..), то
стоит эту шапку, которую забыли снять, сопоставить с сотнями голов, которые
старая власть сплошь да рядом "снимает" по ошибке, и насилия Совета Р. Д.
примут в наших глазах свою настоящую физиономию. А ничего другого нам и не
нужно. Восстановить события того времени в их подлинном виде - наша задача,
и ради нее мы, подсудимые, приняли активное участие в судебном процессе.
Стоял ли, - я ставлю здесь другой важный для суда вопрос, - Сов. Раб. Деп.
в своих действиях и заявлениях на почве права и, в частности, на почве
манифеста 17 (30) октября? В каких отношениях резолюции Совета об
Учредительном Собрании и демократической республике стояли к октябрьскому
манифесту? Вопрос, который тогда нас совершенно не занимал, - это я заявляю
со всей резкостью, - но который для суда имеет теперь, несомненно, огромное
значение. Здесь мы слышали, г-да судьи, показания свидетеля Лучинина,
которые мне лично показались чрезвычайно интересными и в некоторых своих
выводах меткими и глубокими. Он сказал, между прочим, что СРД, будучи
республиканским по своим лозунгам, по своим принципам, по своим
политическим идеалам, фактически, непосредственно, конкретно осуществлял те
свободы, которые были принципиально провозглашены царским манифестом и
против которых изо всех сил боролись те, которые произвели на свет самый
манифест 17 октября. Да, господа судьи и господа сословные представители!
Мы, революционный пролетарский Совет, фактически осуществляли и проводили
свободу слова, свободу собраний и неприкосновенность личности, - все то,
что было обещано народу под давлением октябрьской забастовки. Наоборот,
аппарат старой власти проявлял признаки жизни только для того, чтобы рвать
на части легализованные завоевания народа. Г-да судьи, это - несомненный,
объективный факт, уже вошедший в историю. Его нельзя оспорить, потому что
он неоспорим.
Если меня спросят, однако, - и если спросят моих товарищей, - опирались ли
мы субъективно на манифест 17 октября, то мы ответим категорически - нет.
Почему? Потому что мы были глубоко убеждены - и мы не ошиблись, - что
манифест 17 октября никакой правовой опоры не создает, что он не полагает
основания новому праву, ибо новый правовой строй, г-да судьи, слагается, по
нашему убеждению, не путем манифестов, а путем реальной реорганизации всего
государственного аппарата. Так как мы стояли на этой материалистической, на
этой единственно правильной точке зрения, то мы считали себя вправе не
питать никакого доверия к имманентной силе манифеста 17 октября. И мы об
этом открыто заявляли. Но наше субъективное отношение как людей партии, как
революционеров, мне кажется, еще не определяет для суда нашего объективного
отношения как граждан государства к манифесту как к формальной основе
существующего государственного строя. Ибо суд, поскольку он является судом,
должен в манифесте видеть такую основу, или он должен перестать
существовать. В Италии есть, как известно, буржуазная парламентская
республиканская партия, действующая на основании монархической конституции
страны. Во всех культурных государствах легально существуют и борются
социалистические партии, являющиеся республиканскими по своему существу.
Спрашивается, вмещает ли нас, русских социалистов-республиканцев, манифест
17 октября? Этот вопрос должен разрешить суд. Он должен сказать, были ли
мы, социал-демократы, правы, когда доказывали, что конституционный манифест
представляет лишь голый перечень обещаний, которые никогда добровольно не
будут исполнены; были ли мы правы в своей революционной критике бумажных
гарантий; были ли мы правы, когда призывали народ к открытой борьбе за
истинную и полную свободу. Или же мы были неправы? Тогда пусть суд нам
скажет, что манифест 17 октября представляет действительную правовую
основу, на почве которой мы, республиканцы, являлись людьми закона и права,
- людьми, действовавшими "легально", вопреки нашим собственным
представлениям и намерениям. Пусть манифест 17 октября скажет нам здесь
устами судебного приговора: "Вы отрицали меня, но я существую для вас, как
и для всей страны".
Я уже сказал, что Сов. Раб. Деп. ни разу не ставил на своих заседаниях
вопроса об Учредительном Собрании и демократической республике, тем не
менее отношение его к этим лозунгам, как вы видели из речей свидетелей
рабочих, было вполне определенное. Да и как могло быть иначе? Ведь Совет
возник не на пустом месте. Он явился тогда, когда русский пролетариат
прошел уже сквозь 9 (22) января, через комиссию сенатора Шидловского и
вообще через долгую, слишком долгую школу российского абсолютизма.
