Анни уже устала, но ни за какие сокровища не хочет зайти с Гийомом в какой-нибудь бар, где продают пиво. «Это не для дам»,— упрямо твердит она в ответ на его уговоры.
На минуту у него портится настроение. «Это же идиотизм»,— говорит он, приученный к свободе молодых француженок. Но тут представляется возможность утолить жажду в Гайд-парке, где толстая тетушка с острыми глазками, несмотря на холод, в черной соломенной шляпе с розовыми цветами и в ярком переднике поверх стеганого жакета, продает пиво прямо из бочки, стоящей на земле. Рядом, на сколоченной на скорую руку трибуне произносит речь потный усатый толстяк в котелке и черном лоснящемся пальто с бархатным воротником. Поминутно он делает перерыв и, к радости собравшихся, тянется за новой кружкой, заблаговременно приготовленной торговкой, поразительно похожей на него, словно они близнецы.
Гийом уже ни о чем не спрашивает Анни, не желая ее настораживать, одно ее присутствие наполняет его спокойствием, кажется, что ему ничего не надо только бы идти с нею рядом, перевести через узкий канал, отделяющий их страны, и — поддерживая ее под руку, чтобы она неожиданно не ускользнула,— ввести в знакомые улицы Парижа.
И вот он останавливается на минуту ц кладет ей руку на плечо, словно ученице, которую надо слегка пожурить. Она слишком долго заставляет ждать. Ему нужен ответ. Хороший ответ. Но она отворачивается и не хочет с ним говорить. Нет для него хорошего ответа, а ведь ей, как положено милой английской девушке, так не хочется обидеть этого влюбленного по уши юношу, а хочется, чтобы он не поминал Лондон злом. Но что она может сказать, чтобы смягчить ответ? Опустив глаза, она проходит мимо обнявшихся пар. Молоденький русый морячок ласково гладит грудь улыбающейся рыжей девицы с округлыми формами,— проходя мимо них, Анни видит, как дрожат его губы. Поодаль под пледом лежат другие бездомные влюбленные. Когда Анни и Гийом выходят из Гайд-парка, уже темнеет, голые лондонские деревья — после рейнских, совсем другие немые свидетели несчастной любви — провожают их, как изгнанников из потерянного рая.
На другой день Гийом ведет Анни к своим парижским друзьям, живущим в Лондоне, он — грек, она — немка, буквально похищенная из дома своим любимом вопреки воле родителей.
Этот симпатичный дом. Надо думать, должен был поощрить Анни своим примером — гляди, несмотря на национальные различия, несмотря на неодобрение родителей, им хорошо, они счастливы, почему бы и тебе не выйти за меня, Анни? Поистине Гийом прибегает к сложной стратегии, только бы добиться своей цели. Но когда неумолимо приближается день отъезда, Анни, прощаясь, снова отворачивается, и от этого жеста нет спасения. Она не хочет проводить его на вокзал, пользуясь каким-то предлогом, связанным с семьей, и прощается с ним накануне отъезда. До поздней ночи, за день до отъезда, Гийом бродит по Лондону. Покинув район исторических памятников, по которому водила его Анни, и гонимый отчаянием, точно зверь, ищущий облегчения, как все тоскующие и разочарованные, он направляется к реке. Темные стены лондонских домов кажутся ему теперь отталкивающе угрюмыми. Из переулков выползает туман и окутывает прохожих, пронизывает до костей, пропитывает влагой и одиночеством. Анни уже утрачена, он снова проиграл. Девушка, ставшая его любовью на берегу Рейна, подчинившаяся его воображению, взглядам и обожанию, в Лондоне действует по своей собственной воле, не желает его, не сказала ему ни слова надежды. Короткая весна их любви скрылась вместе с зелеными откосами Рейна, сохранившего память о их поцелуях. Все так же паром перевозит через Рейн девушек, парией и богатые кареты, молодая песня эхом отражается от скал, в кабачках рекой льется пиво и выстраивается на полу вереница высоких бутылок из-под белого рейнвейна. Постепенно на деревья ложится иней, день становится короче, приходят долгие вечера, жаждущие шепота, уверений и огня в очаге. А их там уже нет. Ему довелось полюбить в живописной и ненастоящей, добропорядочной и жестокой, гротескной и сентиментальной стране, где есть и легенда о Лорелее и брюхатые существа в шерстяных чулках и наушниках. Неужели ошибкой была та любовь, которая вот уже два года занимает его сердце и голову и, питая воспоминаниями, вызывает все новые стихи, украшенные кипарисами, соснами, развалинами замков, но несмотря на этот оперный реквизит, свежие, собственные, никому не подражающие, приносящие столько реалистических подробностей, что по ним можно накрутить фильм, нарисовать картину, составить топографию окрестностей — и, что самое важное, можно, словно по ярким знакам в горах, вычертить весь путь любви к Анни? И только лишь в Лондоне, а не среди рейнских скал, путь этот вдруг обрывается над пропастью.
