Причем со сцены кошмарного театрика марионеток для детей в Тюильрийском саду. Во всяком случае, именно таким, кажется, и видел его Аполлинер. Само существование Жарри было для художников хорошей школой вытряхивания из себя лирики. В этой школе каждый волей-неволей что-то усвоил.
Смерть Жарри произвела тем большее впечатление, что ей сопутствовали страшные обстоятельства: паралич, бедность, полное одиночество. Можно было представить его, это одиночество, в мельчайших подробностях, воображение— товар не такой уж редкий в этой среде. Но когда Жарри потребовал свою зубочистку, все вздохнули, это был как бы давно предусмотренный конец последней главы. И когда Аполлинер пишет, что над гробом никто не плакал — до того всем казалось очевидным, что на этих похоронах плакать не положено,— он имел в виду и себя. С определенного возраста он уже не плачет над судьбами героев книг, даже самых любимых.
Жизнь Аполлинера в это время была не из легких. «Спутник рантье» кормил так, что еле хватало на повседневные нужды, а связанная с редакторской должностью работа, скучная и трудоемкая, поглощала значительную часть дня. Надо было искать дополнительных заработков, больше связанных с литературой, хотя бы что-нибудь вроде фельетонов или рецензий о выставках, но и подобные заказы попадались редко. И молодой поэт решает вновь обратиться к занятию, которое уже раз, перед поездкой на Рейн, избавило его от денежных затруднений: он пишет два романа, характера — что поделаешь— явно порнографического, и издает их под псевдонимом у какого-то подпольного издателя. Романы эти имеют завлекательные названия, и единственным их художественным оправданием является прекрасный, прозрачный французский язык. К сожалению, иных' смягчающих обстоятельств усмотреть нельзя, так что при всем уважении к автору, трудно предположить, чтобы они были извлечены на свет, наоборот, именно уважение к нему и держит их в запретных запасниках библиотек.
Книги эти Аполлинер пишет главным образом в Национальной библиотеке, сидя рядом с седовласыми господами с бородками и сухопарыми «синими чулками», время от времени бросающими на него возмущенный, а может быть, просто близорукий взгляд. Поэт редко приходит в библиотеку один, рядом обычно сидит какой-нибудь молодой художник, временно безработный из-за отсутствия мастерской или кредита на краски, или претендент на будущую писательскую славу, с которым приятно перекинуться во время работы словцом не всегда серьезного характера; иногда по соседству с ним садится известный писатель Элемир Бурж, человек популярный в писательском мире, с удовольствием перемежающий чтение забавной болтовней Аполлинера. Национальную библиотеку в то время толпами посещали молодые люди артистических профессий.
Бывает в ней Макс Жакоб. Который посвятил ее таинственным закоулкам один из прекраснейших образцов своей поэтической прозы, бывают почти все молодые приятели Аполлинера. Голод здесь часто приглушают карамелькой, а в обеденный перерыв идут на другую сторону улицы, чтобы выкурить сигарету или трубку в ближайшем скверике в обществе хорошеньких мидинеток из соседних мастерских и модных ателье. Библиотека зимой— единственное теплое и хорошо освещенное место, за которое не надо платить, да к этому еще и огромный выбор любой литературы, и стол, за которым удобно работать и вздремнуть, положив голову на руки. В последующие годы постоянным соседом Аполлинера, кроме Рене Дализа и Сандрара, будет Фернан Флёре, вместе с которым Аполлинер выкинет лучшую шутку, которую когда-либо преподносили почтенной дирекции этого столь же почтенного заведения: они тайком составят с Флёре опись так называемой Преисподней библиотеки, то есть той части книгохранилища, куда читатели, по соображениям цензуры нравов, имеют доступ только с разрешения директора. Шутка эта доказала дирекции всю бессмысленность этого запрета, который так легко преодолеть с помощью мелких чаевых служащим библиотеки, и дала великолепную библиографию хотя бы той части собрания Национальной библиотеки, каталоги которой доселе являют образец старого доброго кавардака.
