Молочные бидоны у хлева, измятая книжка желтеет на бидоне, на ней чернильным карандашом выведено: «Айасте».
Все идет, как заведено богом, не хуже и не лучше. Если теперь привезут молотилку, это наверняка застанет их врасплох. Роози не терпит в муже лень, безалаберность, небрежность. При этом он всегда еще и бывает прав. Успеется! — любимое его изречение. С горечью в душе идет Роози через двор к дому. Хоть бы этот Ээди прекратил свое сумасшедствие — ломать крышу!
Но батрак не слышит сетований хозяйки, он и ухом не ведет. Молодой Ээснер совсем из другого теста, чем тот малый из Кирепа, для которого хозяйка была вроде земной богини. Ээди, пожалуй, и вообще более тупой, и лицо у него грубее, неотесаннее. Спьяну смастерили этого малого, сказал Пауль Кяо весной во время толоки на вывозке навоза, когда Ээди, озоруя, измазал юбку батрачки из Саннакене в навозной жиже. К скотине он в самом деле относится небрежно и жестоко,— это Роози приметила и сама. И сейчас он словно машина какая рушит крышу старого дома Айасте; щепки летят во все стороны. Роози замешивает корм свиньям, хлопочет в кухне, и глухие удары по крыше рождают в ней тревогу.
Ко всему прочему начинается дождь. Тут батрак и без уговоров спускается с крыши, для него хоть пропади здесь все пропадом — он не станет мокнуть за такую малую плату. Усмехаясь, идет он на кухню и садится перед печью на чурбак, тут его пока что не мочит дождь. Хозяйка ему — ни худого, ни доброго слова.
Когда Таавет въезжает во двор с двумя незнакомыми людьми и поклажей кровельного железа на телеге, здесь никого не видно. Часть крыши разломана, голые стропила грустно белеют под дождем, как ребра дохлого коня. Таавет гонит мерина прямо к окнам дома, под копытами лошади хрустят дранки. Мужчины спрыгивают с телеги, их пиджаки промокли, а самый старший отсидел ноги. Охая, скачет он по ромашке, как журавль, и трет ягодицу. Тот, что помоложе, с круглым лицом и мясистым носом, только смеется, он уже под мухой. Таавет отыскал обоих шалопаев в кабаке на рыночной площади Отепя и нанял их за малую плату; старший назвался кровельным мастером.
Батрак, сопя, помогает хозяйке переставлять мебель в задней комнате: просачиваются капли дождя. Мебель тут не бог весть какая: зеркало, несколько фотографий в коричневых рамках, два-три стула и даже что-то похожее на диван. Хозяйка с батраком как раз сдвигают с места комод, когда входит Таавет в сопровождении своих работяг. Все втроем, как в один голос, желают «бог в помощь», и батрак любезно отвечает «спасибо». Роози не замечает вошедших, она пока потеряла дар речи, и Таавет знает, что его ожидает.
— Теперь, мужики, быстро крыть крышу,— приказывает он.
— В такой ливень хороший хозяин и собаку не выгонит во двор, — удивляется молодой, глядя в окно. Сад сверкает от дождя, чернеют ульи. Посаженная Юри слива — прямо под окном, на ней даже несколько плодов.
— Да, в такой ливень,— резко говорит Таавет.— Не думайте, я вас не девок щупать привез.
— Действительно факт, — с готовностью соглашается старший. Он где-то слышал эти книжные слова и немедленно ввел в свой словарный запас.
Комод со скрипом сходит с места, при этом его трухлявые ножки разбегаются врозь. Роози пытается подтолкнуть ногой раскорячившиеся кубики, но это ей не удается. Сердито смотрит она на стоящих у двери мужчин.
— Что вы там стоите, как истуканы, помогите же, видите ножка от комода отстала, — сварливо произносит она.
— Что верно, то верно, хозяюшка,— говорит старший и хватается за комод.
Когда комод уже на сухом месте, Таавет говорит батраку:
— Ступай, парень, помоги мужикам сгрузить жесть с телеги и иди за молотилкой. За это время аккурат обмолотят зерно с бобыльского участка.
— Небось и помочил же их этот дождь, — говорит батрак.
— Когда мы проезжали мимо, они завершали последний воз. Должно, управились до дождя, я думаю.
Ээди пятерней оглаживает свои белесые волосы, нахлобучивает на голову кепку и выходит на дождь к мужикам.
— Где у тебя разум, велел крышу ломать,— стонет Роози, вытирая слезы, когда они остаются одни.
— Я сделаю крышу всей деревне на загляденье,— самоуверенно отвечает Таавет.
— Чего ты важничаешь, ежели тебе не под силу... Сам видишь, что из этого выходит,— показывает Роози на капли воды, бегущие с потолка.— Все погниет, с потолка набежит в дом.
— Ну дело еще не так худо, - успокаивает Таавет жену.
— Как не худо! плачет Роози.
