Жестокий библейский бог, испугавшись сплоченности строителей башни, смешал языки, на которых они говорили. У Аполлинера — Вавилонские башни стали мостами. Мотив мостов, рельсов, которыми «связаны нации», напевы струн, сплетаемых из криков,— эти строки показывают Аполлинера мастером отточенных образов.
Аполлинер освобождается от уподоблений, от сравнений, как их строили символисты. Лучшие его образы— это до предела экономно сформулированная мысль. В стихотворении «Окна», переплетая мотивы зрительные и звуковые, поэт воссоздает картину экзотического леса: «От красного к зеленому все желтое смолкает, когда поют попугаи ара в своих родных лесах». Мы видим пеструю выставку птиц, где сменяются краски и оперения, и мы слышим, как «пестро» перекликаются птичьи голоса, следуя цветовой гамме.
В поэме «Холмы», уже упоминавшейся в другой связи, поэт представляет свое прошлое и свое будущее как два больших аэроплана, которые вступают в бой друг с другом. «Один был — вся моя молодость, а другой — будущее». Будущее берется с бою, оно связано прочными узами с сегодняшним днем, который так дорог человеку будущего. «Посмотри,— пишет Аполлинер.— какая всюду нежность, Париж как девушка просыпается... распускает свои длинные волосы и поет свою прекрасную песню о людях, которые видят даль будущего даже лучше, чем настоящее, даже яснее, чем прошлое». «Есть люди как холмы». Люди — провидцы. Их союзником является поэт. «Знайте, я говорю сегодня, я объявляю миру: наконец родилось искусство провидца».
Поэту открывается еще не родившаяся действительность. Там «по приказу времен... машины, наконец, научились мыслить, на пляжах из драгоценных камней разбиваются золотые волны и пена морская вновь становится матерью». Поистине Аполлинер умеет вскрыть связь между великим искусством древних — из пены ведь родилась богиня красоты Афродита — и новой поэзией своего века.
Одна из примет Аполлинера-новатора — это умение раскрыть и другую, еще более важную для него связь, взаимодействие обновляющейся жизни и новой поэзии. По очень точному замечанию французского критика, стихи Аполлинера вмещают и лирическое признание и эстетический манифест.
Аполлинер... Изнерадостный поэт, он не перестает чувствовать свою близость к тому маленькому мечтателю, совсем юному Костровицкому, который вместо грустного неба, не знающего лазури, всегда рисовал «небо совсем голубым, как настоящее небо».
«Нет, не следует искать печали в моем творчестве, а только лишь саму жизнь, постоянную, осознанную волю к жизни, к пониманию, к видению, к знанию и выражению этого знания».
Отвергая трагические концепции жизни, Аполлинер не мог не видеть трагизма положения художника в буржуазном обществе. Таково было мироощущение многих его современников. Но шли они разными путями.
«В обществе, лишенном устойчивости, лишенном единства,— говорил Маллармэ, лидер символистов,— не может быть создано целостное искусство, искусство завершенное. Для меня положение поэта в этом обществе, которое не позволяет поэтам жить,— это положение человека, который уединяется, но лишь для того, чтобы изваять собственную гробницу». Другой писатель признавал, что художники конца века напоминают узника, который, «будучи замурован в безнадежности, без устали бьет кулаком в стену, чтобы окончательно убедиться в прочности стен своей темницы». В сущности, таков был страшный предел проницательности этих художников: убедиться, что из темницы не вырвешься.
Аполлинер не уединялся, не соглашался жить, как живет узник, потому что он ведь и сам ненадолго испытал прочность тюремных стен. Особенно тяжко и безнадежно Аполлинер ощущал этот трагизм в раннюю пору своего творчества. Именно тогда он начал писать повесть «Убийство поэта» и написал притчу в духе средневекового романа «Гниющий чародей».
«Убийство поэта» — лирико-гротескная проза, в которой слышатся самые разные тональности — от Рабле и Вольтера до современника и друга Аполлинера Альфреда Жарри. Беспощадно, реалистически точно описывается судьба писателя, которого побивает камнями жестокая толпа мещан, собственников и ханжей.
Незабываемы страницы. Где по телеграфу передаются выработанные в Германии и уточненные в Америке инструкции по уничтожению поэтов. Традиционный образ чародея. загнанного в гробницу (вспомним Маллармэ), также не указывал выхода художнику. При всем блеске этих произведений их общая настроенность уже далеко не во всем отвечала жизненному опыту зрелого Аполлинера, особенно опыту, вынесенному из войны. Характерно, что к повести «Убийство поэта» Аполлинер во время войны приписал новую главу-новеллу, которая называлась «Необыкновенный случай с бригадиром в маске, иначе говоря, воскрешенный поэт». Вместо интимных горестей и обид, описанных в повести, вместо расправы с поэтом здесь возникает реальный образ борьбы и реальный образ мужества: мы узнаем знакомый по стольким воспоминаниям и письмам облик Аполлинера на фронте. Недаром Аполлинер на обложке, которую он сам сделал для «Убийства поэта», изобразил статного, сильного всадника, готового устремиться в бой. Он в маске. Что скрывает эта маска? Страшную рану, которую Аполлинер не хотел увековечивать на бумаге? А может быть, маска означала нежелание поэта прямее сказать о той новой цели, которая ему открылась в дни войны? Смерть помешала Аполлинеру вступить в настоящую схватку с ненавистным ему «старым миром». Но Аполлинер остается вдохновителем поэтов, идущих по тому же пути, по которому пошел борющийся авангард французского народа. Если и был чьим-либо предтечей Гийом Аполлинер, то прежде всего предтечей замечательной поэзии Сопротивления, которая стала уже великим наследием, продолжающим вдохновлять современную французскую поэзию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Аполлинер освобождается от уподоблений, от сравнений, как их строили символисты. Лучшие его образы— это до предела экономно сформулированная мысль. В стихотворении «Окна», переплетая мотивы зрительные и звуковые, поэт воссоздает картину экзотического леса: «От красного к зеленому все желтое смолкает, когда поют попугаи ара в своих родных лесах». Мы видим пеструю выставку птиц, где сменяются краски и оперения, и мы слышим, как «пестро» перекликаются птичьи голоса, следуя цветовой гамме.
