Первый год любви к Мари совпадает с тесным сотрудничеством в «Ла фаланж». Там он ведет постоянный раздел литературной критики, там печатает свою единственную поэму в прозе «Критика в снах», которая несколько лет спустя вызвала небывалый интерес, когда молодые, только что еще возникающие литературные школы, главным образом сюрреалисты, начали лихорадочно искать патронов, препарируя творчество разных поэтов в соответствии с собственными надобностями и программами.
Это как бы верстовые столбы его поэтического сознания. Поэма эта, действительно невиданная по нагромождению разнородных элементов поэтического видения, поражает своей непохожестью на фоне стихов того времени; возникла она как будто в порыве состязания со «священным хаосом воображения» Рембо и подкупающей смелостью безумства поэмой Лотреамона, не имея, впрочем, никаких явных признаков родства с ними. Аполлинер придавал большое значение этой поэме и часто на нее ссылался, так же как ссылался на стихи «Костер» и «Окна». Год спустя в «Меркюр де Франс» — это был дебют в «Меркюр», поэтическое помазание, которое получает поэт, появляясь в журнале, играющем вот уже много лет значительную роль в литературной жизни Парижа,— публикуется полный текст «Песни несчастного в любви».
В «Марж» он печатает «Колоритных современников», цикл, задуманный как широкая галерея образов, но ограничился только несколькими, хотя очень удачными и благожелательно встреченными набросками. Имена людей, которых он описывает, известны парижской публике: спившийся вакхический поэт Рауль Поншон («Боже мой, все знают, какое насилие должен был я над собой совершить, чтобы остаться маленьким поэтом, чтобы не завоевать признания») представлен в нескольких ситуациях, которые эту фигуру переносят сразу в плоскость фантастики, увековечивающей мимолетный, до сих пор лишь устно передаваемый анекдот: Рауль Поншон, «продлевающий до бесконечности свой файвоклоковый абсент», прохаживается по улицам в зеленом мундире академика и соломенной деревенской шляпе; Рауль Поншон договаривается встретиться с актерами возле здания «Одеона», актеры, выйдя из театра, находят его, засыпанного снегом, замерзшего, его срочно вносят в бистро и, чтобы вернуть к жизни, растирают спиртом; Рауль Поншон оплакивает Верлена; Рауль Поншон лишает Аполлинера своей любви и рассержен на него за то, что тот произнес при нем имя Реми де Гурмона; Рауль Поншон возвращается в свою унылую комнатку в отель Великих Людей и там, никем не видимый, сняв мундир академика, согнувшись над сундуком, роется в своих старых рукописях. Портрет Рауля Поншона — это прощание с уходящей эпохой и уходящими поэтами старшего поколения.
Набросок об Альфреде Жарри, обширный, но не настолько обширный, чтобы включить все анекдоты, известные поэту и связанные с личностью приятеля, начинается впечатляющим описанием первой встречи: «Я воспринял его рекой, молодой рекой: без бороды, в промокшей одежде утопленника, маленькие свисающие усики, жакет с развевающимися полами, мягкая рубашка и тяжелые башмаки, во всем его облике была какая-то мягкость и губчатость, божок был еще влажный, казалось, будто он всего лишь несколько часов назад вышел, весь мокрый, из русла реки, вынесенный набухшей волной.
Потягивая пиво, мы почувствовали друг к другу симпатию». Жарри, который столько дней, недель, месяцев провел, ловя рыбу, на реках Франции, одинокий и молчаливый, и который столько дней, недель и месяцев провел за бутылками пива, абсента и прочих напитков, был бы доволен этим портретом.
Данью юношеским увлечениям является заметка о Реми де Гурмоие, которой явно недостает анекдотического стержня. Этот современник, видимо, был не таким колоритным, как следовало ожидать по названию всего цикла, а может быть, Аполлинер не хотел подрывать анекдотом значимости почитаемого им поэта, которому он отводит самое почетное место в установленной поэтической иерархии и сокрушается оттого, что Гурмон недостаточно популярен. Видимо, чтобы набросать полнокровный, правдивый и убедительный портрет, необходимо непременно, хотя бы для наблюдения, ощущение равности с позирующей тебе моделью, которое позволяет отбросить всю осмотрительность и почтение, не позволяющее класть яркие краски и смело интерпретировать. Такое Аполлинер беспрепятственно мог себе позволить в отношении Эрнеста Лаженеса, чьи познания родов войск, видов оружия, одержимость коллекционера и особого рода маниакальная эрудиция должны были вызвать у Аполлинера живую симпатию, потому-то он и создал, представляя читателю, Лаженеса шедевр малой формы. Фигура Катюль Мендеса, поэта чрезвычайно в себя влюбленного, не заслуженно занимающего в тогдашней литературной жизни видное место, если учитывать убожество его напыщенных поэм и стихов, которых он создал бесчисленное количество, того Катюль Мендеса, который в воспоминаниях современников остался чем-то вроде хорошо обеспеченного вельможи, ведущего эпикурейский, но лишенный привлекательности образ жизни, его фигура отражена в этом цикле несколькими анекдотами, плоскость которых подтверждает всеобщее мнение о нем.