Это уже не увлечение, а крушение сердца. Студенческий тон письма, который мог позволить себе в Хоннефе молодой учитель («сплю с англичанкой-гувернанткой, какие грудки, какие бедра!»), это теперь уже досадное прошлое. По улицам портового района идет взрослый, обманутый в своих надеждах человек. Он чувствует себя униженным и обиженным, не дают покоя сердце и самолюбие, непрестанная глухая тоска завладела им, как недуг. Всю лихорадку чувств он переживает так бурно, что после этого остается колышущаяся полоса печали, из которой возникают стихи, точно голос возвращающегося сознания. Бурное страдание приводит его в состояние мономании, ему кажется, что он всюду видит Анни, которую уже не увидит перед отъездом. Какой-то парень жуликоватой внешности напоминает ее выражением глаз. Он вглядывается в него, идет за ним, преследуя это ужасное гипнотическое сходство. Когда же теряет его из виду, замечает пьяную женщину со шрамом на шее, выходящую из кабака, она покажется ему так похожей на Анни, что он остановится с ужасом и неожиданной надеждой, взволнованный и опустошенный.
На драматическом материале этой прогулки, на лондонских переживаниях уже бродит бесовский эликсир поэзии, будущая «Песнь несчастного в любви», пожалуй, самое потрясающее из его стихов:
Прощай, запутанная страсть, Любовь пустая к той из женщин, Что, наигравшись мною всласть, В Германии в году прошедшем Ушла, чтоб навсегда пропасть.
О Млечный путь, пресветлый брат Молочных речек Ханаана, Уплыть ли нам сквозь звездопад К туманностям, куда слиянно Тела возлюбленных летят!
Предвечерний туман в Лондоне сгущается в ночь. Аполлинер все дальше углубляется в незнакомые улицы города. Неожиданно ему преграждает дорогу какой-то детина в облезлой шляпе, в руке его сверкает нож, поэт судорожно хватается за карман, но бандит, спугнутый приближающимися шагами, вдруг исчезает в воротах. Аполлинер стоит так еще с минуту и вдруг громко хохочет— громко, оглушительно, расслабляюще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
На минуту у него портится настроение. «Это же идиотизм»,— говорит он, приученный к свободе молодых француженок. Но тут представляется возможность утолить жажду в Гайд-парке, где толстая тетушка с острыми глазками, несмотря на холод, в черной соломенной шляпе с розовыми цветами и в ярком переднике поверх стеганого жакета, продает пиво прямо из бочки, стоящей на земле. Рядом, на сколоченной на скорую руку трибуне произносит речь потный усатый толстяк в котелке и черном лоснящемся пальто с бархатным воротником. Поминутно он делает перерыв и, к радости собравшихся, тянется за новой кружкой, заблаговременно приготовленной торговкой, поразительно похожей на него, словно они близнецы.
Гийом уже ни о чем не спрашивает Анни, не желая ее настораживать, одно ее присутствие наполняет его спокойствием, кажется, что ему ничего не надо только бы идти с нею рядом, перевести через узкий канал, отделяющий их страны, и — поддерживая ее под руку, чтобы она неожиданно не ускользнула,— ввести в знакомые улицы Парижа.
И вот он останавливается на минуту ц кладет ей руку на плечо, словно ученице, которую надо слегка пожурить. Она слишком долго заставляет ждать. Ему нужен ответ. Хороший ответ. Но она отворачивается и не хочет с ним говорить. Нет для него хорошего ответа, а ведь ей, как положено милой английской девушке, так не хочется обидеть этого влюбленного по уши юношу, а хочется, чтобы он не поминал Лондон злом. Но что она может сказать, чтобы смягчить ответ? Опустив глаза, она проходит мимо обнявшихся пар. Молоденький русый морячок ласково гладит грудь улыбающейся рыжей девицы с округлыми формами,— проходя мимо них, Анни видит, как дрожат его губы. Поодаль под пледом лежат другие бездомные влюбленные. Когда Анни и Гийом выходят из Гайд-парка, уже темнеет, голые лондонские деревья — после рейнских, совсем другие немые свидетели несчастной любви — провожают их, как изгнанников из потерянного рая.
На другой день Гийом ведет Анни к своим парижским друзьям, живущим в Лондоне, он — грек, она — немка, буквально похищенная из дома своим любимом вопреки воле родителей.
