кто не пострадал, буквально лопался от смеха, а те, кого задели, на один день исчезли из виду.
«Печальная новость для читателей «Маржа». Мадемуазель Лаланн похищена кавалерийским офицером. Нас это поразило, если учесть, что это была особа абсолютно безупречного поведения. Нет надобности повторять, что в «Марже» с вопросами нравственности не шутят. В этом отношении мы разделяем разумные взгляды современных светских людей: в личной жизни — все, что вам угодно, не стесняйтесь, но осторожно, без скандалов. Не знаем, куда отправилась мадемуазель Луиза, однако опасаемся, что этот прискорбный поступок помешает ее столь блистательно начавшейся литературной карьере.
Обзор женской литературы, который вела в нашем журнале Луиза Лаланн, пользовался успехом в литературной среде.
Не было человека. Который бы после каждого очередного номера «Маржа» не упоминал в разговоре с нами о ее последней статье. Все статьи обсуждали, одни соглашались с ними, другие критиковали, но никто не оставался равнодушным. Один поэт сказал нам: «Первая ее статья показалась мне шуткой, но теперь я вижу, что это не шутка, и верю, что Луиза Лаланн существует на самом деле». Другой, наоборот, принял ее сначала серьезно, но потом почувствовал, что вера его начинает колебаться. Для Кристиана Бека это была «молодая провинциалка, впрочем милая и истинно французского склада» («Ле визаж де ля ви»); для Баррмана, наоборот, у Луизы Лаланн «было лицо строгой учительницы» («Л'Акбар»). Луиза напечатала в «Марж» стихи, которые Шарль-Анри Гирш удостоил оценки — очень хорошие, «Ле Бефруа» и «Ле визаж де ля ви» также поместили несколько ее стихотворений, а «Поэзи» анонсирует их в следующем номере. Поэтесса эта отличалась некоторой нервозностью, критика и колкости ее порой бывали безжалостны. Наш друг Андре Рюйтер, пошутивший над ее стихами, получил от нее чисто женскую фыркающую отповедь.
Теперь, когда она покинула нас, мы уже можем раскрыть тайну и рассказать всю историю. Луиза Лаланн — имя вымышленное, в действительности это особа мужского пола; одна известная писательница подала нам мысль, чтобы мы вели отдел дамской литературы сами, заверив нас, что ни одна женщина никогда не отважится на столь опасное дело. Зная гибкость и ум талантливого Гийома Аполлинера, мы спросили, не согласится ли он на некоторое время переодеться женщиной. Затея привела его в восторг, и он согласился».
К пакету, содержащему воспоминания Эжена Мон-фора об истории одной из забавнейших литературных мистификаций, приложен снимок Аполлинера с подписью: «Аполлинер в период Луизы Лаланн». Снимок представляет поэта в позе, в которой чаще всего принимали в салонах своих гостей поэтессы той поры: он полулежит на софе, обитой ярким шелком, до половины прикрывшись пледом; рядом, на персидском ковре, груды книг и газет, на столе книги и, может быть, даже коробка конфет — трудно различить. Из-под пиджака выглядывает белый воротник рубашки, не стянутый галстуком, взгляд спокойно и мечтательно устремлен в объектив, локоть на подушке, голова на ладони.
Позировал ли Аполлинер специально для этого снимка или его просто сфотографировали, когда он, отдыхая, предавался чтению?
Трудно сказать. Во всяком случае, снимок является великолепной иллюстрацией шуточного «раздвоения личности».
