Да и владыки почти те же самые — внуки тех же баронов, которые пороли на конюшне их прадедов. История обернулась по кругу, это далеко не замкнутый круг, конечно, но от этого не легче. Вбитое в головы за века чувство подчинения приказам — единственно верная, благонадежная сила, на которую опираются те, кто приказывает и кто проводит приказы в жизнь — во времени, когда все чувства и добродетели безнадежно растоптаны. И они не ошибаются в своих расчетах.
Когда деды Яануса и Эдгара читали газету возле новенького, сверкающего медными кранами парового котла и наслаждались погожим осенним деньком, у них еще было много надежд и чистое сердце, идеал прекрасной, полнокровной жизни мерцал в их подсознании как образ некоей Кунглы1. Не было ли это золотым веком нынешнего поколения, потерянный этический рай, который невозможно восстановить как известный период в жизни человека? Позднее пришло исполнение мечтаний, танец мамоны вокруг парового котла и вокруг накрытых столов, важничание и похвальба, в которых уже виделось зловещее начало — материальное пресыщение. И сверкающий паровой котел безнадежно покрылся ржавчиной, как и сказка о дружбе бедных и богатых.
Наступили времена крови и лжи; это опустошающе влияет и на наших героев. Обман, насилие и продажность всюду поднимают голову, все хотят остаться 6 живых любою ценой, из-за пестрых крикливых деклараций правопорядка выступает мелкая личная месть, глаза богини справедливости слепы от крови. Все надежное и нравственное рушится, всюду подстерегает опасность.
И эти парни как мыши перед мышеловкой, и они догадываются, что им не уйти от западни, какой бы путь из трех они ни выбрали. Портить свое здоровье им не позволяет их светлое, крестьянское ощущение жизни; остается только гибель, наточенный топор уже лежит у их корней.
Будущее темно, как пасть пустого мешка. Таавет думал и так и сяк, даже ездил в Тарту к брату-адвокату, чтобы тот помог ему придумать что-нибудь законное. Но адвокат не смог посоветовать, как избавиться от мобилизации. Это Таавет понял сразу, обменявшись с братом несколькими словами. Ему стало даже неловко за свое простодушие.
Гигантская молотилка пущена в ход, и остановить ее не может никто, и выходит из нее лишь труха. Воистину так.
Дверь в сушилку осторожно открывается. Сначала в полутьме не видно вошедшего. Яанус вздрагивает, подумав, что это наверняка вернулась Вильма, и радостная волна пробегает у него в груди. Велико же его удивление, когда он замечает в проеме двери чужого человека, в котором не сразу узнает цыгана. Человек сильно напуган, он весь трясется, хотя и пытается изо всех сил сдержать дрожь. Отчаянным взглядом смотрит он на Яануса и молчит.
— Входи, раз уж ты здесь,— наконец дружелюбно произносит Яанус.
Цыган, не без колебаний, выходит на свет фонаря. Его сухощавое лицо обросло бородой, на плечах какое-то рванье, на голове неизвестно откуда взятая старая форменная фуражка лесника.
В деревне Тухакопли его знают все. Он живет, таясь, в бобыльской хибарке Сиргасте, откуда прошлой осенью, после уборки картошки, перебралась в другую волость к родственникам Мильда Кээрути. О своем прошлом он не говорит ничего определенного. Когда кто-нибудь пытается разузнать о его прежней жизни, слышит от него лишь отрывистые, ничего не значащие слова. В этих случаях он словно воды в рот набирает. Весьма возможно, его уже задерживали и других местах, задерживали и нагоняли страху. Человек пытался жить в своем домишке тихо и незаметно, как мышь, готовая дать деру при малейшем подозрительном звуке. Он
не решается даже топить печь днем, чтобы кто-нибудь по дыму из трубы не догадался, что здесь живут. И по проселочным дорогам не решается ходить, он петляет лесом, пытаясь, как заяц, заметать следы. Особенно страшно и плохо было ему весной, когда он перебрался в здешние места и свежие следы могли накликать беду. Он верит в сны и пытается по ним представить свое будущее, однако сновидения чаще всего тусклы, однообразны, и в них мало символического смысла, чтобы делать далеко идущие выводы. Он работает поденно на хуторах, чтобы душа в теле держалась, хитрит, когда у него допытываются, где живет. Вскоре, разумеется, всей деревне стало известно, где его гнездо, о таких вещах невозможно долго умалчивать, и то, что он скрывает свои следы, теряет всякий разумный смысл, но он продолжает это делать по привычке и ради собственного спокойствия. Какую-то осторожность, хотя бы самую мнимую, соблюдать все же надо. Деревенские сочувствуют ему и, когда он помогает на хуторах возить сено, пилить лес или резать свинью, ему почти всегда дают с собой узелок с едой (для этого он носит в кармане потрепанный ситцевый платок). Он тихий, испуганный человечек, вроде даже и не похож на цыгана; не умеет даже петь и играть на гармони. Когда девчата просят его погадать по руке и предсказать счастье, он печально качает головой и говорит, что давно уже забыл это искусство, и все удивляются. Осторожно и скромно, ни у кого не путаясь под ногами, нигде не оставляя своих следов, надеется он пережить тяжкие времена, остаться в живых; лишь в своей хижине, сидя на чурбане, когда в котелке варится картошка, думает он о печальной участи своего народа, никак не беря в толк, почему они, цыгане, объявлены вне закона. Да, это верно, их всегда презирали и преследовали и за кражу лошадей, и просто из-за предубеждений, но никогда еще предрассудки не поднимали голову так нагло, как сейчас.
Работал он и на Пауля Кяо, летом на сенокосе, помогал скирдовать яровые, осенью пилил дрова. Биллем вовсе не ленился, держа ручку пилы, не ленился и когда пил с хозяином самогон. Что из того, что Пауль назначен начальником команды самообороны, потому как в предыдущей войне был интендантом, а под конец короткое время даже штабным курьером и поэтому, видимо, знает военный устав, умеет командовать. Когда приказа о поимке цыгана еще не было дано, Пауль делал вид, что все в порядке. Он пытался вести себя с Виллемом по-свойски, по-мужски, насколько это возможно. Но это странное положение не могло длиться бесконечно. В волость просочился слух, что какой-то непрописанный, странный человек живет в доме бобыля на хуторе Сиргасте и работает на хуторах за пропитание. Пауль получил взбучку за бездеятельность и строгий приказ поймать человека. Братская любовь и сотрудничество окончены. Пауль теперь и сам понимает, какую он совершил ужасную, роковую ошибку, когда позвал это отродье валить в лесу мокрые от дождя ели. Как человек исполнительный, он решает сейчас же взяться за дело и сделать все, чтобы начальство было довольно.
Но вот испуганный цыган стоит в сушилке хутора Айасте и не знает, что будет с его жалкой, затравленной жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45