Стало быть, поэтичен не самый предмет, к которому
направлена поэзия, но способ его изображения, т. е., в конце
концов, способ его понимания. То же самое мы должны
сказать и о мифологии. Мифология дает нечто живое, одухо-
творенное и, если хотите, прекрасное. Но это не значит, что
мифологический предмет есть всегда живое существо, лич-
ность, одухотворенный предмет. Мифического образа нет
сотого по себе, как нет вещи, которая бы уже сама по себе была
прекрасна. Мифический образ мифичен в меру своего офор-
мления, т. е. в меру своего изображения, в меру понимания
его с чужой стороны. Мифичен способ изображения вещи, а не
сама вещь по себе. И по этой линии также невозможно про-
вести грань между мифологией и поэзией. Они обе живут в
257
одухотворенном мире; и эта одухотворенность есть способ
проявления вещей, модус их оформления и понимания. Ни в
мифологии, ни в поэзии вовсе не обязательно всеобщее оду-
шевление. Напрасно исследователи стараются вбить нам в го-
лову, что первобытное мифологическое сознание, которое
мыслится ими всегда как анимизм, соединяется обязательно с
всеобщим одушевлением. Совершенно неверно, что в мифе
все одушевленно. Мифически живущие и чувствующие люди
прекрасно отличают одушевленные предметы от неодушев-
ленных; и они вовсе не такие уж сумасшедшие, которые палку
принимают за живое существо, а в животном ничего не видят,
кроме неодушевленного механизма. Последнее, правда, свой-
ственно <дикарям>, но только другого рода <дикарям>, мате-
риалистам. Итак, между мифологией и поэзией то коренное
сходство, что по способу созидания и оформления своего
предмета это суть <выразительные> акты, которые являются в
то же время интеллигентно-выразительными, т. е. самое их по-
нимание вещей приводит последние к помещению в некото-
рую одухотворенную, живую среду, независимо от характера
самих этих вещей.
3. Далее, и поэтическое и мифическое бытие есть бытие
непосредственное, невыводное. Образ и в поэзии и в мифоло-
гии не нуждается ни в какой логической системе, ни в какой
науке, философии или вообще теории. Он - наглядно и непо-
средственно видим. Выражение дано тут в живых ликах и
лицах; и надо только смотреть и видеть, чтобы понимать. На-
глядная картинность, внутренняя или внешняя, одинаково
свойственна им обоим; и по этой линии также невозможно
провести различия между мифологией и поэзией. Они одина-
ково непосредственны, наглядны, просты и картинны. Это-то
и заставило многих исследователей стирать всякую грань
между обеими сферами человеческого творчества. И действи-
тельно, грань эта проходит совершенно в другом смысле, не
по линии большей или меньшей наглядности и непосредст-
венности.
4. Наконец, некоторое относительное сходство можно на-
ходить в общем признаке отрешенности. Однако это как раз та
область, где мифология и поэзия расходятся между собою
принципиально и окончательно, и потому надо быть осторож-
ным в установлении сходства. Сходство несомненно есть. Поэ-
зия, как и вообще искусство, обладает характером отрешен-
ности в том смысле, что она возбуждает эмоции не к вещам
как таковым, а к их определенному смыслу и оформлению.
258
Когда на театральной сцене изображается пожар, убийство и
проч. бедствия или преступления, - мы отнюдь не кидаемся
на сцену с целью помочь бедствию или избежать его, с целью
предотвратить преступление или изолировать его. Мы остаем-
ся сидеть на своем месте, что бы на сцене ни изображалось.
Таково же и вообще искусство. Оно живет действительно <не-
заинтересованным удовольствием>, и в этом Кант тысячу раз
прав. Этим нисколько, конечно, не решается и даже не затра-
гивается вопрос об общественном значении искусства. Обще-
ственное значение может иметь ведь и <незаинтересованное
наслаждение>. И даже чем больше искусство отрывает нас от
<действительности> и <интереса>, тем, зачастую, больше пла-
тим мы за это искусство и тем больше иногда играет оно об-
щественную роль. Но эта вопросы сейчас нас совершенно не
интересуют. Важно только то, что искусству и поэзии свойст-
венна некая отрешенность, выхватывающая вещи из потока
жизненных явлений и превращающая их в предметы какого-
то особенного, отнюдь не просто насущно-жизненного и жи-
тейского интереса. Несомненно, некоего рода отрешенность
свойственна и мифологии. Мы на нее уже указывали. При
всей своей живости, наглядности, непосредственности, даже
чувственности, миф таит в себе какую-то отрешенность, в
силу которой мы всегда отделяем миф от всего прочего и
видим в нем что-то необычное, противоречащее обыкновен-
ной действительности, что-то неожиданное и почти чудесное.
