Да разве эти чиновники различают, что такое эстонский язык и что — немецкий! Для них любой текст с латинскими буквами — презренный немецкий и подрывает устои отечества, попробуй объяснить им, что все далеко не так. Об этом на мгновение задумывается машинист, он улыбается. А может быть, он совсем и не думает так, но улыбается, это я знаю твердо,— он дружелюбный человек, а главное — сын его жив. Он для своего времени сельский интеллигент, если можно так выразиться. Не зря ему накрывают скатертью стол на хозяйской половине. Хозяйки беседуют с ним уважительно, не говоря уж о хозяевах, для которых его суждения о молотьбе и урожае важнее спасения души. Вкратце можно отметить, что на ящике английской фирмы сидят два почтенных и уважаемых в здешних краях человека. У одного
хутор, у другого паровая машина, хотя она и не его собственность. Два крепких старика мирно сидят на одном ящике, и один читает другому газету «Постимээс», которая сообщает из Тартуского уезда, что в этом году урожай ржи невелик, солома длинная, а зерно из-за засухи мелкое.
— Это я и сам знаю,— нетерпеливо обрывает Якоба хозяин.— Погляди, что там сказано о ценах на зерно в нынешнем году. А это что такое? — показывает он пальцем на столбец в газете.
— «Французский и немецкий писатели друг против друга»,— читает Якоб.
— Ишь ты, тоже друг с дружкой сцепились. Не знаю, чего им, голодным крысам, делить-то,— говорит хозяин. И напоминает на всякий случай, что зовут его Мате Анилуйк.
Якоб не отвечает. Откуда ему знать, что не поделили писатели. Может, хлеб да салаку, если, конечно, господа писатели вообще едят такую простую пищу.
— «Два известных писателя — француз Ромен Роллан и немец Герхардт Гауптман опубликовали в газетах открытые письма, в которых ясно изложены взгляды на войну двух народов. Первым выступил Роллан в швейцарской газете «Нувель де Женев»...»
Хозшш ерзает на ящике, война его не интересует, только цены на зерно, ну и немножко, конечно, Гауптман.
— Вот не знаю, не родственник этот Гауптман управляющему имением Гауптману,— обрывает он машиниста.— Все немцы родственники между собой. У Гауптмана был жеребец английских кровей. Повел как-то молодую кобылу к этому жеребцу. Управляющий взял три рубля, но от жеребца, дряни, никакого проку не было. Потом стала кобыла опять искать, повел снова. Опять заплатил рубль. Жеребец-то старался, ничего не скажешь. Но толку не было. Потом жеребец из Кяо сделал свое дело.
Якоб перевертывает лист газеты. Из нее выпадает письмо — хозяину, о чем можно судить по адресу, выведенному торопливой рукой. Оно стоит нашего внимания. Конверт из лучшей бумаги, чем полученный Якобом. Лучшие ли в нем новости, чем в первом письме, это еще неизвестно. Хозяин неуверенно смотрит на молочно-белый конверт и зовет среднего сына, что ушел в конюшню. Таавета он, по-видимому, не считает достойным раскрыть такое важное письмо. Юри приближается тяжелой походкой.
— Что такое?
Отец протягивает ему письмо. Юри надрывает конверт и неуклюже вытаскивает хрустящую бумагу. Отцу не терпится, он беспокойно поводит палкой.
— Что там написал студент?
Лицо Юри нахмурено, скулы опять остервенело шевелятся, будто под кожей у него какой-то зверек, который не находит выхода на белый свет.
Старый Анилуйк знает своего сына и спрашивает с явной тревогой:
— Что такое?
— Да старая песня. У Карла опять кончились деньги. Пишет, что должен в ближайшие дни уплатить джентльменский долг.
Серая борода хозяина начинает трястись: нечто такое он и ожидал. Образование требует денег, и те вина, что сын пьет в компании друзей, тоже что-то стоят. Отцу не легче, что будущий господин адвокат не портит свое здоровье очищенной из монопольки.
— Только что я посылал ему деньги,— беспомощно произносит хозяин.
Юри бесит беспомощность отца, это письмо, паровой котел и осенний день. Все раздражает и злит его безгранично. Его мнения никогда не спрашивали здесь, будто он посторонний человек — какой-нибудь поденщик, бродяга или даже коробейник, которого ограбили и раздели там, в лесу.
— Я сыт по горло барщиной на этого студента! — раздражается он.— Вот брошу все как есть, уйду из Айасте. Чем плохо где-нибудь в торговом доме или мастерской: отработал свое и — сам себе господин, плюй в потолок. А здесь как крепостной у отца и брата, черт дери!
