И я не удивился, когда Теплицкая закончила так:
- Там я поняла, как человечен Киев, самый родной мне город!
А мне после разговора с бывшей киевлянкой вспомнились чудесные
стихи талантливого советского еврейского поэта-киевлянина Давида
Гофштейна о своем городе, вспомнились строки, открывающие
стихотворение "Киев";
Родной до слез, родной до боли,
Тебя я вижу, город мой!..
Гофштейн писал это в 1943 году, когда его родной Киев изнывал под
пятой гитлеровских захватчиков. Поэт обращался к советским воинам,
сражавшимся на Днепре:
Умножьте грозные удары,
Чтобы днепровскую струю
Окрасить вражьей кровью ярой...
Вероятно, Теплицкая, бывшая актриса еврейского театра, знает
лучшие стихи Гофштейна, страстно ненавидевшего шовинизм и с подлинной
нежностью воспевавшего братство народов. Знает, что из евреев-киевлян,
покидавших родной город, поэт воспевал только тех, кто по зову сердца
уезжал в таврические степи и дальневосточную тайгу хлебопашествовать и
строить новые города. Напрасно Теплицкая не вспомнила те строки поэта,
когда задумала поменять советское гражданство на израильское. Может
быть, ей с мужем не пришлось бы сейчас коротать тоскливые вечера в
шумном городе на Дунае, где людям без родины так тяжело.
И все же быть гражданином в Израиле еще хуже, чем беженцем в
Вене.
Инженер Злоцкий, взвешивая каждое слово, без ложной аффектации
говорит:
- Знаете, если бы передо мной стоял выбор - смерть или
возвращение в Израиль, я выбрал бы первое.
Немало "благополучных" - бывших граждан самых разных
стран - встретил я некоторое время спустя в Бельгии и других странах,
куда они при первой возможности бежали из Израиля.
Их погнали оттуда не материальные лишения, не бытовые неурядицы,
не ограниченные возможности заниматься любимым делом, хотя каждому в
этом плане там было хуже, нежели на оставленной Родине. Эти люди
обосновывали свое бегство из сионистского государства совсем иными
мотивами. Они взволнованно говорили, как трудно отказаться от традиций
своей истинной родины. Их на чужбине больно било по сердцу все, что и
в крупном и в мелочах отличает Израиль от родной страны. Их мучительно
подтачивала ностальгия - неизбывная тоска по тому, что стало близким и
дорогим с детских лет. Их несказанно раздражала беспринципность новых
сограждан, безнадежно зараженных обывательским, архаичным подходом к
моральным проблемам, к семье, к друзьям.
Об этом мне рассказывали в самых разнообразных вариантах. Я
приведу здесь только одно высказывание, услышанное от сравнительно
молодого еще врача-ларинголога, бывшего гражданина Словакии:
- В студенческие годы я насмешливо отнесся к мысли Ларошфуко: "Ум
и сердце человека, так же, как и его речь, хранят отпечаток страны, в
которой он родился". К тому времени мне уже довелось несколько раз
побывать за границей - и, считая себя бывалым, все изведавшим
человеком, я подтрунивал над наивностью замечательного французского
мыслителя. Моя невеста, ныне жена и спутница в несбыточных попытках
найти "вторую родину" в Израиле, охотно соглашалась тогда со мной.
Ныне мы поняли, как легкомысленно отнеслись к точному и умному
высказыванию Ларошфуко. В наших сердцах и умах навсегда отпечаталось
столько словацкого, что без этого нам трудно будет до конца жизни. И
этого утраченного не заменят нам никакие материальные блага, если бы
нам и удалось их достичь в страшном Израиле, да, трижды страшном для
мыслящего человека!.. Наша родина - Чехословакия.
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ЧУЖБИНА?
Изборожденные надолбами аллеи старого замка Шёнау мне довелось
увидеть еще до того, как австрийское правительство официально заявило,
что не желает иметь на своей территории пересыльный пункт для
направляющихся в Израиль бывших советских граждан.
И я упоминаю об этом отнюдь не для того, чтобы живописно
обрисовать ров с водой и мрачную ограду с колючей проволокой,
опоясывающие заброшенный замок со столь поэтичным названием: "шёнау"
означает "красивая лужайка". Не собираюсь описывать и многочисленную
внешнюю и внутреннюю охрану: молодчиков в голубых, армейских рубашках
с автоматами через плечо и портативными рациями на широких черных
поясах.