Этот симпатичный дом. Надо думать, должен был поощрить Анни своим примером — гляди, несмотря на национальные различия, несмотря на неодобрение родителей, им хорошо, они счастливы, почему бы и тебе не выйти за меня, Анни? Поистине Гийом прибегает к сложной стратегии, только бы добиться своей цели. Но когда неумолимо приближается день отъезда, Анни, прощаясь, снова отворачивается, и от этого жеста нет спасения. Она не хочет проводить его на вокзал, пользуясь каким-то предлогом, связанным с семьей, и прощается с ним накануне отъезда. До поздней ночи, за день до отъезда, Гийом бродит по Лондону. Покинув район исторических памятников, по которому водила его Анни, и гонимый отчаянием, точно зверь, ищущий облегчения, как все тоскующие и разочарованные, он направляется к реке. Темные стены лондонских домов кажутся ему теперь отталкивающе угрюмыми. Из переулков выползает туман и окутывает прохожих, пронизывает до костей, пропитывает влагой и одиночеством. Анни уже утрачена, он снова проиграл. Девушка, ставшая его любовью на берегу Рейна, подчинившаяся его воображению, взглядам и обожанию, в Лондоне действует по своей собственной воле, не желает его, не сказала ему ни слова надежды. Короткая весна их любви скрылась вместе с зелеными откосами Рейна, сохранившего память о их поцелуях. Все так же паром перевозит через Рейн девушек, парией и богатые кареты, молодая песня эхом отражается от скал, в кабачках рекой льется пиво и выстраивается на полу вереница высоких бутылок из-под белого рейнвейна. Постепенно на деревья ложится иней, день становится короче, приходят долгие вечера, жаждущие шепота, уверений и огня в очаге. А их там уже нет. Ему довелось полюбить в живописной и ненастоящей, добропорядочной и жестокой, гротескной и сентиментальной стране, где есть и легенда о Лорелее и брюхатые существа в шерстяных чулках и наушниках. Неужели ошибкой была та любовь, которая вот уже два года занимает его сердце и голову и, питая воспоминаниями, вызывает все новые стихи, украшенные кипарисами, соснами, развалинами замков, но несмотря на этот оперный реквизит, свежие, собственные, никому не подражающие, приносящие столько реалистических подробностей, что по ним можно накрутить фильм, нарисовать картину, составить топографию окрестностей — и, что самое важное, можно, словно по ярким знакам в горах, вычертить весь путь любви к Анни? И только лишь в Лондоне, а не среди рейнских скал, путь этот вдруг обрывается над пропастью.
Это уже не увлечение, а крушение сердца. Студенческий тон письма, который мог позволить себе в Хоннефе молодой учитель («сплю с англичанкой-гувернанткой, какие грудки, какие бедра!»), это теперь уже досадное прошлое. По улицам портового района идет взрослый, обманутый в своих надеждах человек. Он чувствует себя униженным и обиженным, не дают покоя сердце и самолюбие, непрестанная глухая тоска завладела им, как недуг. Всю лихорадку чувств он переживает так бурно, что после этого остается колышущаяся полоса печали, из которой возникают стихи, точно голос возвращающегося сознания. Бурное страдание приводит его в состояние мономании, ему кажется, что он всюду видит Анни, которую уже не увидит перед отъездом. Какой-то парень жуликоватой внешности напоминает ее выражением глаз. Он вглядывается в него, идет за ним, преследуя это ужасное гипнотическое сходство. Когда же теряет его из виду, замечает пьяную женщину со шрамом на шее, выходящую из кабака, она покажется ему так похожей на Анни, что он остановится с ужасом и неожиданной надеждой, взволнованный и опустошенный.
На драматическом материале этой прогулки, на лондонских переживаниях уже бродит бесовский эликсир поэзии, будущая «Песнь несчастного в любви», пожалуй, самое потрясающее из его стихов:
Прощай, запутанная страсть, Любовь пустая к той из женщин, Что, наигравшись мною всласть, В Германии в году прошедшем Ушла, чтоб навсегда пропасть.
О Млечный путь, пресветлый брат Молочных речек Ханаана, Уплыть ли нам сквозь звездопад К туманностям, куда слиянно Тела возлюбленных летят!
Предвечерний туман в Лондоне сгущается в ночь. Аполлинер все дальше углубляется в незнакомые улицы города. Неожиданно ему преграждает дорогу какой-то детина в облезлой шляпе, в руке его сверкает нож, поэт судорожно хватается за карман, но бандит, спугнутый приближающимися шагами, вдруг исчезает в воротах. Аполлинер стоит так еще с минуту и вдруг громко хохочет— громко, оглушительно, расслабляюще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79