Культурная семья, которая может гордиться почетным происхождением от старинного рода испанских евреев, осевших во Франции в период инквизиции, пробудила в Аполлинере уже никогда потом не остывающий интерес к экзотическому еврейскому фольклору, который не раз будет будоражить его воображение, возвращаясь в качестве фона, главной темы либо одного из элементов его стихов и прозы: в «Иере-сиархе и К0», в рейнских стихах и в повести «Убийство поэта». Гетто Праги и немецких городов то и дело всплывают на поверхность памяти, во время каждого пребывания в Амстердаме он будет заглядывать в живописные еврейские кварталы, в Париже к числу традиционных прогулок с Сандраром будет принадлежать посещение улицы Розье, а отрывок из «Зоны», в котором он скорбит над бедными старыми еврейками в париках и эмигрантами, отправляющимися в широкий мир с красной периной, один из самых волнующих в его творчестве.
Пребывание на берегах Рейна возвращает молодому поэту материальную беззаботность, вводя его в пленительный мир достатка, элегантных манер и даже некоторой роскоши. Новый пейзаж, новые люди, много свободного времени и путешествий, благодаря которым он довольно основательно знакомится с Германией и Прагой, создают великолепные условия для развития таланта. Встреча с Лини Плейден является поворотным пунктом и его жизни и поэзии. Любовь, страдание, грусть, которые все в новых и новых вариантах будут звучать в поэзии Аполлинера, впервые достигнут здесь мужской зрелости, зазвучат голосом глубоким, как колокол среди взгорий.
Мысль об Алии не оставляет Аполлинера и по возвращении из Лондона. Ее красота царит над ним неустанно, раздирающая тоска овладевает им, как только он остается один, грызет его, издевается, насмехается над его бессилием.
Так проходит зима. А когда в мае поэт снова садится на корабль, отплывающий к белым скалам Дувра, решение уже окрепло: он похитит Анни. Если родители против него, то она даст себя уговорить, не сумеет противостоять его воле. Но Анни обезопасила себя. Она не только не соглашается на похищение, но и выдвигает свой контрпроект, романтический, поражающий, отчаянный для такой холодной, придерживающейся приличий девушки: она уезжает в Америку, Воистину, говоря библейским языком, велик был ее страх отдаться в руки Гийома, если она решила пересечь грозный океан, лишь бы бежать его просьб, молений и бурной, пугающей ее любви. Когда Анни, подгоняемая известием о приезде Аполлинера, является в посредническое бюро, там как раз имеется место гувернантки в богатом американском доме. Она соглашается, дело уже решено. Гийом первоначально этому не верит, смеется над ее детской затеей, но в голосе его уже смятение, он чувствует, что решение Анни серьезно, что его уже не удастся переменить. Он предполагает дать решающий бой, снова уводит Анни в Гайд-парк, хочет поговорить с нею на лоне природы, которая уже однажды, на берегах Рейна, содействовала его намерениям. Он рассказывает возлюбленной о своих литературных успехах, читает новые рейнские стихи, рожденные чувством к ней, навеянные ее присутствием, а потом воспоминаниями и разлукой с нею. Необычный тон его голоса трогает Анни, он звучит, как жалоба, как вопль о помощи, как мольба. Она не пытается даже понять смысла этих стихов, отдельные слова, уловленные ею на слух, настраивают ее лирически и обезоруживают... Май, Рейн, колокола, лодки, девушки, стоящие на берегу, и наша любовь тоже со смертью смешалась, спокойной ночи, друзья, я уже слышу плеск весел— мое сердце так страдает, будет лучше, если умру... Анни внимательно вглядывается в лицо Гийома. Почему он полюбил так именно ее, размышляет она. Как тяжело было бы жить с ним в Лондоне, в Париже. Где бы они жили? А дети их, говорили бы они по-французски или по-английски? Разумеется, она воспитала бы их в протестантском духе. Отец купил бы им маленькие в кожаном переплете Библии. Нет, отец никогда бы не согласился. Анни, очнись, сейчас или никогда, сейчас ты должна сказать о своем решении.