Спустя два года Аполлинер берется вести рубрику, которая, требуя от автора меньших творческих усилий и в силу этого менее эффектна с точки зрения литературных достижений, даст ему зато возможность делать наброски о мелких и крупных событиях — но в основном мелких,— используя газетные вырезки и уличные объявления, кулинарные рецепты, рекламы и подслушанные скандальчики. Эти дополнительные материалы эпохи, этот забавный шурум-бурум, изданный во Франции после второй мировой войны книжкой под названием «Курьезы», потому что так звучал заголовок этих фельетончиков, печатавшихся в «Меркюр де Франс», показывают Аполлинера в стихии самых повседневных занятий, характеризуя живость его ума, острое внимание ко всему, что творится вокруг.
Аполлинер по-прежнему много общается с людьми. Охотно и часто выступает публично, когда его приглашают представлять молодых поэтов и объяснять устремления молодой поэзии. Читает лекции в Салоне независимых, пишет предисловия к каталогам выставок друзей кубистов, причем не только тех, которые устраиваются во Франции, в Париже или Гавре, но и за границей, в Германии, в Мюнхене, где ведущая группа художников а потом основывает единый центр для совместных исканий. Неоднократно выступает с лекциями о поэзии в Общедоступном университете в предместье Сен-Антуан.
В это время из отдельных четверостиший возникает наиболее светлая, наиболее классическая и цельная по звучанию книга Аполлинера, названная «Бестиарий», Часть этих стихов, очаровательных благодаря перекличке шутливости и зрелого ума с чувством, неожиданно согревающим афористическую, намеренно несколько монотонную метрику сборника, была напечатана в «Ла фаланж»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Это как бы верстовые столбы его поэтического сознания. Поэма эта, действительно невиданная по нагромождению разнородных элементов поэтического видения, поражает своей непохожестью на фоне стихов того времени; возникла она как будто в порыве состязания со «священным хаосом воображения» Рембо и подкупающей смелостью безумства поэмой Лотреамона, не имея, впрочем, никаких явных признаков родства с ними. Аполлинер придавал большое значение этой поэме и часто на нее ссылался, так же как ссылался на стихи «Костер» и «Окна». Год спустя в «Меркюр де Франс» — это был дебют в «Меркюр», поэтическое помазание, которое получает поэт, появляясь в журнале, играющем вот уже много лет значительную роль в литературной жизни Парижа,— публикуется полный текст «Песни несчастного в любви».
В «Марж» он печатает «Колоритных современников», цикл, задуманный как широкая галерея образов, но ограничился только несколькими, хотя очень удачными и благожелательно встреченными набросками. Имена людей, которых он описывает, известны парижской публике: спившийся вакхический поэт Рауль Поншон («Боже мой, все знают, какое насилие должен был я над собой совершить, чтобы остаться маленьким поэтом, чтобы не завоевать признания») представлен в нескольких ситуациях, которые эту фигуру переносят сразу в плоскость фантастики, увековечивающей мимолетный, до сих пор лишь устно передаваемый анекдот: Рауль Поншон, «продлевающий до бесконечности свой файвоклоковый абсент», прохаживается по улицам в зеленом мундире академика и соломенной деревенской шляпе; Рауль Поншон договаривается встретиться с актерами возле здания «Одеона», актеры, выйдя из театра, находят его, засыпанного снегом, замерзшего, его срочно вносят в бистро и, чтобы вернуть к жизни, растирают спиртом; Рауль Поншон оплакивает Верлена; Рауль Поншон лишает Аполлинера своей любви и рассержен на него за то, что тот произнес при нем имя Реми де Гурмона; Рауль Поншон возвращается в свою унылую комнатку в отель Великих Людей и там, никем не видимый, сняв мундир академика, согнувшись над сундуком, роется в своих старых рукописях. Портрет Рауля Поншона — это прощание с уходящей эпохой и уходящими поэтами старшего поколения.
