он сидит здесь, на санях, и проформы ради слушает, как тарахтит молотилка. Он завидует своим сверстникам, язык у которых скачет во рту, как челнок, которые не лезут за шуткой в карман и не остаются в дураках, когда надо поцеловать. Он корчится в своей скорлупе, не находит слов, ворочает мысли, как камни, и мучается. Он чем-то похож на Яануса Лузиксеппа, первую любовь Вильмы; следы парня затерялись в сорок четвертом году. Только телом он кряжистей и ходит, опустив глаза долу, что не было свойственно Яанусу.
Вильма вынимает из бумаги половинку бутерброда и протягивает председателю:
— Поешь, на душе станет легче. Наша мать говорит, что мужчины всегда злятся, когда голодны...
Председатель, стесняясь, неуверенно берет кусок, делая головой и рукой много лишних движений. Он кусает кружок хлеба зло, будто врага, думая при этом, о чем же все-таки говорить, чтобы не казаться остолопом или выскочкой. Сейчас он очень дорожит мнением девушки.
Пока он думает и уминает хлеб, два человека молотят овес, и нельзя сказать, что не справляются с делом. Аадам работает молча, проклиная мысленно все и вся. «Красный прихвостень! — бормочет он в гуле молотьбы.— Хоть один бес помочь пришел бы...» Под конец злость его утихает, и когда, закончив молотьбу, он укладывает на телегу солому и Эльмар помогает ему навивать воз, выглядит укрощенным.
Уложив все на воз, они садятся на мешок с зерном, и Аадам вытаскивает из нагрудного кармана пол-литровую бутылку водки. Они закусывают обеденными бутербродами Эльмара, и кто может сказать, что по крайней мере сейчас они недовольны собой. Вскоре в глазах мужчин появляется блеск, Аадам теребит свою библейскую бороду и начинает хвастаться; по его словам выходит, что он самый умный, дальновидный и смелый человек в Эстонии, если не во всей Европе. Ничего особенного в этом, конечно, нет, это его обычная манера вести себя, которая еще раз показывает, каким крепким и гордым был всю свою жизнь хозяин Сиргасте; вот и сейчас стоит как стена у себя в Тухакопли против коллективизации и платит большой сельскохозяйственный налог, аж крошатся последние зубы во рту. Да, он сам себе господин, и пусть это знают все, кто хочет иметь с ним дело. Его глаза осоловели, ему нельзя пить водку. С новой силой начинает он поносить колхоз, однако, заметив, что Эльмар слушает его лишь вежливости ради, умолкает. Ему вдруг становится до боли жалко, что жизнь его прошла, как дождевая туча в хмурый осенний день, и к глазам его подступают слезы.
Накрапывает дождь.
Эльмар встает с места и снимает плащ.
— Допей сам,— говорит он хозяину Сиргасте и заботливо накрывает колхозные мешки своим дождевиком.
Аадам допивает бутылку и прячет в карман. Дождь усиливается, спины лошадей уже потемнели. Небо плотно затянуто тучами: вряд ли сегодня удастся молотить.
А за хлевом, там, где Юри и Таавет когда-то резали барана, идет совсем другой разговор. Молодых не касается нытье и ругань Аадама, у нового поколения другие взгляды и свои заботы.
— Куда ты вчера вечером пропал из народного дома? — с упреком спрашивает девушка.— Я-то думала, ты проводишь меня после танцев, как настоящий кавалер. Одной через лес идти страшно. Последний вальс кончился, гляжу, а Арво пропал, задал стрекача со страху, вдруг я съем его, что тогда отцу с матерью делать...— Девушка грустно улыбается: — Разве к лицу председателю гулять с простой колхозницей?
Председатель дожевывает хлеб, глотает.
— Тебя есть кому провожать, таких хоть пруд пруди. Не стану я встревать,— говорит он чуть погодя.
— Вот так сказанул! — удивляется Вильма.— Тоже мне кавалеры! Метр с кепкой!
Председатель смотрит на серое, непроницаемое небо.
— Пойдешь в пятницу в кино? — спрашивает Вильма.— Вроде должны показывать про любовь, а то все война да война, надоело... Только название странное: «Дорога... дорога на...»
— «Дорога на эшафот», что ли? — говорит председатель.
Председатель отрицательно поводит головой.
— Приходи. Чего ты дома торчишь?
— Нельзя мне никуда ходить,— говорит Арво.
— Кто тебе не велит, жены еще нет, — смеется девушка.— Или есть какая прехехе? Кто тебя знает — в тихом омуте черти водятся.
— Я в четверг ухожу в армию. Уже повестка на руках.
— В армию? — удивляется девушка. Новость совсем не из приятных — в Вильме еще живут и отзываются болью воспоминания. Яанус ушел и канул, будто камень в воду. И когда это кончится, думает она с болью.— Ты ничего об этом не говорил,— растерянно замечает девушка.
— Что трезвонить,— говорит Арво.— Что толку кричать везде, что ухожу в армию. Приходится идти, и все.
— Ты председатель колхоза, может быть, тебя не возьмут.
Теперь черед улыбаться председателю:
— Какая разница, кто я.
Девушка знает сама, что это не поможет, но все же говорит. Что ей еще остается! Должна же быть надежда, нельзя оставлять без нее человека, к тому же девушку.
Судя по всему, в этот ненастный день не произойдет здесь ничего достойного упоминания. Да и что здесь может случиться — садит дождь, молотилка стоит. Мийли варит себе обед в кухне, труба дома и труба паровика дымят наперегонки.
Однако кое-что здесь все же происходит.
Сквозь дождь появляется на Айасте «виллис», и из него вылезает Ээснер в сером забрызганном брезентовом плаще с капюшоном. В память о событиях, случившихся здесь двадцать лет назад, он несет свою правую, искусственную руку в кармане, будто на кого-то таит зло.
Шофер, молодой парень с заносчивым лицом, остается в машине.
Сиргастеский Мартинсон связывает веревкой воз, он подозрительно глядит на уполномоченного по заготовкам. Начинают возвращаться с обеда колхозники. Погода дрянь, это всем видно, только чувство долга заставляет их собираться. Ээснер строго оглядывает людей, как будто они виноваты, что льет дождь.
Ээснер энергично протягивает руку машинисту. Голова у Эльмара гудит, но он пытается скрыть опьянение тем, что держится в струнку.
— Мой отец в царское время тоже был машинистом на паровике в России,— по-приятельски говорит Ээснер.
— Когда это он успел? Я знаю, он был у нас волостным курьером, а потом драл щепу для крыш.
— Вот до этого он и работал на паровом котле где-то в имении в России.
— Насколько я знаю, он был на японской войне и вернулся домой с кривой ногой. А чтобы он был машинистом, я что-то не слыхал.
Последнее слово остается за Эльмаром, Ээснер молчит. Он не собирается рассказывать биографию отца, он прибыл сюда не затем, чтобы трепать языком, его дело — заготавливать хлеб.
Да, было времечко, когда он во время молотьбы дурачился здесь в полове с Майму, веселый и неувеченный. Кое-какие воспоминания оживают в нем; он идет за хлев искать председателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45