Хозяин, какой бы ни был он ветрогон, хватает жену под мышки, целует ее и гладит мягкие волосы. Он уже давно не делал этого с такой нежностью. Кажется, и на сей раз ссора на Айасте идет к концу.
— Вечно ты выкидываешь фортели,— улыбается хозяйка сквозь слезы. — Хоть плачь или смейся, никогда не угадаешь, чего ты опять выкинешь.
— Не угадаешь,— чистосердечно признается Таавет и вздыхает с деланной грустью: — Что поделать, ежели никак не возмусь за ум.
Роози достает из угла за комодом окропленную водой трубу.
— На, возьми свою трубу, поставь где посуше,— говорит она, уже весело улыбаясь. Она не может долго сердиться на мужа, такая уж у нее натура.
Таавет поднимает трубу ко рту. Он, конечно, никакой не виртуоз, но кое-что играть умеет. «Родину» во всяком случае, гимн и траурные мотивы. Вот и в этот день задняя комната Айасте услышит голос хозяйской трубы. Подумаешь, крыша дома наполовину разломана, и дождь садит как из ведра, и еще кое-какие неприятности ждут хозяев. Раздается гуд как из трубы иерихонской, тридцатидвухлетний хозяин хутора возвещает конец хлопотам. В полуденном небе медленно рас-
свиваются тучи, вдалеке, над Варсаметса, открылась чистая синева. Робкий луч осеннего солнца пробивается в заднюю комнату хутора и поблескивает на медной трубе, на которую старый Мате Анилуйк до самой кончины своей смотрел косо. Таавет говорит, кривя лицо как мальчишка:
— Игра на трубе всегда на пользу... Хочешь, я сыграю тебе красивый мотив, цветик ты мой!
Хозяйка невольно смеется. Таким муж всегда ей нравился, что бы там ни говорили в деревне. Эти несколько минут, что она стоит рядом с изъеденным древоточцем намокшим комодом и смотрит, как играет муж, она счастлива. Она и сама состоит в хоре. Глава хора, из учителей, сказал, что у нее необычно высокий альт. И пригожа она в своем синем платье, это заметно по взглядам мужчин. Роози жемчужина нашего народного дома, говорит лесник, который знал и лучшие дни и попробовал даже устриц. Ежели мы избавимся от долгового векселя, жить можно, думает Роози и уходит на кухню — хозяйство требует свое.
Таавет дует в трубу еще немножко и затем ставит ее за диван к печи. Ему интересно, не замочило ли свадебную фотографию родителей. Слава богу, тут вода не просочилась, на чердаке в этом месте сундук со старой одеждой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Все идет, как заведено богом, не хуже и не лучше. Если теперь привезут молотилку, это наверняка застанет их врасплох. Роози не терпит в муже лень, безалаберность, небрежность. При этом он всегда еще и бывает прав. Успеется! — любимое его изречение. С горечью в душе идет Роози через двор к дому. Хоть бы этот Ээди прекратил свое сумасшедствие — ломать крышу!
Но батрак не слышит сетований хозяйки, он и ухом не ведет. Молодой Ээснер совсем из другого теста, чем тот малый из Кирепа, для которого хозяйка была вроде земной богини. Ээди, пожалуй, и вообще более тупой, и лицо у него грубее, неотесаннее. Спьяну смастерили этого малого, сказал Пауль Кяо весной во время толоки на вывозке навоза, когда Ээди, озоруя, измазал юбку батрачки из Саннакене в навозной жиже. К скотине он в самом деле относится небрежно и жестоко,— это Роози приметила и сама. И сейчас он словно машина какая рушит крышу старого дома Айасте; щепки летят во все стороны. Роози замешивает корм свиньям, хлопочет в кухне, и глухие удары по крыше рождают в ней тревогу.
Ко всему прочему начинается дождь. Тут батрак и без уговоров спускается с крыши, для него хоть пропади здесь все пропадом — он не станет мокнуть за такую малую плату. Усмехаясь, идет он на кухню и садится перед печью на чурбак, тут его пока что не мочит дождь. Хозяйка ему — ни худого, ни доброго слова.
Когда Таавет въезжает во двор с двумя незнакомыми людьми и поклажей кровельного железа на телеге, здесь никого не видно. Часть крыши разломана, голые стропила грустно белеют под дождем, как ребра дохлого коня. Таавет гонит мерина прямо к окнам дома, под копытами лошади хрустят дранки. Мужчины спрыгивают с телеги, их пиджаки промокли, а самый старший отсидел ноги. Охая, скачет он по ромашке, как журавль, и трет ягодицу. Тот, что помоложе, с круглым лицом и мясистым носом, только смеется, он уже под мухой. Таавет отыскал обоих шалопаев в кабаке на рыночной площади Отепя и нанял их за малую плату; старший назвался кровельным мастером.