Отрицать наличие такой отрешенности в мифе совершенно
невозможно.
5. Но как раз в сфере отрешенности и проходит основ-
ная грань различия между мифологией и поэзией. Ни вырази-
тельность формы, ни интеллигентность, ни непосредственная
наглядность, ни, наконец, отрешенность, взятые сами по
себе, не могут отличить миф от поэтического образа. Только
по типу этой отрешенности, а не по ней самой как таковой
можно узнать, где миф и где поэзия, где мифическая и где
просто поэтическая фантазия. - 1. Уже первоначальное
всматривание в природу мифической отрешенности обнару-
живает с самого начала, что никакая отрешенность, никакая
фантастика, никакое расхождение с обычной и повседневной
<действительностью> не мешает мифу быть живой и совершен-
но буквальной реальностью, в то время как поэзия и искусство
отрешены в том смысле, что они вообще не дают нам никаких
реальных вещей, а только их лики и образы, существующие
как-то специфически, не просто так, как все прочие вещи.
259
Кентавры, сторукие великаны суть самая настоящая реаль-
ность. Мифический субъект бросается на сцену, а не сидит,
занятый безмолвным ее созерцанием. Поэтическая действи-
тельность есть созерцаемая действительность, мифическая же
действительность есть реальная, вещественная и телесная,
даже чувственная, несмотря ни на какие ее особенности и
даже отрешенные качества. 2. Это значит, что тип мифичес-
кой отрешенности совершенно иной, чем тип поэтической
отрешенности. Поэтическая отрешенность есть отрешенность
факта или, точнее говоря, отрешенность от факта. Мифичес-
кая же отрешенность есть отрешенность от смысла, от идеи
повседневной и обыденной жизни. По факту, по своему ре-
альному существованию действительность остается в мифе
тою же самой, что и в обычной жизни, и только меняется ее
смысл и идея. В поэзии же уничтожается сама реальность и
реальность чувств и действий; и мы ведем себя в театре так,
как будто бы изображаемого на сцене совершенно не было и
как будто бы мы в этом совершенно ни с какой стороны не за-
интересованы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
направлена поэзия, но способ его изображения, т. е., в конце
концов, способ его понимания. То же самое мы должны
сказать и о мифологии. Мифология дает нечто живое, одухо-
творенное и, если хотите, прекрасное. Но это не значит, что
мифологический предмет есть всегда живое существо, лич-
ность, одухотворенный предмет. Мифического образа нет
сотого по себе, как нет вещи, которая бы уже сама по себе была
прекрасна. Мифический образ мифичен в меру своего офор-
мления, т. е. в меру своего изображения, в меру понимания
его с чужой стороны. Мифичен способ изображения вещи, а не
сама вещь по себе. И по этой линии также невозможно про-
вести грань между мифологией и поэзией. Они обе живут в
257
одухотворенном мире; и эта одухотворенность есть способ
проявления вещей, модус их оформления и понимания. Ни в
мифологии, ни в поэзии вовсе не обязательно всеобщее оду-
шевление. Напрасно исследователи стараются вбить нам в го-
лову, что первобытное мифологическое сознание, которое
мыслится ими всегда как анимизм, соединяется обязательно с
всеобщим одушевлением. Совершенно неверно, что в мифе
все одушевленно. Мифически живущие и чувствующие люди
прекрасно отличают одушевленные предметы от неодушев-
ленных; и они вовсе не такие уж сумасшедшие, которые палку
принимают за живое существо, а в животном ничего не видят,
кроме неодушевленного механизма. Последнее, правда, свой-
ственно <дикарям>, но только другого рода <дикарям>, мате-
риалистам. Итак, между мифологией и поэзией то коренное
сходство, что по способу созидания и оформления своего
предмета это суть <выразительные> акты, которые являются в
то же время интеллигентно-выразительными, т. е. самое их по-
нимание вещей приводит последние к помещению в некото-
рую одухотворенную, живую среду, независимо от характера
самих этих вещей.
