раскален-
ный шар солнца протянут в ней молниевидным родимым
лучом; когда нет его, то светозарный бог, месяц, миротворно
полнит елеем волну воздуха, разлитого повсюду, поящего
грудь, пламенящего ланиты у девы; и - отражается в зеркаль-
ной зыби (в воде)>. <Такова картина пламенных природных
стихий в поэзии Тютчева; и по сравнению в ней - холодна
муза Пушкина; но эта пламенность - лжива; и та холодность
254
есть магия при более глубоком подходе к источникам творче-
ства Пушкина, пламенно бьются у Тютчева все стихии; и все
образы, срываяся с мест, падают в душу поэта:
Все - во мне: и я
bee - во мне; и я-во всем.
Почему же этой строке предшествует другая, холодная?
Час тоски невыразимой:
Все - во мне; и я-во всем.
Потому что здесь речь поэзии Тютчева распадается в темные
глаголы природы; а эти глаголы - лишь хаос! бурю красочных
радуг взметает пред Тютчевым: мгла Аримана; перед нею Тют-
чев бессилен; наоборот: вооружен Пушкин - тут; он проходит
твердо сквозь мглу; и из нее иссекает нам свои кристальные
образы.
Баратынский. <На родном, на облачном небе холод-
ное, но живое светило дневное; чистый воздух благоухает; не-
приязненна летийская влага вод; она восстала пучиной; нет
солнца: и сладко манит луна от земли>.
<Целостно овладение природой у Пушкина; а у Тютчева
целостно растворение; этого овладения и этого растворения в
поэзии Баратынского нет: у него природа раздвоена: лунные и
водяные начала (начала страсти) бушуют в нем; и ему непо-
корны; в воздухе, солнце и в небе черпает он свою силу; и этой
целебною силою (благоухающий его воздух - целебен) он
убивает в себе: непокорные пучины страстей: воды; водопад-
ные <застылые> влаги - висят над землею; а сама земля - в
<широких лысинах бессилья> (выражение Баратынского); и
только этой ценою ему очищается воздух - не пламенящий,
тютчевский воздух, - а благоухающий, свежий.
Тютчева природа страстна, <вода> Баратынского - кипе-
ние сладострастия, побеждаемого упорно; образом и подоби-
ем природных стихий повествует нам поэзия Баратынского об
умерщвлении ее плоти; увы, этой ценой, утратою воды и
земли - подымается благоухание ее чистого и целебного воз-
духа>.
Формулированные три мифологии природы - независи-
мо от правильности или неправильности интерпретации А. Бе-
лого - могут служить хорошим примером вообще возможной
мифологизации природных явлений. На критике такой узкой
и неталантливой теории, как солярная и метеорологическая,
Белый А. Поэзия слова. Петерб., 1922. С. 10-19.
255
мы учимся, как распознавать подлинную мифологию приро-
ды и как находить ее в других не-природных мифологических
образах.
Однако не будем увлекаться анализом символической
природы отдельных мифов, предоставляя это особому иссле-
дованию, и запомним только тот основной вывод, что миф ни-
когда не есть только схема или только аллегория, но всегда
прежде всего символ, и, уже будучи символом, он может содер-
жать в себе схематические, аллегорические и усложненно-сим-
волические слои.
VI. Миф не есть поэтическое произведение. Нечего и гово- i
рить о том, что отождествление мифологии и поэзии - тоже 1
одно из коренных убеждений огромной части исследователей.
Начиная с Я. Гримма, очень многие понимают мифы как поэ-
тические метафоры первобытного образа мышления. Вопрос
об отношении мифологии и поэзии - действительно весьма
запутанный вопрос. И, конечно, сходство того и другого бро-
сается в глаза гораздо скорее, чем различие. Поэтому, чтобы
не сбиться в сравнительном анализе мифического и поэтичес-
кого образа, укажем сначала главнейшие черты сходства. Это
даст нам возможность и более ярко разграничить обе сферы.
1. Без всяких дальнейших разъяснений должно быть вся-
кому ясно, что мифический и поэтический образ суть оба
вместе виды выразительной формы вообще. Что такое выраже-
ние - мы уже знаем. Это - синтез <внутреннего> и <внешне-
го>, - сила, заставляющая <внутреннее> проявляться, а <внеш-
нее> - тянуть в глубину <внутреннего>. Выражение всегда ди-
намично и подвижно, и направление этого движения есть
всегда от <внутреннего> к <внешнему> и от <внешнего> к
<внутреннему>. Выражение - арена встречи двух энергий, из
глубины и извне, и их взаимообщение в некоем цельном и не-
делимом образе, который сразу есть и то и другое, так что уже
нельзя решить, где тут <внутреннее> и где тут <внешнее>. Что
поэзия именно такова, это явствует уже из одного того, что
она всегда есть слово и аюва. Слово - всегда выразительно.
