И потому мифическая отрешенность есть явление ис-
ключительное по своей универсальности. В каждом человеке
можно заметить, как бы ни была богата его психика, эту одну
общую линию понимания вещей и обращения с ними. Такая
линия свойственна только ему и никому больше. На любом
писателе это можно проверить и показать. Но только наши
историки литературы и литературоведы мало занимаются та-
К1ши вопросами. Вопросы же эти - совершенно эмпиричес-
кие и реальные и требуют массы фактических и статистичес-
265
ких наблюдений для выяснения общего уклона образности и
прочих словесных особенностей данного писателя. Эта основ-
ная и примитивная интуиция есть нечто совершенно простое,
нечто совсем, совсем простое, как бы только один взгляд на
какую-нибудь вещь. Это действительно взгляд, но не на ту или
иную вещь, а взгляд вообще на все бытие, на мир, на любую
вещь, на Божество, на природу, на небо, на землю, на свой,
наконец, костюм, на еду, на мельчайший атом повседневной
жизни, и даже собственно не взгляд, а какая-то первичная ре-
акция сознания на вещи, какое-то первое столкновение с ок-
ружающим. В этом пункте мифическая отрешенность совер-
шенно не отличима от этой примитивно-интуитивной реакции
на вещи, ибо вся разница будет только, может быть, в степени
или подвидах этой общей примитивно-биологически-интуи-
тивной установки сознания на бытие. И можно сказать, что
миф, если выключить из него всякое поэтическое содержа-
ние, есть не что иное, как только общее, простейшее, до-реф-
лективное, интуитивное взаимоотношение человека с вещами.
Реально ощутить эту до-рефлективную реакцию можно на
примерах нашего повседневного общения с чужой психикой.
Вот человек плачет или смеется. Как мы это воспринимаем?
Взглянувши на лицо человека, мы сразу, без всякого выво-
да, - можно сказать, почти мгновенно - схватываем это
страдание или этот смех. В нас еще нет мысли о страдании, но
мы уже точнейшим образом констатировали страдание этого
человека. И не только констатировали, но уже и особенным
образом отнеслись к нему, оценили его. Мысль же о страдании
появляется уже в дальнейшем. Из этого можно видеть, как
уродливы мифологические теории, кладущие в основу мифа
то или иное интеллектуальное построение. И не только крат-
ковременные и очень яркие явления так воспринимаются
нами. Таково же наше восприятие и вообще всей и всякой
чужой индивидуальности. Один врач мне говорил, что он с
первого взгляда на пришедшего к нему пациента, до всякого
его осмотра, уже знает, можно ли вылечить этого больного
или нет. Печорин у Лермонтова с первого взгляда на женщину
знает, будет ли тут взаимность или нет. Тот же Лермонтов ге-
ниально пронаблюдал, что у солдата, который должен быть
убит в сегодняшнем сражении, уже с утра появляется какое-то
особенное выражение лица, не замечаемое обычно ни окру-
жающими, ни им самим. <Прозорливость> у религиозных и
часто даже совсем нерелигиозных натур - общеизвестна, и не
стоит тут приводить никаких примеров. Это - различное по
глубине и широте - прозрение в чужую психику и даже в ее
266
удьбы всякий не раз встречал в жизни и в литературе, как бы
ни старались некоторые уродливые теории отрицать непо-
ддотвенность восприятия чужой психики. Но точно таково
е и мифическое воззрение и прозрение в вещи. Миф тоже вы-
JgggT вещи из их обычного течения, когда они то несоедини-
мы то непонятны, то не изучены в смысле их возможного
ддейшего существования, и погружает их, не лишая реаль-
ццстм и вещественности, в новую сферу, где выявляется вдруг
их интимная связь, делается понятным место каждой из них и
становится ясной их дальнейшая судьба.
с) В связи с этим особенное значение приобретает самый
термин <отрешенность>. Сейчас мы можем сказать, что он да-
леко не точно выражает свой предмет, так как это - настоль-
ко же отрешенность, насколько и образная конкретность.
В самом деле, с точки зрения чего тут говорится об отрешен-
ности? Отрешенность тут - от чего? От обычной идеи, обыч-
ных вещей и явлений, сказали мы. Но что такое обычная идея
и что такое обычные вещи? Не есть ли это простая услов-
ность? Не бывает ли так, что одна и та же вещь в одно время
обычна, а в другое время - совершенно необычна и неожи-
данна? Конечно, содержание этого термина есть нечто в вели-
чайшей мере относительное и условное. Обычное иной раз
оказывается чрезвычайно загадочным, даже чудесным, из
ряда вон выходящим, а ведь оно остается все тем же обычным.