В конце концов не столь уж важно, в каком именно месте содержит
израильская администрация бывших советских граждан сразу после того,
как они покидают нашу землю, - в Шёнау или в другом пересыльном
пункте. Важно другое: именно с пересыльного пункта, именуемого в
обиходе "этапкой", начинается для них чужбина. Здесь они не только
заполняют первые израильские анкеты. Здесь, за зарешеченными окнами,
сквозь которые доносится глухой лай овчарок, представители сионистских
властей подвергают своих будущих граждан первому так называемому
опросу (а точнее, допросу). Многочасовому, пытливому, подробнейшему.
- Вопросы откровенно разведывательные, - рассказывает врач Любовь
Ильинична Гордина, бывшая рижанка. - В каждом из нас стремились найти
"информатора" или на худой конец клеветника. Даже от женщин, которые в
противоположность Израилю не подлежат, как известно, в Советском Союзе
призыву на военную службу, даже от женщин пытаются получить
подробности о расположении советских воинских частей. А от мужчин
требуют пространных письменных ответов на этот вопрос. Я слышала, как
сохнутовец, который долго допрашивал молодого человека, проживавшего
ранее на Украине, не мог скрыть своего большого раздражения: "Неужели
ты в самом деле такой наивный? Неужели не мог сам сообразить, что нам
нужны не твои клятвы!.."
С этим рассказом Гординой до поразительности точно совпадают
рассказы бывшего киевлянина Гольдинова, бывшего рижанина Мишуловина и
других, хотя все они находились на пересыльном пункте не в и то же
время да и допрашивали их не одни и те же инспектора.
Первому допросу (второй происходит уже на аэродроме Лод)
сионистские руководители придают огромное значение: еще несколько
часов тому назад человек находился на территории Советского Союза, он
нервно возбужден, еще не вполне осознал то, что с ним произошло, -
надо этим сполна воспользоваться! И на каждого, кто переступит порог
изолированного от внешнего мира пересыльного пункта, обрушивается
нескончаемый поток вопросов:
- Есть ли среди ваших знакомых в Советском Союзе люди, работающие
над новыми изобретениями и научными открытиями?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
- Там я поняла, как человечен Киев, самый родной мне город!
А мне после разговора с бывшей киевлянкой вспомнились чудесные
стихи талантливого советского еврейского поэта-киевлянина Давида
Гофштейна о своем городе, вспомнились строки, открывающие
стихотворение "Киев";
Родной до слез, родной до боли,
Тебя я вижу, город мой!..
Гофштейн писал это в 1943 году, когда его родной Киев изнывал под
пятой гитлеровских захватчиков. Поэт обращался к советским воинам,
сражавшимся на Днепре:
Умножьте грозные удары,
Чтобы днепровскую струю
Окрасить вражьей кровью ярой...
Вероятно, Теплицкая, бывшая актриса еврейского театра, знает
лучшие стихи Гофштейна, страстно ненавидевшего шовинизм и с подлинной
нежностью воспевавшего братство народов. Знает, что из евреев-киевлян,
покидавших родной город, поэт воспевал только тех, кто по зову сердца
уезжал в таврические степи и дальневосточную тайгу хлебопашествовать и
строить новые города. Напрасно Теплицкая не вспомнила те строки поэта,
когда задумала поменять советское гражданство на израильское. Может
быть, ей с мужем не пришлось бы сейчас коротать тоскливые вечера в
шумном городе на Дунае, где людям без родины так тяжело.
И все же быть гражданином в Израиле еще хуже, чем беженцем в
Вене.
Инженер Злоцкий, взвешивая каждое слово, без ложной аффектации
говорит:
- Знаете, если бы передо мной стоял выбор - смерть или
возвращение в Израиль, я выбрал бы первое.
Немало "благополучных" - бывших граждан самых разных
стран - встретил я некоторое время спустя в Бельгии и других странах,
куда они при первой возможности бежали из Израиля.