Удаление со сцены Луизы Лаланн было ускорено новым замыслом: Аполлинер решил написать серию портретов под общим названием «Колоритные современники». Тема казалась рожденной специально для поэта! дар наблюдательности, широкие знакомства, интерес к людям, которых он всегда умел повернуть к себе наиболее интересной и характерной стороной, давали в этой области неограниченные возможности. Там, где недоставало самой действительности, на помощь приходила фантазия, психологическая инсинуация, исключительность обстоятельств. Париж кишел тогда незаурядными людьми, ведь мы все еще находимся на стыке двух веков, девятнадцатый век со своими приверженностями, нарядами и вкусами расхаживает не только по закоулкам простонародных кварталов, возле Сент-Антуан, Бастилии или Арсенала, но и по Большим бульварам, отстаивает свое искусство, держится за свои привязанности, не хочет от них отказаться. Аполлинер, парижский фланер, знает самые различные категории обитателей этого города, солидных и менее солидных, бедных и богатых, спокойных и маньяков, кто-то даже утверждает, что встречал его на «черной мессе» у одного студента-медика, но это было еще в эпоху «Ла плюм». Его коренастая широкоплечая фигура и продолговатое лицо, благожелательно обращенное к собеседнику, чуть расползающееся в улыбке, шляпа, слегка сдвинутая на затылок, и набитые книгами карманы, придающие его внешности, броской от природы, оттенок некоторой неряшливости и небрежности, типичной для праздношатающегося парижанина, делают облик Аполлинера привлекательным для людей всех сословий. Ночной Париж ему так же хорошо знаком, как и Париж дневной. Конечно, в среде ночных апашей и девиц легкого поведения нет равного Карко, который, стилизуя свою жизнь под жизнь нового Вийона, превратил день в ночь и не гнушается двусмысленными исповедями, которыми заполняет страницы своих рохманов из жизни полусвета, где сводятся кровавые счеты и вянут чувства, растоптанные на мостовой. И все же Аполлинер знает и понимает мир молодости Карко, это видно хотя бы по стихотворению, названному «Угорь», которое тремя поэтическими строгими строками полностью передает своеобразную атмосферу чувственных радостей в подозрительном гостиничном номере. Атмосферу любовного приключения передает и столь же прелестное, сочно выписанное, с чисто фламандской любовью к вещественному осязанию стихотворение «Юбка», начинающееся, как народная песенка, веселым заигрыванием: «Здравствуй, Жермен, в красивенькой юбке», и заканчивающееся прекрасной поэтической скрепой: «
Неподвижной совой, светит лампа бесшумно». Но вообще-то поэт явно избегает этой тематики как в стихах, так и в позднейших «Курьезах», Любовь входит в его стихи, как в чудесное прибежище, приходящее на ум распутство разбивается на полпути к литературному воплощению. А ведь в Аполлинере не было ничего от ханжи, он даже слывет человеком, который не бежит развлечений, не боится ни крепкого словца, ни пикантных ситуаций. И это находит выражение в его прозе. Взять хотя бы начало его романа, который появится после войны, «Убийство поэта»; начинается он смелой сценой, где велосипедистка соблазняет бродячего музыканта, и любовной сценой под яблоней, реализм, поэтичность и гротескность которой вводят читателя в мир отношений — то рискованных, то комичных, а то мучительных, между людьми, напоминающими по описанию и именам скорее марионеток, чем людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
«Печальная новость для читателей «Маржа». Мадемуазель Лаланн похищена кавалерийским офицером. Нас это поразило, если учесть, что это была особа абсолютно безупречного поведения. Нет надобности повторять, что в «Марже» с вопросами нравственности не шутят. В этом отношении мы разделяем разумные взгляды современных светских людей: в личной жизни — все, что вам угодно, не стесняйтесь, но осторожно, без скандалов. Не знаем, куда отправилась мадемуазель Луиза, однако опасаемся, что этот прискорбный поступок помешает ее столь блистательно начавшейся литературной карьере.
Обзор женской литературы, который вела в нашем журнале Луиза Лаланн, пользовался успехом в литературной среде.
Не было человека. Который бы после каждого очередного номера «Маржа» не упоминал в разговоре с нами о ее последней статье. Все статьи обсуждали, одни соглашались с ними, другие критиковали, но никто не оставался равнодушным. Один поэт сказал нам: «Первая ее статья показалась мне шуткой, но теперь я вижу, что это не шутка, и верю, что Луиза Лаланн существует на самом деле». Другой, наоборот, принял ее сначала серьезно, но потом почувствовал, что вера его начинает колебаться. Для Кристиана Бека это была «молодая провинциалка, впрочем милая и истинно французского склада» («Ле визаж де ля ви»); для Баррмана, наоборот, у Луизы Лаланн «было лицо строгой учительницы» («Л'Акбар»). Луиза напечатала в «Марж» стихи, которые Шарль-Анри Гирш удостоил оценки — очень хорошие, «Ле Бефруа» и «Ле визаж де ля ви» также поместили несколько ее стихотворений, а «Поэзи» анонсирует их в следующем номере. Поэтесса эта отличалась некоторой нервозностью, критика и колкости ее порой бывали безжалостны. Наш друг Андре Рюйтер, пошутивший над ее стихами, получил от нее чисто женскую фыркающую отповедь.
Теперь, когда она покинула нас, мы уже можем раскрыть тайну и рассказать всю историю. Луиза Лаланн — имя вымышленное, в действительности это особа мужского пола; одна известная писательница подала нам мысль, чтобы мы вели отдел дамской литературы сами, заверив нас, что ни одна женщина никогда не отважится на столь опасное дело. Зная гибкость и ум талантливого Гийома Аполлинера, мы спросили, не согласится ли он на некоторое время переодеться женщиной. Затея привела его в восторг, и он согласился».