Ясно, что лучше говорить не о мифической отрешенности, но
о том, что все на свете вообще, все существующее, начиная от
мельчайшей и ничтожнейшей вещи и кончая миром в целом,
есть та или иная степень или качество мифической отрешен-
ности. То, что мы называем обычным течением вещей, есть
тоже результат некоего нашего мифического взгляда, так как
и здесь вещи все же не даны в своих изолированных функциях
и не даны как отвлеченные понятия, но мы видим некую их
подчиненность тем или другим идеям, пусть не очень ярким и
не очень глубоким. Каждый цвет, каждый звук, каждое вкусо-
вое качество уже несомненно обладает мифическим свойст-
вом. Так, краски кажутся холодными, теплыми, жесткими,
мягкими, звуки - острыми, тяжелыми, легкими, задушевны-
ми, строгими и т. д. Мифическая <отрешенность>, таким об-
разом, есть форма в высочайшей мере универсальная; и нет
ни одной вещи, которую мы воспринимали бы только как
голое и отвлеченное понятие. Живая вещь, вот эта бумага, эти
карандаши и перья, эта комната - всегда воспринимаются
как вещи, наделенные тем или другим личным, социальным
или иным глубинно-выразительным содержанием, и все в той
267
или другой мере причастны бытию мифическому. По-вашему
может быть. и еврейская миква не есть глубинно-выразитед
ный миф? И даже то. что бывает после обрезания?.. Еврец1
знают, о чем я сейчас говорю.
Из всего вышесказанного следует, что <мифическая отре-
шенность> есть просто отрешенность от чисто отвлеченного и
дискретного существования. Она есть та специальная сфера, в
которую погружаются отвлеченные понятия, чтобы превра-
титься в живые вещи живого восприятия. Миф, видели мы,
есть живое, выразительное и символически-выразительное,
интеллигентно-выразительное бытие. Вещь, ставшая
символом и интеллигенцией,есть уже миф. Таким
образом, миф и мифическая отрешенность дает все те раз-
дельно указанные нами выше признаки мифа в некоем недели-
мом единстве. Отрешенность станет понятной, когда весь
предыдущий анализ синтезируется в одну категорию, вскры-
вающую существо мифа, и когда мы получим диалектическое
воссоединение всех указанных выше черт в единую и недели-
мую структуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
ключительное по своей универсальности. В каждом человеке
можно заметить, как бы ни была богата его психика, эту одну
общую линию понимания вещей и обращения с ними. Такая
линия свойственна только ему и никому больше. На любом
писателе это можно проверить и показать. Но только наши
историки литературы и литературоведы мало занимаются та-
К1ши вопросами. Вопросы же эти - совершенно эмпиричес-
кие и реальные и требуют массы фактических и статистичес-
265
ких наблюдений для выяснения общего уклона образности и
прочих словесных особенностей данного писателя. Эта основ-
ная и примитивная интуиция есть нечто совершенно простое,
нечто совсем, совсем простое, как бы только один взгляд на
какую-нибудь вещь. Это действительно взгляд, но не на ту или
иную вещь, а взгляд вообще на все бытие, на мир, на любую
вещь, на Божество, на природу, на небо, на землю, на свой,
наконец, костюм, на еду, на мельчайший атом повседневной
жизни, и даже собственно не взгляд, а какая-то первичная ре-
акция сознания на вещи, какое-то первое столкновение с ок-
ружающим. В этом пункте мифическая отрешенность совер-
шенно не отличима от этой примитивно-интуитивной реакции
на вещи, ибо вся разница будет только, может быть, в степени
или подвидах этой общей примитивно-биологически-интуи-
тивной установки сознания на бытие. И можно сказать, что
миф, если выключить из него всякое поэтическое содержа-
ние, есть не что иное, как только общее, простейшее, до-реф-
лективное, интуитивное взаимоотношение человека с вещами.
Реально ощутить эту до-рефлективную реакцию можно на
примерах нашего повседневного общения с чужой психикой.
Вот человек плачет или смеется. Как мы это воспринимаем?