Хозяин слушает все это с привычным спокойствием. Лицо его неподвижно. Юри и прежде, бывало, шумел и грозился, но никуда не ушел. Да и где его ждут! Что он умеет-то, разве лошадь запрячь и навозу нагрузить. Не умеет даже на каннеле тренькать, не говоря уж о прочих делах, где нужно тонкое мастерство. Кто его учил-то? И хозяин не думает уже о Юри. Он озабочен долгом старшего сына. Кроме как о деньгах, сын ни о чем не писал ему. Одни лишь деньги да просьбы, чтобы послали лошадь на станцию, когда он решает приехать из города домой. Все деньги да деньги, как будто на придорожном выгоне в Айасте растут не ягоды рябины, а золотые монеты,— подойди, потряси — и собирай кучу денег. Только зерно может дать ему деньги, но в газете этой осенью ничего не пишут о ценах на хлеб, да и зерно нынче нестоящее. Лето было слишком жаркое, а тут еще и война разгорелась. Господи, только ты ведаешь, что из этого всего получится. В это душное лето только и можно было ожидать войны — большие пожары всегда вспыхивают в сухое, знойное лето.
У парового котла тихо, только гулко горит огонь в топке. Машинист просматривает объявления о купле-продаже. Его сын, правда, где-то далеко, в Австрии, и ночами спит в окопах, положив голову на рюкзак, но о деньгах ему думать не надо. Хоть тут у Якоба какое-то преимущество перед хозяином хутора. И Мате Анилуйк капельку завидует ему.
Со стороны дома подходит Таавет, он жует что-то, держа перед ртом руку. Якоб будто пробуждается, стряхивает оцепенение, шелестит газетой и многозначительно произносит: «Нда»...
Видно, как с большака в сторону Айасте поворачивает какой-то человек с лошадью. Таавет пожевывает хлеб и смотрит на ездока. Слышно, как хлябают колеса, лошадь и телега еще слишком далеко, чтобы сказать, кто это. Сейчас телега как раз у кучи камней, где перевернулись старый Анилуйк с невестой, когда возвращались с венчания. Сани опрокинулись в сторону молодухи, по примете выходило, что хозяйка покинет хутор ногами вперед до того, как уйдет хозяин. Впрочем, так ли все это касается дела, время решит.
Возница щедро угощает лошадь вожжами, видимо боясь опоздать. Он старается зря — в Айасте еще нет ни одного человека у молотилки.
— Котел залит водой? — спрашивает машинист у Таавета. Как бы ни набил парень себе рот хлебом, сейчас он должен будет ответить. Никому не удается избежать танца вокруг котла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
хутор, у другого паровая машина, хотя она и не его собственность. Два крепких старика мирно сидят на одном ящике, и один читает другому газету «Постимээс», которая сообщает из Тартуского уезда, что в этом году урожай ржи невелик, солома длинная, а зерно из-за засухи мелкое.
— Это я и сам знаю,— нетерпеливо обрывает Якоба хозяин.— Погляди, что там сказано о ценах на зерно в нынешнем году. А это что такое? — показывает он пальцем на столбец в газете.
— «Французский и немецкий писатели друг против друга»,— читает Якоб.
— Ишь ты, тоже друг с дружкой сцепились. Не знаю, чего им, голодным крысам, делить-то,— говорит хозяин. И напоминает на всякий случай, что зовут его Мате Анилуйк.
Якоб не отвечает. Откуда ему знать, что не поделили писатели. Может, хлеб да салаку, если, конечно, господа писатели вообще едят такую простую пищу.
— «Два известных писателя — француз Ромен Роллан и немец Герхардт Гауптман опубликовали в газетах открытые письма, в которых ясно изложены взгляды на войну двух народов. Первым выступил Роллан в швейцарской газете «Нувель де Женев»...»
Хозшш ерзает на ящике, война его не интересует, только цены на зерно, ну и немножко, конечно, Гауптман.
— Вот не знаю, не родственник этот Гауптман управляющему имением Гауптману,— обрывает он машиниста.— Все немцы родственники между собой. У Гауптмана был жеребец английских кровей. Повел как-то молодую кобылу к этому жеребцу. Управляющий взял три рубля, но от жеребца, дряни, никакого проку не было. Потом стала кобыла опять искать, повел снова. Опять заплатил рубль. Жеребец-то старался, ничего не скажешь. Но толку не было. Потом жеребец из Кяо сделал свое дело.