Но было бы преувеличением утверждать, что Национальная библиотека, даже используемая в столь игривых целях, была в то время главным убежищем поэта. Для бездомного (дом матери в Везине был слишком отдален, чтобы считать его своим) день — это слишком длинный промежуток времени, чтобы заполнить его размеренным ритмом дел, и одновременно слишком короткий, чтобы выполнить все намерения и обязательства. Удобный столик в бистро или более приятная, чем обычно, атмосфера в квартире друга, куда ты заглянул всего на минутку, является непреодолимым соблазном затянуть визит далеко за пределы времени, отведенного, если уж не приличиями, то хотя бы программой дня. Неопределенность, нависающая над остатком свободных часов, усиливает притягательность собеседников, каждый встречный симпатичный человек становится вдвойне симпатичным в сравнении с малопривлекательным одиночеством, которое ожидается сразу же после краткой прощальной формулы.
Так что Аполлинер редко отказывает. Если приятель просит проводить его бы в самый отдаленный пункт города, и редко встает первым из-за столика, где идет интересный разговор. Зато он часто запаздывает или вовсе не приходит в условленное место. Андре Бийи вспоминает, что только раз Аполлинер первым явился в назначенное время: это была встреча, предложенная Аполлинером после его поэтического дебюта, Бийи, спустя несколько лет после памятного вечера в «Ла плюм». Но было не принято сердиться на непунктуальность Аполлинера, потому что если уж он приходил, то был удивительно очарователен. Некоторые, более суровые критики, считали его умение очаровывать людей и разоружать противников немужской чертой, очевидно не сознавая, что это была всего лишь форма общения с людьми, тогда как сама его натура, то меланхолическая, то бурная, оставалась неизменной, вряд ли на нее влияли порывы, вызванные встречами. «В общем-то это человек слабый,— пишет о нем Леото, один из редакторов «Меркюр де Франс», искренне любимый Аполлинером, как видим, без особой взаимности.— Не хотелось бы мне знать, что там таится на дне».
Наверняка гам таилось многое, все то, что не вмещается в краткую характеристику, какими легко разбрасываются и расплачиваются даже самые закадычные друзья. Втянутый в серьезный разговор, Аполлинер неожиданно обнаруживал свою ранимость, впечатлительность, состояние временного отчаяния. Он был легко уязвим в такие моменты и даже слишком доверчив. Но и в таких обстоятельствах биография его оставалась чем-то неприкосновенным, он просто избегал разговоров о своем прошлом, о семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Смерть Жарри произвела тем большее впечатление, что ей сопутствовали страшные обстоятельства: паралич, бедность, полное одиночество. Можно было представить его, это одиночество, в мельчайших подробностях, воображение— товар не такой уж редкий в этой среде. Но когда Жарри потребовал свою зубочистку, все вздохнули, это был как бы давно предусмотренный конец последней главы. И когда Аполлинер пишет, что над гробом никто не плакал — до того всем казалось очевидным, что на этих похоронах плакать не положено,— он имел в виду и себя. С определенного возраста он уже не плачет над судьбами героев книг, даже самых любимых.
Жизнь Аполлинера в это время была не из легких. «Спутник рантье» кормил так, что еле хватало на повседневные нужды, а связанная с редакторской должностью работа, скучная и трудоемкая, поглощала значительную часть дня. Надо было искать дополнительных заработков, больше связанных с литературой, хотя бы что-нибудь вроде фельетонов или рецензий о выставках, но и подобные заказы попадались редко. И молодой поэт решает вновь обратиться к занятию, которое уже раз, перед поездкой на Рейн, избавило его от денежных затруднений: он пишет два романа, характера — что поделаешь— явно порнографического, и издает их под псевдонимом у какого-то подпольного издателя. Романы эти имеют завлекательные названия, и единственным их художественным оправданием является прекрасный, прозрачный французский язык. К сожалению, иных' смягчающих обстоятельств усмотреть нельзя, так что при всем уважении к автору, трудно предположить, чтобы они были извлечены на свет, наоборот, именно уважение к нему и держит их в запретных запасниках библиотек.