Взглянувши на лицо человека, мы сразу, без всякого выво-
да, - можно сказать, почти мгновенно - схватываем это
страдание или этот смех. В нас еще нет мысли о страдании, но
мы уже точнейшим образом констатировали страдание этого
человека. И не только констатировали, но уже и особенным
образом отнеслись к нему, оценили его. Мысль же о страдании
появляется уже в дальнейшем. Из этого можно видеть, как
уродливы мифологические теории, кладущие в основу мифа
то или иное интеллектуальное построение. И не только крат-
ковременные и очень яркие явления так воспринимаются
нами. Таково же наше восприятие и вообще всей и всякой
чужой индивидуальности. Один врач мне говорил, что он с
первого взгляда на пришедшего к нему пациента, до всякого
его осмотра, уже знает, можно ли вылечить этого больного
или нет. Печорин у Лермонтова с первого взгляда на женщину
знает, будет ли тут взаимность или нет. Тот же Лермонтов ге-
ниально пронаблюдал, что у солдата, который должен быть
убит в сегодняшнем сражении, уже с утра появляется какое-то
особенное выражение лица, не замечаемое обычно ни окру-
жающими, ни им самим. <Прозорливость> у религиозных и
часто даже совсем нерелигиозных натур - общеизвестна, и не
стоит тут приводить никаких примеров. Это - различное по
глубине и широте - прозрение в чужую психику и даже в ее
266
удьбы всякий не раз встречал в жизни и в литературе, как бы
ни старались некоторые уродливые теории отрицать непо-
ддотвенность восприятия чужой психики. Но точно таково
е и мифическое воззрение и прозрение в вещи. Миф тоже вы-
JgggT вещи из их обычного течения, когда они то несоедини-
мы то непонятны, то не изучены в смысле их возможного
ддейшего существования, и погружает их, не лишая реаль-
ццстм и вещественности, в новую сферу, где выявляется вдруг
их интимная связь, делается понятным место каждой из них и
становится ясной их дальнейшая судьба.
с) В связи с этим особенное значение приобретает самый
термин <отрешенность>. Сейчас мы можем сказать, что он да-
леко не точно выражает свой предмет, так как это - настоль-
ко же отрешенность, насколько и образная конкретность.
В самом деле, с точки зрения чего тут говорится об отрешен-
ности? Отрешенность тут - от чего? От обычной идеи, обыч-
ных вещей и явлений, сказали мы. Но что такое обычная идея
и что такое обычные вещи? Не есть ли это простая услов-
ность? Не бывает ли так, что одна и та же вещь в одно время
обычна, а в другое время - совершенно необычна и неожи-
данна? Конечно, содержание этого термина есть нечто в вели-
чайшей мере относительное и условное. Обычное иной раз
оказывается чрезвычайно загадочным, даже чудесным, из
ряда вон выходящим, а ведь оно остается все тем же обычным.
Ясно, что лучше говорить не о мифической отрешенности, но
о том, что все на свете вообще, все существующее, начиная от
мельчайшей и ничтожнейшей вещи и кончая миром в целом,
есть та или иная степень или качество мифической отрешен-
ности. То, что мы называем обычным течением вещей, есть
тоже результат некоего нашего мифического взгляда, так как
и здесь вещи все же не даны в своих изолированных функциях
и не даны как отвлеченные понятия, но мы видим некую их
подчиненность тем или другим идеям, пусть не очень ярким и
не очень глубоким. Каждый цвет, каждый звук, каждое вкусо-
вое качество уже несомненно обладает мифическим свойст-
вом. Так, краски кажутся холодными, теплыми, жесткими,
мягкими, звуки - острыми, тяжелыми, легкими, задушевны-
ми, строгими и т. д. Мифическая <отрешенность>, таким об-
разом, есть форма в высочайшей мере универсальная; и нет
ни одной вещи, которую мы воспринимали бы только как
голое и отвлеченное понятие. Живая вещь, вот эта бумага, эти
карандаши и перья, эта комната - всегда воспринимаются
как вещи, наделенные тем или другим личным, социальным
или иным глубинно-выразительным содержанием, и все в той
267
или другой мере причастны бытию мифическому. По-вашему
может быть. и еврейская миква не есть глубинно-выразитед
ный миф? И даже то. что бывает после обрезания?.. Еврец1
знают, о чем я сейчас говорю.
Из всего вышесказанного следует, что <мифическая отре-
шенность> есть просто отрешенность от чисто отвлеченного и
дискретного существования. Она есть та специальная сфера, в
которую погружаются отвлеченные понятия, чтобы превра-
титься в живые вещи живого восприятия. Миф, видели мы,
есть живое, выразительное и символически-выразительное,
интеллигентно-выразительное бытие. Вещь, ставшая
символом и интеллигенцией,есть уже миф. Таким
образом, миф и мифическая отрешенность дает все те раз-
дельно указанные нами выше признаки мифа в некоем недели-
мом единстве. Отрешенность станет понятной, когда весь
предыдущий анализ синтезируется в одну категорию, вскры-
вающую существо мифа, и когда мы получим диалектическое
воссоединение всех указанных выше черт в единую и недели-
мую структуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72