К пакету, содержащему воспоминания Эжена Мон-фора об истории одной из забавнейших литературных мистификаций, приложен снимок Аполлинера с подписью: «Аполлинер в период Луизы Лаланн». Снимок представляет поэта в позе, в которой чаще всего принимали в салонах своих гостей поэтессы той поры: он полулежит на софе, обитой ярким шелком, до половины прикрывшись пледом; рядом, на персидском ковре, груды книг и газет, на столе книги и, может быть, даже коробка конфет — трудно различить. Из-под пиджака выглядывает белый воротник рубашки, не стянутый галстуком, взгляд спокойно и мечтательно устремлен в объектив, локоть на подушке, голова на ладони.
Позировал ли Аполлинер специально для этого снимка или его просто сфотографировали, когда он, отдыхая, предавался чтению?
Трудно сказать. Во всяком случае, снимок является великолепной иллюстрацией шуточного «раздвоения личности».
Удаление со сцены Луизы Лаланн было ускорено новым замыслом: Аполлинер решил написать серию портретов под общим названием «Колоритные современники». Тема казалась рожденной специально для поэта! дар наблюдательности, широкие знакомства, интерес к людям, которых он всегда умел повернуть к себе наиболее интересной и характерной стороной, давали в этой области неограниченные возможности. Там, где недоставало самой действительности, на помощь приходила фантазия, психологическая инсинуация, исключительность обстоятельств. Париж кишел тогда незаурядными людьми, ведь мы все еще находимся на стыке двух веков, девятнадцатый век со своими приверженностями, нарядами и вкусами расхаживает не только по закоулкам простонародных кварталов, возле Сент-Антуан, Бастилии или Арсенала, но и по Большим бульварам, отстаивает свое искусство, держится за свои привязанности, не хочет от них отказаться. Аполлинер, парижский фланер, знает самые различные категории обитателей этого города, солидных и менее солидных, бедных и богатых, спокойных и маньяков, кто-то даже утверждает, что встречал его на «черной мессе» у одного студента-медика, но это было еще в эпоху «Ла плюм». Его коренастая широкоплечая фигура и продолговатое лицо, благожелательно обращенное к собеседнику, чуть расползающееся в улыбке, шляпа, слегка сдвинутая на затылок, и набитые книгами карманы, придающие его внешности, броской от природы, оттенок некоторой неряшливости и небрежности, типичной для праздношатающегося парижанина, делают облик Аполлинера привлекательным для людей всех сословий. Ночной Париж ему так же хорошо знаком, как и Париж дневной. Конечно, в среде ночных апашей и девиц легкого поведения нет равного Карко, который, стилизуя свою жизнь под жизнь нового Вийона, превратил день в ночь и не гнушается двусмысленными исповедями, которыми заполняет страницы своих рохманов из жизни полусвета, где сводятся кровавые счеты и вянут чувства, растоптанные на мостовой. И все же Аполлинер знает и понимает мир молодости Карко, это видно хотя бы по стихотворению, названному «Угорь», которое тремя поэтическими строгими строками полностью передает своеобразную атмосферу чувственных радостей в подозрительном гостиничном номере. Атмосферу любовного приключения передает и столь же прелестное, сочно выписанное, с чисто фламандской любовью к вещественному осязанию стихотворение «Юбка», начинающееся, как народная песенка, веселым заигрыванием: «Здравствуй, Жермен, в красивенькой юбке», и заканчивающееся прекрасной поэтической скрепой: «
Неподвижной совой, светит лампа бесшумно». Но вообще-то поэт явно избегает этой тематики как в стихах, так и в позднейших «Курьезах», Любовь входит в его стихи, как в чудесное прибежище, приходящее на ум распутство разбивается на полпути к литературному воплощению. А ведь в Аполлинере не было ничего от ханжи, он даже слывет человеком, который не бежит развлечений, не боится ни крепкого словца, ни пикантных ситуаций. И это находит выражение в его прозе. Взять хотя бы начало его романа, который появится после войны, «Убийство поэта»; начинается он смелой сценой, где велосипедистка соблазняет бродячего музыканта, и любовной сценой под яблоней, реализм, поэтичность и гротескность которой вводят читателя в мир отношений — то рискованных, то комичных, а то мучительных, между людьми, напоминающими по описанию и именам скорее марионеток, чем людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79