Якоб перевертывает лист газеты. Из нее выпадает письмо — хозяину, о чем можно судить по адресу, выведенному торопливой рукой. Оно стоит нашего внимания. Конверт из лучшей бумаги, чем полученный Якобом. Лучшие ли в нем новости, чем в первом письме, это еще неизвестно. Хозяин неуверенно смотрит на молочно-белый конверт и зовет среднего сына, что ушел в конюшню. Таавета он, по-видимому, не считает достойным раскрыть такое важное письмо. Юри приближается тяжелой походкой.
— Что такое?
Отец протягивает ему письмо. Юри надрывает конверт и неуклюже вытаскивает хрустящую бумагу. Отцу не терпится, он беспокойно поводит палкой.
— Что там написал студент?
Лицо Юри нахмурено, скулы опять остервенело шевелятся, будто под кожей у него какой-то зверек, который не находит выхода на белый свет.
Старый Анилуйк знает своего сына и спрашивает с явной тревогой:
— Что такое?
— Да старая песня. У Карла опять кончились деньги. Пишет, что должен в ближайшие дни уплатить джентльменский долг.
Серая борода хозяина начинает трястись: нечто такое он и ожидал. Образование требует денег, и те вина, что сын пьет в компании друзей, тоже что-то стоят. Отцу не легче, что будущий господин адвокат не портит свое здоровье очищенной из монопольки.
— Только что я посылал ему деньги,— беспомощно произносит хозяин.
Юри бесит беспомощность отца, это письмо, паровой котел и осенний день. Все раздражает и злит его безгранично. Его мнения никогда не спрашивали здесь, будто он посторонний человек — какой-нибудь поденщик, бродяга или даже коробейник, которого ограбили и раздели там, в лесу.
— Я сыт по горло барщиной на этого студента! — раздражается он.— Вот брошу все как есть, уйду из Айасте. Чем плохо где-нибудь в торговом доме или мастерской: отработал свое и — сам себе господин, плюй в потолок. А здесь как крепостной у отца и брата, черт дери!
Хозяин слушает все это с привычным спокойствием. Лицо его неподвижно. Юри и прежде, бывало, шумел и грозился, но никуда не ушел. Да и где его ждут! Что он умеет-то, разве лошадь запрячь и навозу нагрузить. Не умеет даже на каннеле тренькать, не говоря уж о прочих делах, где нужно тонкое мастерство. Кто его учил-то? И хозяин не думает уже о Юри. Он озабочен долгом старшего сына. Кроме как о деньгах, сын ни о чем не писал ему. Одни лишь деньги да просьбы, чтобы послали лошадь на станцию, когда он решает приехать из города домой. Все деньги да деньги, как будто на придорожном выгоне в Айасте растут не ягоды рябины, а золотые монеты,— подойди, потряси — и собирай кучу денег. Только зерно может дать ему деньги, но в газете этой осенью ничего не пишут о ценах на хлеб, да и зерно нынче нестоящее. Лето было слишком жаркое, а тут еще и война разгорелась. Господи, только ты ведаешь, что из этого всего получится. В это душное лето только и можно было ожидать войны — большие пожары всегда вспыхивают в сухое, знойное лето.
У парового котла тихо, только гулко горит огонь в топке. Машинист просматривает объявления о купле-продаже. Его сын, правда, где-то далеко, в Австрии, и ночами спит в окопах, положив голову на рюкзак, но о деньгах ему думать не надо. Хоть тут у Якоба какое-то преимущество перед хозяином хутора. И Мате Анилуйк капельку завидует ему.
Со стороны дома подходит Таавет, он жует что-то, держа перед ртом руку. Якоб будто пробуждается, стряхивает оцепенение, шелестит газетой и многозначительно произносит: «Нда»...
Видно, как с большака в сторону Айасте поворачивает какой-то человек с лошадью. Таавет пожевывает хлеб и смотрит на ездока. Слышно, как хлябают колеса, лошадь и телега еще слишком далеко, чтобы сказать, кто это. Сейчас телега как раз у кучи камней, где перевернулись старый Анилуйк с невестой, когда возвращались с венчания. Сани опрокинулись в сторону молодухи, по примете выходило, что хозяйка покинет хутор ногами вперед до того, как уйдет хозяин. Впрочем, так ли все это касается дела, время решит.
Возница щедро угощает лошадь вожжами, видимо боясь опоздать. Он старается зря — в Айасте еще нет ни одного человека у молотилки.
— Котел залит водой? — спрашивает машинист у Таавета. Как бы ни набил парень себе рот хлебом, сейчас он должен будет ответить. Никому не удается избежать танца вокруг котла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45