Через две недели отъезд. Мать уже вышивает монограммы на ее новых ночных рубашках, их много, целый комплект, но она не выходит замуж, она уезжает одна в долгое и опасное путешествие, может быть, уже не вернется. Какой будет она, эта Америка? Наверняка ей будет тоскливо, но сначала всегда так бывает, привыкнет. Гийом поднимает опущенную голову девушки. Он знал, чувствовал, что его стихи растрогают ее, приблизят к нему, помогут выиграть дело. В этот момент Анни кладет ладонь на его руку и голосом, полным грусти и нежности, говорит: «Через две недели отплывает мой корабль в Америку...»
Бороться за чувство, да, это стоит труда, даже долгие годы, но бороться, когда ты смешон, дело трудное, влюбленный часто бывает смешон, ах как это мешает. На сей раз нечего хитрить с собой — его не любят. А если и любят, то так робко, без веры и преданности, что игра не стоит свеч. Но если бы во г сейчас она сказала ему: останься, будем вместе,— несмотря на эту горькую и только сейчас осознанную истину, он остался бы с нею, не колеблясь ни минуты, так долго он ждал, так дорого заплатил за ожидание. До отъезда он пошлет приятелю Репе Дализу упрямое письмо, которое все держится на обманутом мужском самолюбии: «Я провел в Лондоне чудесный месяц...»
Увидеться больше им не довелось. Она навсегда скрылась за океаном, бегство удалось даже слишком. Америка стала для Анни тем, чем монастырь для других девушек. Воспоминание об Анни долго еще не оставит Аполлинера, по отсутствие вестей и незнание условий, и которых она живет, убийственно действует на чувство. Воображение рисует ему Анни каждый раз по-другому, по все более зыбким, все труднее уловимым становится ее образ. Стихотворение «Анни» — это грустная шутка над уходящей любовью. Что их еще соединяет, ну что? Цветок? Облако? Оторванная пуговка?
Ни путниц на нем и нет бутонов в сердце, Поскольку эта дама меннонитка. Я сам без пуговиц, сам на живую нитку. Мы с этой дамою единоверцы
Годы идут, от Анни остается только след в сердце, но ее таинственное решение, ее безвестное исчезновение не дают покоя Аполлинеру.
Совершилась еще одна необычная вещь в его жизни. Анни будет возвращаться и его стихах, но самый великолепный памятник ей поэт воздвиг в «Песне несчастного в любви». Достаточно было бы ее одной, построенной как-то неясно, создававшейся обрывками в разные периоды и доныне смущающей критиков, но такой богатой по чувствам, такой волнующей, много говорящей, смятенной и ироничной, влюбленной и полной отрешенности, боли, безумия и сдержанности, достаточно было ее одной, чтобы навсегда прославить поэта:
Июнь, мне обжигает пальцы рук Твое светило—огненная лира. По моему Парижу весь маршрут Певучее безумство озарило И не хватает духу сгинуть тут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Пребывание на берегах Рейна возвращает молодому поэту материальную беззаботность, вводя его в пленительный мир достатка, элегантных манер и даже некоторой роскоши. Новый пейзаж, новые люди, много свободного времени и путешествий, благодаря которым он довольно основательно знакомится с Германией и Прагой, создают великолепные условия для развития таланта. Встреча с Лини Плейден является поворотным пунктом и его жизни и поэзии. Любовь, страдание, грусть, которые все в новых и новых вариантах будут звучать в поэзии Аполлинера, впервые достигнут здесь мужской зрелости, зазвучат голосом глубоким, как колокол среди взгорий.
Мысль об Алии не оставляет Аполлинера и по возвращении из Лондона. Ее красота царит над ним неустанно, раздирающая тоска овладевает им, как только он остается один, грызет его, издевается, насмехается над его бессилием.