Требования Учредительного Собрания, всеобщего голосования, демократической
республики еще до Совета стали центральными лозунгами революционного
пролетариата - наряду с восьмичасовым рабочим днем. Вот почему Совету ни
разу не пришлось принципиально поднимать эти вопросы, - он просто заносил
их в свои резолюции, как раз навсегда решенные. То же самое было в сущности
с идеей восстания.
Прежде чем перейти к этому центральному вопросу - к вооруженному восстанию,
я должен предупредить, что насколько я выяснил себе отношение обвинительной
власти и отчасти власти судебной к вооруженному восстанию, оно отличается
от нашего отношения не только в смысле политическом или партийном, не
только в смысле оценки, - против этого было бы бесполезно бороться, - нет,
самое понятие вооруженного восстания, которое имеется у прокуратуры,
коренным, глубочайшим, непримиримейшим образом отличается от того понятия,
какое имел Совет и какое, я думаю, вместе с Советом, имел и имеет весь
российский пролетариат.
Что такое восстание, г-да судьи? Не дворцовый переворот, не военный
заговор, а восстание рабочих масс! Одному свидетелю был здесь с
председательского места задан вопрос: считает ли он, что политическая
стачка является восстанием? Не помню, как он ответил; но я думаю - и
утверждаю это, - что политическая стачка, вопреки сомнению г-на
председателя, есть в сущности своей восстание. Это не парадокс, хотя и
может показаться парадоксом с точки зрения обвинительного акта. Повторяю:
мое представление о восстании - и я это сейчас покажу - не имеет ничего
общего, кроме имени, с полицейско-прокурорской конструкцией этого понятия.
Политическая стачка есть восстание, сказал я. В самом деле, что такое
всеобщая политическая стачка? С экономической забастовкой она имеет лишь то
общее, что как в том, так и в другом случае рабочие прекращают работу. Во
всем остальном они совершенно несхожи. Стачка экономическая имеет свою
определенную узкую цель - воздействовать на волю отдельного
предпринимателя, выбросив его с этой целью из рядов конкуренции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410
стоит эту шапку, которую забыли снять, сопоставить с сотнями голов, которые
старая власть сплошь да рядом "снимает" по ошибке, и насилия Совета Р. Д.
примут в наших глазах свою настоящую физиономию. А ничего другого нам и не
нужно. Восстановить события того времени в их подлинном виде - наша задача,
и ради нее мы, подсудимые, приняли активное участие в судебном процессе.
Стоял ли, - я ставлю здесь другой важный для суда вопрос, - Сов. Раб. Деп.
в своих действиях и заявлениях на почве права и, в частности, на почве
манифеста 17 (30) октября? В каких отношениях резолюции Совета об
Учредительном Собрании и демократической республике стояли к октябрьскому
манифесту? Вопрос, который тогда нас совершенно не занимал, - это я заявляю
со всей резкостью, - но который для суда имеет теперь, несомненно, огромное
значение. Здесь мы слышали, г-да судьи, показания свидетеля Лучинина,
которые мне лично показались чрезвычайно интересными и в некоторых своих
выводах меткими и глубокими. Он сказал, между прочим, что СРД, будучи
республиканским по своим лозунгам, по своим принципам, по своим
политическим идеалам, фактически, непосредственно, конкретно осуществлял те
свободы, которые были принципиально провозглашены царским манифестом и
против которых изо всех сил боролись те, которые произвели на свет самый
манифест 17 октября. Да, господа судьи и господа сословные представители!
Мы, революционный пролетарский Совет, фактически осуществляли и проводили
свободу слова, свободу собраний и неприкосновенность личности, - все то,
что было обещано народу под давлением октябрьской забастовки. Наоборот,
аппарат старой власти проявлял признаки жизни только для того, чтобы рвать
на части легализованные завоевания народа. Г-да судьи, это - несомненный,
объективный факт, уже вошедший в историю. Его нельзя оспорить, потому что
он неоспорим.
Если меня спросят, однако, - и если спросят моих товарищей, - опирались ли
мы субъективно на манифест 17 октября, то мы ответим категорически - нет.