Оно всегда есть выражение, понимание, а не просто вещь или
смысл сами по себе. Слово всегда глубинно-перспективно, а
не плоскостно. Таков же и миф. Миф или прямо словесен,
или словесность его скрытая, но он всегда выразителен; всег-
да видно, что в нем два или больше слоев и что эти слои тем
отождествляются друг с другом, что по одному из них всегда
можно узнать другой. Что миф всегда принципиально слове-
256
ecu это не может быть подвержено никакому сомнению. По
линии выражения, т. е. схемы, аллегории и символа, невоз-
можно провести грань между мифологией и поэзией. И мифи-
ческий и поэтический образ может быть и схемой, и аллего-
рией, и символом.
2. Далее, мифология и поэзия суть в одинаковой мере ин-
т1лигенцчя, т. е. это не только выражение, но и одушевленное,
одухотворенное выражение. Всякая поэтическая форма есть
всегда нечто одухотворенное; она есть изнутри видимая жизнь.
В поэзии дается такое <внутреннее>, которое бы было чем-то
живым, имело живую душу, дышало сознанием, умом, интел-
лигенцией. Всякое искусство таково. В самых простых очерта-
ниях примитивного орнамента уже заключена живая жизнь и
шевелящаяся потребность жить. Это не просто выражение.
Это - такое выражение, которое во всех своих извивах хочет
быть одухотворенным, хочет быть духовно свободным, стре-
миться к освобождению от тяжести и темноты неодухотворен-
ной и глухонемой, тупой вещественности. Такова же и мифо-
логия. Она или прямо трактует о живых существах и личнос-
тях, или говорит о неживом так, что видна ее изначальная
одушевляющая и одухотворяющая точка зрения. Однако тут
надо уметь уберечься от грубо натуралистического понимания
поэзии и мифологии.
Именно, нельзя сказать, что сущность поэзии заключается
в изображении прекрасного или одухотворенного, т. е. нельзя
сказать, что сущность поэзии заключается в тех или других осо-
бенностях ее предмета. Когда мы говорим, употребляя не-
критические понятия, что поэзия изображает прекрасное, то
это вовсе не значит, что предмет ее действительно прекрасен.
Всем известно, что предмет ее может быть и безобразен или
мертв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
ный шар солнца протянут в ней молниевидным родимым
лучом; когда нет его, то светозарный бог, месяц, миротворно
полнит елеем волну воздуха, разлитого повсюду, поящего
грудь, пламенящего ланиты у девы; и - отражается в зеркаль-
ной зыби (в воде)>. <Такова картина пламенных природных
стихий в поэзии Тютчева; и по сравнению в ней - холодна
муза Пушкина; но эта пламенность - лжива; и та холодность
254
есть магия при более глубоком подходе к источникам творче-
ства Пушкина, пламенно бьются у Тютчева все стихии; и все
образы, срываяся с мест, падают в душу поэта:
Все - во мне: и я
bee - во мне; и я-во всем.
Почему же этой строке предшествует другая, холодная?
Час тоски невыразимой:
Все - во мне; и я-во всем.
Потому что здесь речь поэзии Тютчева распадается в темные
глаголы природы; а эти глаголы - лишь хаос! бурю красочных
радуг взметает пред Тютчевым: мгла Аримана; перед нею Тют-
чев бессилен; наоборот: вооружен Пушкин - тут; он проходит
твердо сквозь мглу; и из нее иссекает нам свои кристальные
образы.
Баратынский. <На родном, на облачном небе холод-
ное, но живое светило дневное; чистый воздух благоухает; не-
приязненна летийская влага вод; она восстала пучиной; нет
солнца: и сладко манит луна от земли>.
<Целостно овладение природой у Пушкина; а у Тютчева
целостно растворение; этого овладения и этого растворения в
поэзии Баратынского нет: у него природа раздвоена: лунные и
водяные начала (начала страсти) бушуют в нем; и ему непо-
корны; в воздухе, солнце и в небе черпает он свою силу; и этой
целебною силою (благоухающий его воздух - целебен) он
убивает в себе: непокорные пучины страстей: воды; водопад-
ные <застылые> влаги - висят над землею; а сама земля - в
<широких лысинах бессилья> (выражение Баратынского); и
только этой ценою ему очищается воздух - не пламенящий,
тютчевский воздух, - а благоухающий, свежий.
Тютчева природа страстна, <вода> Баратынского - кипе-
ние сладострастия, побеждаемого упорно; образом и подоби-
ем природных стихий повествует нам поэзия Баратынского об
умерщвлении ее плоти; увы, этой ценой, утратою воды и
земли - подымается благоухание ее чистого и целебного воз-
духа>.
