Вот ты в Амстердаме с дурнушкой — она тебе кажется милой. Девица помолвлена в Лейдене с неким зубрилой. Локанда кубикула — так меблирашки зовут по-латыни ученые люди. Я, помню, провел там три ночи и столько же з Гуде.
Кроме «Зоны» Аполлинер несколько раз упоминает о Голландии в своих произведениях. В стихотворении «Розамунде» фоном служит Амстердам, и все оно амстердамское по атмосфере.
Звал ее Розамунда, Розмира, Чтоб получше запомнить уста, Что цвели в Нидерландах так мило, Но покинул я эти места
И ушел я за Розою Мира.
Изысканное изящество этого стихотворения не имеет в себе ничего искусственного, а указывает на постоянную и живую изготовленность поэтических ассоциаций, характеризующую Аполлинера: узкие набережные каналов пусты, изящные фронтоны каменных домов с крутыми крышами глядят на нас окнами, закрытыми волнами белых занавесок, ни души, прелестная голландка исчезла во мраке вермееровского дома и если и видит посылаемые ей поцелуи, то скрыта глубоко внутри комнаты. Стало быть снова женщина? Неизвестно. Амстердам — это большой порт, куда ежедневно заходят огромные корабли из самых дальних стран, в портовом районе звучат все языки мира, в кабачках, где сидят на бочках, скамьях или голландских табуретках темного дерева, подают все напитки мира, тут можно упиться вдрызг, то и дело идут в ход ножи и нередко чье-нибудь тело со стоном валится в узком закоулке или в подворотне. Развлечений хватает. В портовом районе разврат узаконен, в переулках, где не пройдет коляска с лошадью, разгуливают девицы с глубокими вырезами и женщины, крикливо одетые и вызывающе накрашенные. Некоторые сидят в окнах одноэтажных домиков и вяжут или часами, опершись о подоконник, глазеют на улицу. Прохожий попадает здесь в настоящий водоворот приставаний, шуток, соблазнов, призывов. Но достаточно миновать несколько этих переулков, как появятся строгие, чисто выскобленные улицы, населенные добропорядочными амстердамскими обывателями и их добродетельными супругами, купцы беседуют за пивом о делах, их жены о воспитании детей, дома, заставленные мебелью, нажитой предками, амстердамскими патрициями, сверкают от зеркал в темных рамах, от начищенной меди, от старого голубого фаянса. Торговки на улицах продают селедку, крендели и пиво, все тут как на старинных картинах, непрерывность истории поражает, грубоватая проза этого соленого воздуха ошеломляет чужеземца, как крепкая голландская водка. Нужно быть очень равнодушным, чтобы остаться бесчувственным к этим прелестям, Аполлинеру не могло здесь не понравиться. А еврейский квартал, где жил Рембрандт? Не было тогда в Европе более живописного квартала, чем еврейский квартал в Амстердаме, бедность и богатство соседствовали рядом, разделенные несколькими уличками, важные банкиры, беднейшие из бедных ремесленники, раввины в бархате и лисьих шапках, пользующиеся почтением наряду с христианскими священниками, взаимная терпимость и уважение. Именно тут жили потомки тех прославленных испанских семей, бежавших из Испании от костров инквизиции, те, кого так любил Аполлинер по словам Фернисуна, здесь в тумане, окутывающем северный город, горели свечи в их семисвечниках, тут слышались их напевы.
Но кроме упоминаемых стихов, мало в записках Аполлинера следов пребывания в этом городе. Действие «Моряка из Амстердама» в сборнике «Иересиарх», разыгрывается в Саутгемптоне, в хронике есть упоминание об Амстердаме в траурной эпитафии, посвященной умершему поэту Габиллару — вот и все.
«Я вижу Габиллара в лесах Сен-Кюкюфа, где он появлялся ежедневно несколько лет подряд. Здесь он ложился на листву каштанов, устилавших поляну, и беседовал о поэте Дюбю, которого любил, как брата.
Я вижу Габиллара. После возвращения из одиссеи в Голландию, где, очутившись в одиночестве и без денег, он был арестован как бродяга. В тот день, когда он рассказывал мне о своих похождениях, он был пьян нуждой и жаждал только одного: послать сонет королеве Вильгельмине, чтобы та узнала, какого француза арестовали ее подданные.
Освобожденный, он вернулся пешком в Амстердам, утоляя голод кореньями, собираемыми на полях.
Я вижу Габиллара возвращающимся из Италии, куда его направила какая-то газета, но консул вынужден был выслать опустившегося поэта. Он упрямо твердил, что как-то ночью встретил во Флоренции Данте... За гробом нас шло всего семеро».
От поэта по имени Габиллар и следов не осталось, но образ этих семерых, этой маленькой группки, идущей за гробом, предстает вновь и вновь, как упорный лейтмотив тех лет. Год назад умер «таможенник» Руссо и до того, как тело его упокоилось в отдельной могиле на месте, купленном несколькими друзьями, в том числе Делоне и Аполлинером, его вначале опустили в общую могилу. «Имя Габиллара пополнит мартиролог поэтов, умерших в больнице для бедных»,— мысленно возвращается Аполлинер к последним минутам Альфреда Жарри. Смерть, одна за другой, оставляет пустые места за столиками бистро, вырывает неожиданно даже тех, кто еще минуту назад, жестикулируя, шел рядом с поэтом и касался его плечом. На похороны он идет, как на лирическую интермедию, завершающуюся стаканчиком крепкого вина в окрестностях Пер-Лашез. Но поэзия впитывает этот кладбищенский запах, подчиняется ритму скоротечности, который звучит где-то в глубинах творчества Аполлинера:
Тень кипарисов рисовалась под луной, Я слушал в эту ночь, на самом склоне лета, Как птица жаловалась и томилась где-то Под вечный гул реки, огромной и ночной.
И взор, и взор, да взгляд, что должен умереть, Со всем, что видано, с волной неслось к протоке, А берег был пустой, заросший, одинокий, Лишь холм на берегу не уставал светлеть,
Габиллар не один, их десятки, как знать, не объявят ли их уже завтра великими поэтами? Достаточно того, что это интересные люди, пожалуй, самые интересные, каких он встречает. Без дома, без имущества, без обязанностей влачат они свое поэтическое вдохновение по Парижу, по пригородным лесам, живя лихорадочными мечтами о славе. Было бы малодушием жалеть для них своего времени, лишь бы попасть куда-то в назначенный час.
И Аполлинер вновь пропадает. И вновь неожиданно возвращается к длительному покаянию и долгим дням напряженного труда. Друзьям с Монмартра нужна его помощь, они готовятся к великому штурму, который достигнет своего вершинного пункта в Салоне 1911 года, когда кубисты впервые получат собственный зал и под свист старой критики войдут в официальную историю живописи. Как-то вечером, во время веселого представления, состоящего из выступлений дрессированных лошадей, собак и клоунов, известных художникам по именам, фамилиям и даже по тому, кто что любит пить, Аполлинер знакомится в цирке Медрано с художником, который войдет в круг его друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79