Беженец - горькое слово. Беженцы - это те, кто стремится убежать
от тяжкой, неотвратимой беды. От вражеского военного нашествия. От
разрушительного стихийного бедствия. От безжалостной, страшной
эпидемии.
Люди, встреченные мною, тоже бежали от неотвратимой беды. От
пропитанного духом наживы и агрессии злобного сионизма. От прикрытого
религиозной завесой оголтелого шовинизма. От душевной черствости и
нечеловеческого равнодушия, свойственных обществу, где человек
человеку волк.
Они бежали с чужбины. Да, горькой чужбиной оказалось для них
израильское государство, где им сулили новую родину.
Сейчас эти люди плачут. Сейчас они заверяют, что готовы любой
ценой искупить свой отказ от советского гражданства, что согласны жить
в любом уголке Советской страны, что беспокоятся не за себя, а за
будущее своих детей. От многих приходится слышать:
- О себе я уже не думаю. Мне бы только вернуть ребенка в
нормальную обстановку. Разве я могу примириться с тем, что мой ребенок
обязан из-под палки изучать талмуд! Что в единственный выходной день -
субботу я не могу вывезти его поближе к зелени, ведь раввинат запретил
работу общественного транспорта в субботние дни! Что мальчика через
несколько лет призовут в армию агрессора!
Те, от кого я слышал такие возгласы, умалчивали о самом
существенном. Они не рассказывали мне, как дети уже не раз спрашивали
их:
- Зачем ты, отец, искалечил мне жизнь? 3ачем ты увез меня с
Родины, где я должен был стать настоящим человеком, на постылую
чужбину, где мне все ненавистно!
А ведь дословно так написал тринадцатилетний Сема Лушнер своему
отцу, когда ночью пытался из Ашкелона удрать на Кипр, а оттуда на
советском судне вернуться в Одессу, которой он грезит во сне и наяву.
Дети осуждают родителей...
ТВОРЦЫ СОБСТВЕННОГО НЕСЧАСТЬЯ
- О чем же вы думали, покидая родную страну?
...Разные ответы на свой вопрос услышал я.
Одни ссылались на психоз, даже на своего рода заразную лихорадку.
- "Израиль, Израиль, Израиль", - только и твердили нам
добровольные советчики, - объясняет свой отъезд Клара Розенталь,
фельдшер из молдавского города Бельцы. - Из Израиля приходили письма о
"голубой жизни" на "священной земле предков". Одну из истинных причин
происхождения этих писем я поняла слишком поздно, хотя и в первые же
часы пребывания на израильской земле. Я встретила известную Бельцам
учительницу музыки Марию Лазаревну Вайсман. Едва узнала ее - так за
короткий срок постарела и опустилась она. Оказывается, музыкальные
школы есть только в столице и Марии Лазаревне приходится в Израиле
перебиваться частными уроками. От случая к случаю. Каждый такой урок
доводит ее до слез. Родители учеников считают себя вправе бестактно
давать преподавательнице указания, по часам контролируют время ее
прихода и ухода. "Зачем же вы, Мария Лазаревна, - спросила я ее, -
писали в Бельцы, что живете в Израиле превосходно? Ведь ваши письма
ходили по рукам и губили людей!" Учительница побледнела и схватилась
за сердце: "Мне было стыдно перед своими земляками. Помните, в Бельцах
я была человеком, я ходила с поднятой головой. И ученики и родители
приветливо улыбались мне. В Израиле я стала ничтожеством. Никому я
здесь не нужна. Я опустилась. Я в полной мере ощутила комплекс
неполноценности - тот самый, который на советской земле представлялся
мне невозможным, придуманным. И мне было стыдно признаться в этом..."
Другие, отвечая на мой вопрос, объясняли свою роковую ошибку
стадным чувством.
Двадцативосьмилетний Абрам Питилашвили, ранее работавший в
Тбилиси радиотехником, так и сказал мне: "Видели, как иногда в горах
бегут бараны? Один за другим спешат, один за другим пробираются в
ущелье, один за другим валятся в пропасть. Нас молодых, погубили
старики. Письма из Израиля разворошили в них националистические и
религиозные чувства. Но перекладывать свою вину на стариков тоже
несправедливо: тем и в голову не могло прийти, что эти
письма - подложные, написаны под диктовку, что большинство
их-заурядные фальшивки".
Были, впрочем, и письма отнюдь не восторженные. Но попробуй
разберись, каким верить, а каким не верить! Ведь многим не верили. Но
каким?
Уехавшая из Латвии Рива Москович, пробыв в Израиле несколько
месяцев, пишет сыну, что не надо ему приезжать к ней, что здесь он
жить не сможет. Но сын уже до предела напичкан сионистскими посулами.
И смысл его ответного письма таков: мать, которая хулит "священную
землю отцов", мне не нужна! И он уезжает в Израиль. Но матери там не
застает: ей удалось бежать.
Лейзер Шайкевич получает от жившего в Израиле брата письмо. Брат
недвусмысленно советует оставаться в родной ему Буковине. Но
"дальновидного" Лейзера на мякине не проведешь. Он так комментирует
письмо соседям: "Брат всегда хитрил со мной. Я понимаю, ему там
хорошо, и он не хочет, чтобы и мне было хорошо. Дураков нет - я таки
поеду!"
Третьи не отвечают на мой вопрос, они просто не решаются сказать,
о чем думали, отказываясь от советского гражданства. Ведь, уезжая из
Советского Союза, они откровенно разглагольствовали об ожидающих их в
Израиле меде и млеке. И с большим опозданием Моисей Матусович Гитберг,
инженер-металлург, оставивший в Днепропетровске жену и
пятнадцатилетнего сына, понял теперь: "Один известный западный юрист
сравнивал посылку враждебной информации на территорию иностранного
государства с посылкой артиллерийского снаряда. Какая правда в этих
словах!"[Гитберг, очевидно, имеет в виду высказывание видного
американского юриста-международника С. Биро, сделанное еще в 1945
году.]
Многие очень поздно постигли эту правду. Механик Абрам Гиршович
Гец, бывший рижанин, сейчас сокрушенно восклицает:
- Будь проклят этот "Голос Израиля" и другие брехливые
радиоголоса! Сколько несчастья приносят они людям!
Но тут же грустно добавляет:
- Конечно, чужие голоса - поганые голоса, однако надо иметь свою
голову на плечах. А я на какой-то момент потерял ее...
Итак, о чем же все-таки думали эти люди, покидая родную страну?
Из ответов на этот простой вопрос мне запомнились слова одесского
обувщика Рувима Львовича Блувштейна, бежавшего из Израиля с
восемнадцатилетним сыном, которого собирались призвать в израильскую
армию:
- О чем я думал, покидая Одессу? На свое горе, я тогда не думал.
Думать я начал поздно, только в Израиле, когда моему сыну объявили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179