Почему? Потому что мы были глубоко убеждены - и мы не ошиблись, - что
манифест 17 октября никакой правовой опоры не создает, что он не полагает
основания новому праву, ибо новый правовой строй, г-да судьи, слагается, по
нашему убеждению, не путем манифестов, а путем реальной реорганизации всего
государственного аппарата. Так как мы стояли на этой материалистической, на
этой единственно правильной точке зрения, то мы считали себя вправе не
питать никакого доверия к имманентной силе манифеста 17 октября. И мы об
этом открыто заявляли. Но наше субъективное отношение как людей партии, как
революционеров, мне кажется, еще не определяет для суда нашего объективного
отношения как граждан государства к манифесту как к формальной основе
существующего государственного строя. Ибо суд, поскольку он является судом,
должен в манифесте видеть такую основу, или он должен перестать
существовать. В Италии есть, как известно, буржуазная парламентская
республиканская партия, действующая на основании монархической конституции
страны. Во всех культурных государствах легально существуют и борются
социалистические партии, являющиеся республиканскими по своему существу.
Спрашивается, вмещает ли нас, русских социалистов-республиканцев, манифест
17 октября? Этот вопрос должен разрешить суд. Он должен сказать, были ли
мы, социал-демократы, правы, когда доказывали, что конституционный манифест
представляет лишь голый перечень обещаний, которые никогда добровольно не
будут исполнены; были ли мы правы в своей революционной критике бумажных
гарантий; были ли мы правы, когда призывали народ к открытой борьбе за
истинную и полную свободу. Или же мы были неправы? Тогда пусть суд нам
скажет, что манифест 17 октября представляет действительную правовую
основу, на почве которой мы, республиканцы, являлись людьми закона и права,
- людьми, действовавшими "легально", вопреки нашим собственным
представлениям и намерениям. Пусть манифест 17 октября скажет нам здесь
устами судебного приговора: "Вы отрицали меня, но я существую для вас, как
и для всей страны".
Я уже сказал, что Сов. Раб. Деп. ни разу не ставил на своих заседаниях
вопроса об Учредительном Собрании и демократической республике, тем не
менее отношение его к этим лозунгам, как вы видели из речей свидетелей
рабочих, было вполне определенное. Да и как могло быть иначе? Ведь Совет
возник не на пустом месте. Он явился тогда, когда русский пролетариат
прошел уже сквозь 9 (22) января, через комиссию сенатора Шидловского и
вообще через долгую, слишком долгую школу российского абсолютизма.
Требования Учредительного Собрания, всеобщего голосования, демократической
республики еще до Совета стали центральными лозунгами революционного
пролетариата - наряду с восьмичасовым рабочим днем. Вот почему Совету ни
разу не пришлось принципиально поднимать эти вопросы, - он просто заносил
их в свои резолюции, как раз навсегда решенные. То же самое было в сущности
с идеей восстания.
Прежде чем перейти к этому центральному вопросу - к вооруженному восстанию,
я должен предупредить, что насколько я выяснил себе отношение обвинительной
власти и отчасти власти судебной к вооруженному восстанию, оно отличается
от нашего отношения не только в смысле политическом или партийном, не
только в смысле оценки, - против этого было бы бесполезно бороться, - нет,
самое понятие вооруженного восстания, которое имеется у прокуратуры,
коренным, глубочайшим, непримиримейшим образом отличается от того понятия,
какое имел Совет и какое, я думаю, вместе с Советом, имел и имеет весь
российский пролетариат.
Что такое восстание, г-да судьи? Не дворцовый переворот, не военный
заговор, а восстание рабочих масс! Одному свидетелю был здесь с
председательского места задан вопрос: считает ли он, что политическая
стачка является восстанием? Не помню, как он ответил; но я думаю - и
утверждаю это, - что политическая стачка, вопреки сомнению г-на
председателя, есть в сущности своей восстание. Это не парадокс, хотя и
может показаться парадоксом с точки зрения обвинительного акта. Повторяю:
мое представление о восстании - и я это сейчас покажу - не имеет ничего
общего, кроме имени, с полицейско-прокурорской конструкцией этого понятия.
Политическая стачка есть восстание, сказал я. В самом деле, что такое
всеобщая политическая стачка? С экономической забастовкой она имеет лишь то
общее, что как в том, так и в другом случае рабочие прекращают работу. Во
всем остальном они совершенно несхожи. Стачка экономическая имеет свою
определенную узкую цель - воздействовать на волю отдельного
предпринимателя, выбросив его с этой целью из рядов конкуренции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410