Так проходит зима. А когда в мае поэт снова садится на корабль, отплывающий к белым скалам Дувра, решение уже окрепло: он похитит Анни. Если родители против него, то она даст себя уговорить, не сумеет противостоять его воле. Но Анни обезопасила себя. Она не только не соглашается на похищение, но и выдвигает свой контрпроект, романтический, поражающий, отчаянный для такой холодной, придерживающейся приличий девушки: она уезжает в Америку, Воистину, говоря библейским языком, велик был ее страх отдаться в руки Гийома, если она решила пересечь грозный океан, лишь бы бежать его просьб, молений и бурной, пугающей ее любви. Когда Анни, подгоняемая известием о приезде Аполлинера, является в посредническое бюро, там как раз имеется место гувернантки в богатом американском доме. Она соглашается, дело уже решено. Гийом первоначально этому не верит, смеется над ее детской затеей, но в голосе его уже смятение, он чувствует, что решение Анни серьезно, что его уже не удастся переменить. Он предполагает дать решающий бой, снова уводит Анни в Гайд-парк, хочет поговорить с нею на лоне природы, которая уже однажды, на берегах Рейна, содействовала его намерениям. Он рассказывает возлюбленной о своих литературных успехах, читает новые рейнские стихи, рожденные чувством к ней, навеянные ее присутствием, а потом воспоминаниями и разлукой с нею. Необычный тон его голоса трогает Анни, он звучит, как жалоба, как вопль о помощи, как мольба. Она не пытается даже понять смысла этих стихов, отдельные слова, уловленные ею на слух, настраивают ее лирически и обезоруживают... Май, Рейн, колокола, лодки, девушки, стоящие на берегу, и наша любовь тоже со смертью смешалась, спокойной ночи, друзья, я уже слышу плеск весел— мое сердце так страдает, будет лучше, если умру... Анни внимательно вглядывается в лицо Гийома. Почему он полюбил так именно ее, размышляет она. Как тяжело было бы жить с ним в Лондоне, в Париже. Где бы они жили? А дети их, говорили бы они по-французски или по-английски? Разумеется, она воспитала бы их в протестантском духе. Отец купил бы им маленькие в кожаном переплете Библии. Нет, отец никогда бы не согласился. Анни, очнись, сейчас или никогда, сейчас ты должна сказать о своем решении.
Через две недели отъезд. Мать уже вышивает монограммы на ее новых ночных рубашках, их много, целый комплект, но она не выходит замуж, она уезжает одна в долгое и опасное путешествие, может быть, уже не вернется. Какой будет она, эта Америка? Наверняка ей будет тоскливо, но сначала всегда так бывает, привыкнет. Гийом поднимает опущенную голову девушки. Он знал, чувствовал, что его стихи растрогают ее, приблизят к нему, помогут выиграть дело. В этот момент Анни кладет ладонь на его руку и голосом, полным грусти и нежности, говорит: «Через две недели отплывает мой корабль в Америку...»
Бороться за чувство, да, это стоит труда, даже долгие годы, но бороться, когда ты смешон, дело трудное, влюбленный часто бывает смешон, ах как это мешает. На сей раз нечего хитрить с собой — его не любят. А если и любят, то так робко, без веры и преданности, что игра не стоит свеч. Но если бы во г сейчас она сказала ему: останься, будем вместе,— несмотря на эту горькую и только сейчас осознанную истину, он остался бы с нею, не колеблясь ни минуты, так долго он ждал, так дорого заплатил за ожидание. До отъезда он пошлет приятелю Репе Дализу упрямое письмо, которое все держится на обманутом мужском самолюбии: «Я провел в Лондоне чудесный месяц...»
Увидеться больше им не довелось. Она навсегда скрылась за океаном, бегство удалось даже слишком. Америка стала для Анни тем, чем монастырь для других девушек. Воспоминание об Анни долго еще не оставит Аполлинера, по отсутствие вестей и незнание условий, и которых она живет, убийственно действует на чувство. Воображение рисует ему Анни каждый раз по-другому, по все более зыбким, все труднее уловимым становится ее образ. Стихотворение «Анни» — это грустная шутка над уходящей любовью. Что их еще соединяет, ну что? Цветок? Облако? Оторванная пуговка?
Ни путниц на нем и нет бутонов в сердце, Поскольку эта дама меннонитка. Я сам без пуговиц, сам на живую нитку. Мы с этой дамою единоверцы
Годы идут, от Анни остается только след в сердце, но ее таинственное решение, ее безвестное исчезновение не дают покоя Аполлинеру.
Совершилась еще одна необычная вещь в его жизни. Анни будет возвращаться и его стихах, но самый великолепный памятник ей поэт воздвиг в «Песне несчастного в любви». Достаточно было бы ее одной, построенной как-то неясно, создававшейся обрывками в разные периоды и доныне смущающей критиков, но такой богатой по чувствам, такой волнующей, много говорящей, смятенной и ироничной, влюбленной и полной отрешенности, боли, безумия и сдержанности, достаточно было ее одной, чтобы навсегда прославить поэта:
Июнь, мне обжигает пальцы рук Твое светило—огненная лира. По моему Парижу весь маршрут Певучее безумство озарило И не хватает духу сгинуть тут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79