Их погнали оттуда не материальные лишения, не бытовые неурядицы,
не ограниченные возможности заниматься любимым делом, хотя каждому в
этом плане там было хуже, нежели на оставленной Родине. Эти люди
обосновывали свое бегство из сионистского государства совсем иными
мотивами. Они взволнованно говорили, как трудно отказаться от традиций
своей истинной родины. Их на чужбине больно било по сердцу все, что и
в крупном и в мелочах отличает Израиль от родной страны. Их мучительно
подтачивала ностальгия - неизбывная тоска по тому, что стало близким и
дорогим с детских лет. Их несказанно раздражала беспринципность новых
сограждан, безнадежно зараженных обывательским, архаичным подходом к
моральным проблемам, к семье, к друзьям.
Об этом мне рассказывали в самых разнообразных вариантах. Я
приведу здесь только одно высказывание, услышанное от сравнительно
молодого еще врача-ларинголога, бывшего гражданина Словакии:
- В студенческие годы я насмешливо отнесся к мысли Ларошфуко: "Ум
и сердце человека, так же, как и его речь, хранят отпечаток страны, в
которой он родился". К тому времени мне уже довелось несколько раз
побывать за границей - и, считая себя бывалым, все изведавшим
человеком, я подтрунивал над наивностью замечательного французского
мыслителя. Моя невеста, ныне жена и спутница в несбыточных попытках
найти "вторую родину" в Израиле, охотно соглашалась тогда со мной.
Ныне мы поняли, как легкомысленно отнеслись к точному и умному
высказыванию Ларошфуко. В наших сердцах и умах навсегда отпечаталось
столько словацкого, что без этого нам трудно будет до конца жизни. И
этого утраченного не заменят нам никакие материальные блага, если бы
нам и удалось их достичь в страшном Израиле, да, трижды страшном для
мыслящего человека!.. Наша родина - Чехословакия.
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ЧУЖБИНА?
Изборожденные надолбами аллеи старого замка Шёнау мне довелось
увидеть еще до того, как австрийское правительство официально заявило,
что не желает иметь на своей территории пересыльный пункт для
направляющихся в Израиль бывших советских граждан.
И я упоминаю об этом отнюдь не для того, чтобы живописно
обрисовать ров с водой и мрачную ограду с колючей проволокой,
опоясывающие заброшенный замок со столь поэтичным названием: "шёнау"
означает "красивая лужайка". Не собираюсь описывать и многочисленную
внешнюю и внутреннюю охрану: молодчиков в голубых, армейских рубашках
с автоматами через плечо и портативными рациями на широких черных
поясах.
В конце концов не столь уж важно, в каком именно месте содержит
израильская администрация бывших советских граждан сразу после того,
как они покидают нашу землю, - в Шёнау или в другом пересыльном
пункте. Важно другое: именно с пересыльного пункта, именуемого в
обиходе "этапкой", начинается для них чужбина. Здесь они не только
заполняют первые израильские анкеты. Здесь, за зарешеченными окнами,
сквозь которые доносится глухой лай овчарок, представители сионистских
властей подвергают своих будущих граждан первому так называемому
опросу (а точнее, допросу). Многочасовому, пытливому, подробнейшему.
- Вопросы откровенно разведывательные, - рассказывает врач Любовь
Ильинична Гордина, бывшая рижанка. - В каждом из нас стремились найти
"информатора" или на худой конец клеветника. Даже от женщин, которые в
противоположность Израилю не подлежат, как известно, в Советском Союзе
призыву на военную службу, даже от женщин пытаются получить
подробности о расположении советских воинских частей. А от мужчин
требуют пространных письменных ответов на этот вопрос. Я слышала, как
сохнутовец, который долго допрашивал молодого человека, проживавшего
ранее на Украине, не мог скрыть своего большого раздражения: "Неужели
ты в самом деле такой наивный? Неужели не мог сам сообразить, что нам
нужны не твои клятвы!.."
С этим рассказом Гординой до поразительности точно совпадают
рассказы бывшего киевлянина Гольдинова, бывшего рижанина Мишуловина и
других, хотя все они находились на пересыльном пункте не в и то же
время да и допрашивали их не одни и те же инспектора.
Первому допросу (второй происходит уже на аэродроме Лод)
сионистские руководители придают огромное значение: еще несколько
часов тому назад человек находился на территории Советского Союза, он
нервно возбужден, еще не вполне осознал то, что с ним произошло, -
надо этим сполна воспользоваться! И на каждого, кто переступит порог
изолированного от внешнего мира пересыльного пункта, обрушивается
нескончаемый поток вопросов:
- Есть ли среди ваших знакомых в Советском Союзе люди, работающие
над новыми изобретениями и научными открытиями?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179