Набросок об Альфреде Жарри, обширный, но не настолько обширный, чтобы включить все анекдоты, известные поэту и связанные с личностью приятеля, начинается впечатляющим описанием первой встречи: «Я воспринял его рекой, молодой рекой: без бороды, в промокшей одежде утопленника, маленькие свисающие усики, жакет с развевающимися полами, мягкая рубашка и тяжелые башмаки, во всем его облике была какая-то мягкость и губчатость, божок был еще влажный, казалось, будто он всего лишь несколько часов назад вышел, весь мокрый, из русла реки, вынесенный набухшей волной.
Потягивая пиво, мы почувствовали друг к другу симпатию». Жарри, который столько дней, недель, месяцев провел, ловя рыбу, на реках Франции, одинокий и молчаливый, и который столько дней, недель и месяцев провел за бутылками пива, абсента и прочих напитков, был бы доволен этим портретом.
Данью юношеским увлечениям является заметка о Реми де Гурмоие, которой явно недостает анекдотического стержня. Этот современник, видимо, был не таким колоритным, как следовало ожидать по названию всего цикла, а может быть, Аполлинер не хотел подрывать анекдотом значимости почитаемого им поэта, которому он отводит самое почетное место в установленной поэтической иерархии и сокрушается оттого, что Гурмон недостаточно популярен. Видимо, чтобы набросать полнокровный, правдивый и убедительный портрет, необходимо непременно, хотя бы для наблюдения, ощущение равности с позирующей тебе моделью, которое позволяет отбросить всю осмотрительность и почтение, не позволяющее класть яркие краски и смело интерпретировать. Такое Аполлинер беспрепятственно мог себе позволить в отношении Эрнеста Лаженеса, чьи познания родов войск, видов оружия, одержимость коллекционера и особого рода маниакальная эрудиция должны были вызвать у Аполлинера живую симпатию, потому-то он и создал, представляя читателю, Лаженеса шедевр малой формы. Фигура Катюль Мендеса, поэта чрезвычайно в себя влюбленного, не заслуженно занимающего в тогдашней литературной жизни видное место, если учитывать убожество его напыщенных поэм и стихов, которых он создал бесчисленное количество, того Катюль Мендеса, который в воспоминаниях современников остался чем-то вроде хорошо обеспеченного вельможи, ведущего эпикурейский, но лишенный привлекательности образ жизни, его фигура отражена в этом цикле несколькими анекдотами, плоскость которых подтверждает всеобщее мнение о нем.
Спустя два года Аполлинер берется вести рубрику, которая, требуя от автора меньших творческих усилий и в силу этого менее эффектна с точки зрения литературных достижений, даст ему зато возможность делать наброски о мелких и крупных событиях — но в основном мелких,— используя газетные вырезки и уличные объявления, кулинарные рецепты, рекламы и подслушанные скандальчики. Эти дополнительные материалы эпохи, этот забавный шурум-бурум, изданный во Франции после второй мировой войны книжкой под названием «Курьезы», потому что так звучал заголовок этих фельетончиков, печатавшихся в «Меркюр де Франс», показывают Аполлинера в стихии самых повседневных занятий, характеризуя живость его ума, острое внимание ко всему, что творится вокруг.
Аполлинер по-прежнему много общается с людьми. Охотно и часто выступает публично, когда его приглашают представлять молодых поэтов и объяснять устремления молодой поэзии. Читает лекции в Салоне независимых, пишет предисловия к каталогам выставок друзей кубистов, причем не только тех, которые устраиваются во Франции, в Париже или Гавре, но и за границей, в Германии, в Мюнхене, где ведущая группа художников а потом основывает единый центр для совместных исканий. Неоднократно выступает с лекциями о поэзии в Общедоступном университете в предместье Сен-Антуан.
В это время из отдельных четверостиший возникает наиболее светлая, наиболее классическая и цельная по звучанию книга Аполлинера, названная «Бестиарий», Часть этих стихов, очаровательных благодаря перекличке шутливости и зрелого ума с чувством, неожиданно согревающим афористическую, намеренно несколько монотонную метрику сборника, была напечатана в «Ла фаланж»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79