Батрак, сопя, помогает хозяйке переставлять мебель в задней комнате: просачиваются капли дождя. Мебель тут не бог весть какая: зеркало, несколько фотографий в коричневых рамках, два-три стула и даже что-то похожее на диван. Хозяйка с батраком как раз сдвигают с места комод, когда входит Таавет в сопровождении своих работяг. Все втроем, как в один голос, желают «бог в помощь», и батрак любезно отвечает «спасибо». Роози не замечает вошедших, она пока потеряла дар речи, и Таавет знает, что его ожидает.
— Теперь, мужики, быстро крыть крышу,— приказывает он.
— В такой ливень хороший хозяин и собаку не выгонит во двор, — удивляется молодой, глядя в окно. Сад сверкает от дождя, чернеют ульи. Посаженная Юри слива — прямо под окном, на ней даже несколько плодов.
— Да, в такой ливень,— резко говорит Таавет.— Не думайте, я вас не девок щупать привез.
— Действительно факт, — с готовностью соглашается старший. Он где-то слышал эти книжные слова и немедленно ввел в свой словарный запас.
Комод со скрипом сходит с места, при этом его трухлявые ножки разбегаются врозь. Роози пытается подтолкнуть ногой раскорячившиеся кубики, но это ей не удается. Сердито смотрит она на стоящих у двери мужчин.
— Что вы там стоите, как истуканы, помогите же, видите ножка от комода отстала, — сварливо произносит она.
— Что верно, то верно, хозяюшка,— говорит старший и хватается за комод.
Когда комод уже на сухом месте, Таавет говорит батраку:
— Ступай, парень, помоги мужикам сгрузить жесть с телеги и иди за молотилкой. За это время аккурат обмолотят зерно с бобыльского участка.
— Небось и помочил же их этот дождь, — говорит батрак.
— Когда мы проезжали мимо, они завершали последний воз. Должно, управились до дождя, я думаю.
Ээди пятерней оглаживает свои белесые волосы, нахлобучивает на голову кепку и выходит на дождь к мужикам.
— Где у тебя разум, велел крышу ломать,— стонет Роози, вытирая слезы, когда они остаются одни.
— Я сделаю крышу всей деревне на загляденье,— самоуверенно отвечает Таавет.
— Чего ты важничаешь, ежели тебе не под силу... Сам видишь, что из этого выходит,— показывает Роози на капли воды, бегущие с потолка.— Все погниет, с потолка набежит в дом.
— Ну дело еще не так худо, - успокаивает Таавет жену.
— Как не худо! плачет Роози.
Хозяин, какой бы ни был он ветрогон, хватает жену под мышки, целует ее и гладит мягкие волосы. Он уже давно не делал этого с такой нежностью. Кажется, и на сей раз ссора на Айасте идет к концу.
— Вечно ты выкидываешь фортели,— улыбается хозяйка сквозь слезы. — Хоть плачь или смейся, никогда не угадаешь, чего ты опять выкинешь.
— Не угадаешь,— чистосердечно признается Таавет и вздыхает с деланной грустью: — Что поделать, ежели никак не возмусь за ум.
Роози достает из угла за комодом окропленную водой трубу.
— На, возьми свою трубу, поставь где посуше,— говорит она, уже весело улыбаясь. Она не может долго сердиться на мужа, такая уж у нее натура.
Таавет поднимает трубу ко рту. Он, конечно, никакой не виртуоз, но кое-что играть умеет. «Родину» во всяком случае, гимн и траурные мотивы. Вот и в этот день задняя комната Айасте услышит голос хозяйской трубы. Подумаешь, крыша дома наполовину разломана, и дождь садит как из ведра, и еще кое-какие неприятности ждут хозяев. Раздается гуд как из трубы иерихонской, тридцатидвухлетний хозяин хутора возвещает конец хлопотам. В полуденном небе медленно рас-
свиваются тучи, вдалеке, над Варсаметса, открылась чистая синева. Робкий луч осеннего солнца пробивается в заднюю комнату хутора и поблескивает на медной трубе, на которую старый Мате Анилуйк до самой кончины своей смотрел косо. Таавет говорит, кривя лицо как мальчишка:
— Игра на трубе всегда на пользу... Хочешь, я сыграю тебе красивый мотив, цветик ты мой!
Хозяйка невольно смеется. Таким муж всегда ей нравился, что бы там ни говорили в деревне. Эти несколько минут, что она стоит рядом с изъеденным древоточцем намокшим комодом и смотрит, как играет муж, она счастлива. Она и сама состоит в хоре. Глава хора, из учителей, сказал, что у нее необычно высокий альт. И пригожа она в своем синем платье, это заметно по взглядам мужчин. Роози жемчужина нашего народного дома, говорит лесник, который знал и лучшие дни и попробовал даже устриц. Ежели мы избавимся от долгового векселя, жить можно, думает Роози и уходит на кухню — хозяйство требует свое.
Таавет дует в трубу еще немножко и затем ставит ее за диван к печи. Ему интересно, не замочило ли свадебную фотографию родителей. Слава богу, тут вода не просочилась, на чердаке в этом месте сундук со старой одеждой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45