Книги эти Аполлинер пишет главным образом в Национальной библиотеке, сидя рядом с седовласыми господами с бородками и сухопарыми «синими чулками», время от времени бросающими на него возмущенный, а может быть, просто близорукий взгляд. Поэт редко приходит в библиотеку один, рядом обычно сидит какой-нибудь молодой художник, временно безработный из-за отсутствия мастерской или кредита на краски, или претендент на будущую писательскую славу, с которым приятно перекинуться во время работы словцом не всегда серьезного характера; иногда по соседству с ним садится известный писатель Элемир Бурж, человек популярный в писательском мире, с удовольствием перемежающий чтение забавной болтовней Аполлинера. Национальную библиотеку в то время толпами посещали молодые люди артистических профессий.
Бывает в ней Макс Жакоб. Который посвятил ее таинственным закоулкам один из прекраснейших образцов своей поэтической прозы, бывают почти все молодые приятели Аполлинера. Голод здесь часто приглушают карамелькой, а в обеденный перерыв идут на другую сторону улицы, чтобы выкурить сигарету или трубку в ближайшем скверике в обществе хорошеньких мидинеток из соседних мастерских и модных ателье. Библиотека зимой— единственное теплое и хорошо освещенное место, за которое не надо платить, да к этому еще и огромный выбор любой литературы, и стол, за которым удобно работать и вздремнуть, положив голову на руки. В последующие годы постоянным соседом Аполлинера, кроме Рене Дализа и Сандрара, будет Фернан Флёре, вместе с которым Аполлинер выкинет лучшую шутку, которую когда-либо преподносили почтенной дирекции этого столь же почтенного заведения: они тайком составят с Флёре опись так называемой Преисподней библиотеки, то есть той части книгохранилища, куда читатели, по соображениям цензуры нравов, имеют доступ только с разрешения директора. Шутка эта доказала дирекции всю бессмысленность этого запрета, который так легко преодолеть с помощью мелких чаевых служащим библиотеки, и дала великолепную библиографию хотя бы той части собрания Национальной библиотеки, каталоги которой доселе являют образец старого доброго кавардака.
Но было бы преувеличением утверждать, что Национальная библиотека, даже используемая в столь игривых целях, была в то время главным убежищем поэта. Для бездомного (дом матери в Везине был слишком отдален, чтобы считать его своим) день — это слишком длинный промежуток времени, чтобы заполнить его размеренным ритмом дел, и одновременно слишком короткий, чтобы выполнить все намерения и обязательства. Удобный столик в бистро или более приятная, чем обычно, атмосфера в квартире друга, куда ты заглянул всего на минутку, является непреодолимым соблазном затянуть визит далеко за пределы времени, отведенного, если уж не приличиями, то хотя бы программой дня. Неопределенность, нависающая над остатком свободных часов, усиливает притягательность собеседников, каждый встречный симпатичный человек становится вдвойне симпатичным в сравнении с малопривлекательным одиночеством, которое ожидается сразу же после краткой прощальной формулы.
Так что Аполлинер редко отказывает. Если приятель просит проводить его бы в самый отдаленный пункт города, и редко встает первым из-за столика, где идет интересный разговор. Зато он часто запаздывает или вовсе не приходит в условленное место. Андре Бийи вспоминает, что только раз Аполлинер первым явился в назначенное время: это была встреча, предложенная Аполлинером после его поэтического дебюта, Бийи, спустя несколько лет после памятного вечера в «Ла плюм». Но было не принято сердиться на непунктуальность Аполлинера, потому что если уж он приходил, то был удивительно очарователен. Некоторые, более суровые критики, считали его умение очаровывать людей и разоружать противников немужской чертой, очевидно не сознавая, что это была всего лишь форма общения с людьми, тогда как сама его натура, то меланхолическая, то бурная, оставалась неизменной, вряд ли на нее влияли порывы, вызванные встречами. «В общем-то это человек слабый,— пишет о нем Леото, один из редакторов «Меркюр де Франс», искренне любимый Аполлинером, как видим, без особой взаимности.— Не хотелось бы мне знать, что там таится на дне».
Наверняка гам таилось многое, все то, что не вмещается в краткую характеристику, какими легко разбрасываются и расплачиваются даже самые закадычные друзья. Втянутый в серьезный разговор, Аполлинер неожиданно обнаруживал свою ранимость, впечатлительность, состояние временного отчаяния. Он был легко уязвим в такие моменты и даже слишком доверчив. Но и в таких обстоятельствах биография его оставалась чем-то неприкосновенным, он просто избегал разговоров о своем прошлом, о семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79