3. Далее, и поэтическое и мифическое бытие есть бытие
непосредственное, невыводное. Образ и в поэзии и в мифоло-
гии не нуждается ни в какой логической системе, ни в какой
науке, философии или вообще теории. Он - наглядно и непо-
средственно видим. Выражение дано тут в живых ликах и
лицах; и надо только смотреть и видеть, чтобы понимать. На-
глядная картинность, внутренняя или внешняя, одинаково
свойственна им обоим; и по этой линии также невозможно
провести различия между мифологией и поэзией. Они одина-
ково непосредственны, наглядны, просты и картинны. Это-то
и заставило многих исследователей стирать всякую грань
между обеими сферами человеческого творчества. И действи-
тельно, грань эта проходит совершенно в другом смысле, не
по линии большей или меньшей наглядности и непосредст-
венности.
4. Наконец, некоторое относительное сходство можно на-
ходить в общем признаке отрешенности. Однако это как раз та
область, где мифология и поэзия расходятся между собою
принципиально и окончательно, и потому надо быть осторож-
ным в установлении сходства. Сходство несомненно есть. Поэ-
зия, как и вообще искусство, обладает характером отрешен-
ности в том смысле, что она возбуждает эмоции не к вещам
как таковым, а к их определенному смыслу и оформлению.
258
Когда на театральной сцене изображается пожар, убийство и
проч. бедствия или преступления, - мы отнюдь не кидаемся
на сцену с целью помочь бедствию или избежать его, с целью
предотвратить преступление или изолировать его. Мы остаем-
ся сидеть на своем месте, что бы на сцене ни изображалось.
Таково же и вообще искусство. Оно живет действительно <не-
заинтересованным удовольствием>, и в этом Кант тысячу раз
прав. Этим нисколько, конечно, не решается и даже не затра-
гивается вопрос об общественном значении искусства. Обще-
ственное значение может иметь ведь и <незаинтересованное
наслаждение>. И даже чем больше искусство отрывает нас от
<действительности> и <интереса>, тем, зачастую, больше пла-
тим мы за это искусство и тем больше иногда играет оно об-
щественную роль. Но эта вопросы сейчас нас совершенно не
интересуют. Важно только то, что искусству и поэзии свойст-
венна некая отрешенность, выхватывающая вещи из потока
жизненных явлений и превращающая их в предметы какого-
то особенного, отнюдь не просто насущно-жизненного и жи-
тейского интереса. Несомненно, некоего рода отрешенность
свойственна и мифологии. Мы на нее уже указывали. При
всей своей живости, наглядности, непосредственности, даже
чувственности, миф таит в себе какую-то отрешенность, в
силу которой мы всегда отделяем миф от всего прочего и
видим в нем что-то необычное, противоречащее обыкновен-
ной действительности, что-то неожиданное и почти чудесное.
Отрицать наличие такой отрешенности в мифе совершенно
невозможно.
5. Но как раз в сфере отрешенности и проходит основ-
ная грань различия между мифологией и поэзией. Ни вырази-
тельность формы, ни интеллигентность, ни непосредственная
наглядность, ни, наконец, отрешенность, взятые сами по
себе, не могут отличить миф от поэтического образа. Только
по типу этой отрешенности, а не по ней самой как таковой
можно узнать, где миф и где поэзия, где мифическая и где
просто поэтическая фантазия. - 1. Уже первоначальное
всматривание в природу мифической отрешенности обнару-
живает с самого начала, что никакая отрешенность, никакая
фантастика, никакое расхождение с обычной и повседневной
<действительностью> не мешает мифу быть живой и совершен-
но буквальной реальностью, в то время как поэзия и искусство
отрешены в том смысле, что они вообще не дают нам никаких
реальных вещей, а только их лики и образы, существующие
как-то специфически, не просто так, как все прочие вещи.
259
Кентавры, сторукие великаны суть самая настоящая реаль-
ность. Мифический субъект бросается на сцену, а не сидит,
занятый безмолвным ее созерцанием. Поэтическая действи-
тельность есть созерцаемая действительность, мифическая же
действительность есть реальная, вещественная и телесная,
даже чувственная, несмотря ни на какие ее особенности и
даже отрешенные качества. 2. Это значит, что тип мифичес-
кой отрешенности совершенно иной, чем тип поэтической
отрешенности. Поэтическая отрешенность есть отрешенность
факта или, точнее говоря, отрешенность от факта. Мифичес-
кая же отрешенность есть отрешенность от смысла, от идеи
повседневной и обыденной жизни. По факту, по своему ре-
альному существованию действительность остается в мифе
тою же самой, что и в обычной жизни, и только меняется ее
смысл и идея. В поэзии же уничтожается сама реальность и
реальность чувств и действий; и мы ведем себя в театре так,
как будто бы изображаемого на сцене совершенно не было и
как будто бы мы в этом совершенно ни с какой стороны не за-
интересованы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72