом лице мрачное выражение, от природы присущее скуластым физиономиям ункерлантцев. — Для начала Свеммель потребует от Цавелласа выдать ему короля Пенду головой. Потом, когда Цавеллас откажет, возьмется копить войска у границы с Яниной. А после того, — министр иностранных дел Зувейзы пожал плечами, — начнет, полагаю, вторжение.
— На месте Цавелласа я бы посадил Пенду на корабль или на спину дракона, отбывающего на Сибиу, в Валмиеру или Лагоаш, — заметил Шазли. — Быть может, Свеммель еще простит ему, что тот приютил Пенду ровно на столько, чтобы сплавить с рук.
— Ваше величество — конунг Свеммель никому и ничего не прощает, — ответил Хадджадж. — Он доказал это после Войны близнецов — а ведь то были его соотечественники.
Царь Шазли хмыкнул.
— И тут, должен признаться, в твоих словах ничего, кроме истины. Все, что творил конунг с тех пор, как твердо воссел на ункерлантском троне, подтверждает их. — Он снова потянулся за кубком, так стремительно, что звякнули золотые браслеты на царской руке, и, обнаружив, что кубок пуст, подозвал служанку, чтобы та наполнила кубок из широкогорлого кувшина.
— О, спасибо, красавица, — рассеянно бросил царь, глядя, как служанка, покачивая бедрами, выходит, и вновь обратился к Хадджаджу: зувейзины видели слишком много обнаженной плоти, чтобы та могла отвлечь их надолго. — Если, как ты полагаешь, мы следующие в списке Свеммеля, что можем мы сделать, дабы предупредить нападение?
— Сбросив пару ядер на его дворец в Котбусе, можно было бы получить некоторый результат, — сухо молвил Хадджадж. — Сверх того, как должно быть прекрасно известно вашему величеству, возможности наши несколько ограничены.
— Должно быть известно. Должно! — Шазли скривился. — Будь мы роднею по крови иным народам, населяющим Дерлавай, нам легче было бы отыскать себе союзников среди них. Вот будь ты, Хадджадж, бледнокожим и светловолосым каунианином…
— Будь я каунианином, ваше величество, — взял на себя смелость перебить монарха (не очень большую, надо сказать, смелость при таком снисходительном царе, как Шазли) его министр, — я бы давно преставился в нашем климате. Не чудо, что древняя империя кауниан торговала с Зувейзой, но никогда не пыталась основать здесь колонию. И, что еще важнее, у нас нет границ с иными державами, кроме Ункерланта.
— О да! — Шазли глянул на Хадджаджа так, словно в том была вина самого министра — а может, Хадджаджу просто померещилось от долгого общения с ункерлантцами. — От этого искать союзников нам становится еще тяжелей.
— Никто не поднимется с нами против Ункерланта, — заключил Хадджадж. — Фортвег мог бы, но Фортвега, как мы видели, как мы только что обсудили, более не существует.
— И, как мы видели, Ункерлант и Альгарве разделили между собой державу так же легко, как двое мясников — тушу верблюда, — недовольно заметил Шазли. — Я надеялся на лучшее — с нашей точки зрения лучшее и худшее — с их.
— Я тоже, — признался Хадджадж. — Король Мезенцио может переупрямить самого конунга Свеммеля, дай ему хоть полшанса.. Но Альгарве окружена врагами так плотно, что Мезенцио волей-неволей вынужден поддаться здравому смыслу.
— Какое неудачное положение… — Шазли задумчиво примолк. — Правда, Мезенцио более не приходится тревожиться за свои западные границы, и у него появляется простор для маневра.
— Позволю себе поправить ваше величество, но у короля Мезенцио на западных границах всего лишь завершилась война, — заметил Хадджадж. — Имея в соседях Ункерлант, только глупец может безмятежно взирать на свои рубежи.
— И в этом ты, без сомнения, прав, Хадджадж, — признал царь. — Оцени в качестве примера, в каком восторге пребывает наше величество, имея в соседях Ункерлант. Да и Альгарве не в лучших отношениях с ним. Можно ли надеяться использовать это обстоятельство в наших целях?
— Да будет известно вашему величеству, что я уже имел определенного рода беседу с альгарвейским послом в Бише, — ответил Хадджадж. — Боюсь, однако, что маркиз Балястро не смог меня обнадежить.
— А что Елгава и Валмиера? — поинтересовался Шазли
— Проявляют сочувствие. — Хадджадж поднял бровь. — Однако сочувствие стоит своего веса в золоте.
Царь Шазли поразмыслил над этим мгновение и расхохотался. Смех прозвучал невесело.
— Кроме того, — продолжал министр, — каунианские державы не только вовлечены в войну с Альгарве, но и расположены на другом краю света.
Вздохнув, Шазли осушил второй кубок.
— Если король Мезенцио являет собой нашу единственную надежду на спасение, значит, дела наши и вправду плохи.
— Это слабая надежда, — предупредил Хадджадж. — Почти, должен заметить, несуществующая. Балястро ясно дал понять, что Альгарве не станет портить отношения с Ункерлантом, покуда на востоке и юге идет война.
— Лучше слабая надежда, чем никакой, — промолвил Шазли. — Почему бы тебе не нанести сегодня еще один визит почтенному маркизу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201