Формулированные три мифологии природы - независи-
мо от правильности или неправильности интерпретации А. Бе-
лого - могут служить хорошим примером вообще возможной
мифологизации природных явлений. На критике такой узкой
и неталантливой теории, как солярная и метеорологическая,
Белый А. Поэзия слова. Петерб., 1922. С. 10-19.
255
мы учимся, как распознавать подлинную мифологию приро-
ды и как находить ее в других не-природных мифологических
образах.
Однако не будем увлекаться анализом символической
природы отдельных мифов, предоставляя это особому иссле-
дованию, и запомним только тот основной вывод, что миф ни-
когда не есть только схема или только аллегория, но всегда
прежде всего символ, и, уже будучи символом, он может содер-
жать в себе схематические, аллегорические и усложненно-сим-
волические слои.
VI. Миф не есть поэтическое произведение. Нечего и гово- i
рить о том, что отождествление мифологии и поэзии - тоже 1
одно из коренных убеждений огромной части исследователей.
Начиная с Я. Гримма, очень многие понимают мифы как поэ-
тические метафоры первобытного образа мышления. Вопрос
об отношении мифологии и поэзии - действительно весьма
запутанный вопрос. И, конечно, сходство того и другого бро-
сается в глаза гораздо скорее, чем различие. Поэтому, чтобы
не сбиться в сравнительном анализе мифического и поэтичес-
кого образа, укажем сначала главнейшие черты сходства. Это
даст нам возможность и более ярко разграничить обе сферы.
1. Без всяких дальнейших разъяснений должно быть вся-
кому ясно, что мифический и поэтический образ суть оба
вместе виды выразительной формы вообще. Что такое выраже-
ние - мы уже знаем. Это - синтез <внутреннего> и <внешне-
го>, - сила, заставляющая <внутреннее> проявляться, а <внеш-
нее> - тянуть в глубину <внутреннего>. Выражение всегда ди-
намично и подвижно, и направление этого движения есть
всегда от <внутреннего> к <внешнему> и от <внешнего> к
<внутреннему>. Выражение - арена встречи двух энергий, из
глубины и извне, и их взаимообщение в некоем цельном и не-
делимом образе, который сразу есть и то и другое, так что уже
нельзя решить, где тут <внутреннее> и где тут <внешнее>. Что
поэзия именно такова, это явствует уже из одного того, что
она всегда есть слово и аюва. Слово - всегда выразительно.
Оно всегда есть выражение, понимание, а не просто вещь или
смысл сами по себе. Слово всегда глубинно-перспективно, а
не плоскостно. Таков же и миф. Миф или прямо словесен,
или словесность его скрытая, но он всегда выразителен; всег-
да видно, что в нем два или больше слоев и что эти слои тем
отождествляются друг с другом, что по одному из них всегда
можно узнать другой. Что миф всегда принципиально слове-
256
ecu это не может быть подвержено никакому сомнению. По
линии выражения, т. е. схемы, аллегории и символа, невоз-
можно провести грань между мифологией и поэзией. И мифи-
ческий и поэтический образ может быть и схемой, и аллего-
рией, и символом.
2. Далее, мифология и поэзия суть в одинаковой мере ин-
т1лигенцчя, т. е. это не только выражение, но и одушевленное,
одухотворенное выражение. Всякая поэтическая форма есть
всегда нечто одухотворенное; она есть изнутри видимая жизнь.
В поэзии дается такое <внутреннее>, которое бы было чем-то
живым, имело живую душу, дышало сознанием, умом, интел-
лигенцией. Всякое искусство таково. В самых простых очерта-
ниях примитивного орнамента уже заключена живая жизнь и
шевелящаяся потребность жить. Это не просто выражение.
Это - такое выражение, которое во всех своих извивах хочет
быть одухотворенным, хочет быть духовно свободным, стре-
миться к освобождению от тяжести и темноты неодухотворен-
ной и глухонемой, тупой вещественности. Такова же и мифо-
логия. Она или прямо трактует о живых существах и личнос-
тях, или говорит о неживом так, что видна ее изначальная
одушевляющая и одухотворяющая точка зрения. Однако тут
надо уметь уберечься от грубо натуралистического понимания
поэзии и мифологии.
Именно, нельзя сказать, что сущность поэзии заключается
в изображении прекрасного или одухотворенного, т. е. нельзя
сказать, что сущность поэзии заключается в тех или других осо-
бенностях ее предмета. Когда мы говорим, употребляя не-
критические понятия, что поэзия изображает прекрасное, то
это вовсе не значит, что предмет ее действительно прекрасен.
Всем известно, что предмет ее может быть и безобразен или
мертв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72