В поэме «Холмы», уже упоминавшейся в другой связи, поэт представляет свое прошлое и свое будущее как два больших аэроплана, которые вступают в бой друг с другом. «Один был — вся моя молодость, а другой — будущее». Будущее берется с бою, оно связано прочными узами с сегодняшним днем, который так дорог человеку будущего. «Посмотри,— пишет Аполлинер.— какая всюду нежность, Париж как девушка просыпается... распускает свои длинные волосы и поет свою прекрасную песню о людях, которые видят даль будущего даже лучше, чем настоящее, даже яснее, чем прошлое». «Есть люди как холмы». Люди — провидцы. Их союзником является поэт. «Знайте, я говорю сегодня, я объявляю миру: наконец родилось искусство провидца».
Поэту открывается еще не родившаяся действительность. Там «по приказу времен... машины, наконец, научились мыслить, на пляжах из драгоценных камней разбиваются золотые волны и пена морская вновь становится матерью». Поистине Аполлинер умеет вскрыть связь между великим искусством древних — из пены ведь родилась богиня красоты Афродита — и новой поэзией своего века.
Одна из примет Аполлинера-новатора — это умение раскрыть и другую, еще более важную для него связь, взаимодействие обновляющейся жизни и новой поэзии. По очень точному замечанию французского критика, стихи Аполлинера вмещают и лирическое признание и эстетический манифест.
Аполлинер... Изнерадостный поэт, он не перестает чувствовать свою близость к тому маленькому мечтателю, совсем юному Костровицкому, который вместо грустного неба, не знающего лазури, всегда рисовал «небо совсем голубым, как настоящее небо».
«Нет, не следует искать печали в моем творчестве, а только лишь саму жизнь, постоянную, осознанную волю к жизни, к пониманию, к видению, к знанию и выражению этого знания».
Отвергая трагические концепции жизни, Аполлинер не мог не видеть трагизма положения художника в буржуазном обществе. Таково было мироощущение многих его современников. Но шли они разными путями.
«В обществе, лишенном устойчивости, лишенном единства,— говорил Маллармэ, лидер символистов,— не может быть создано целостное искусство, искусство завершенное. Для меня положение поэта в этом обществе, которое не позволяет поэтам жить,— это положение человека, который уединяется, но лишь для того, чтобы изваять собственную гробницу». Другой писатель признавал, что художники конца века напоминают узника, который, «будучи замурован в безнадежности, без устали бьет кулаком в стену, чтобы окончательно убедиться в прочности стен своей темницы». В сущности, таков был страшный предел проницательности этих художников: убедиться, что из темницы не вырвешься.
Аполлинер не уединялся, не соглашался жить, как живет узник, потому что он ведь и сам ненадолго испытал прочность тюремных стен. Особенно тяжко и безнадежно Аполлинер ощущал этот трагизм в раннюю пору своего творчества. Именно тогда он начал писать повесть «Убийство поэта» и написал притчу в духе средневекового романа «Гниющий чародей».
«Убийство поэта» — лирико-гротескная проза, в которой слышатся самые разные тональности — от Рабле и Вольтера до современника и друга Аполлинера Альфреда Жарри. Беспощадно, реалистически точно описывается судьба писателя, которого побивает камнями жестокая толпа мещан, собственников и ханжей.
Незабываемы страницы. Где по телеграфу передаются выработанные в Германии и уточненные в Америке инструкции по уничтожению поэтов. Традиционный образ чародея. загнанного в гробницу (вспомним Маллармэ), также не указывал выхода художнику. При всем блеске этих произведений их общая настроенность уже далеко не во всем отвечала жизненному опыту зрелого Аполлинера, особенно опыту, вынесенному из войны. Характерно, что к повести «Убийство поэта» Аполлинер во время войны приписал новую главу-новеллу, которая называлась «Необыкновенный случай с бригадиром в маске, иначе говоря, воскрешенный поэт». Вместо интимных горестей и обид, описанных в повести, вместо расправы с поэтом здесь возникает реальный образ борьбы и реальный образ мужества: мы узнаем знакомый по стольким воспоминаниям и письмам облик Аполлинера на фронте. Недаром Аполлинер на обложке, которую он сам сделал для «Убийства поэта», изобразил статного, сильного всадника, готового устремиться в бой. Он в маске. Что скрывает эта маска? Страшную рану, которую Аполлинер не хотел увековечивать на бумаге? А может быть, маска означала нежелание поэта прямее сказать о той новой цели, которая ему открылась в дни войны? Смерть помешала Аполлинеру вступить в настоящую схватку с ненавистным ему «старым миром». Но Аполлинер остается вдохновителем поэтов, идущих по тому же пути, по которому пошел борющийся авангард французского народа. Если и был чьим-либо предтечей Гийом Аполлинер, то прежде всего предтечей замечательной поэзии Сопротивления, которая стала уже великим наследием, продолжающим вдохновлять современную французскую поэзию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79