— Я этого не сказал,— почему-то конфузится Таавет и приступает к еде.
Поев, Таавет выкладывает из вещмешка робу, бель? и прочее тряпье. На стуле вырастает горка добра. Затем приходит черед повидавшему виды фанерному чемодану. Со дна чемодана Таавет извлекает Почетную грамоту и оглядывает стены, куда бы повесить эту важную бумагу. Он проходит в заднюю комнату, останавливается в дорогом ему по воспоминаниям углу, за шкафом. Здесь все по-прежнему, точно так же, как в памятное мартовское утро, только постель прибрана. Даже накрыта старым коричневым одеялом в желтую полоску.
— А ты даже мою постель уберегла! — кричит Таавет через открытую дверь в переднюю, где хозяйка счищает со стола.
Мийли подходит к двери и говорит:
— Когда тебя увезли, волостной исполком распродал все, что было в доме. Я скупила все, цена была дешевая. Только старую карбидную лампу купил заведующий народного дома. Я подумала: пусть берет, что с нею делать-то, все равно сетку к ней нигде не достать... Я в этой постели не спала. Два разика только, в воскресенье, во время проповеди в церкви, полежала. Да и времени не было спать-то. Целый день как заведенная. Раньше за телятами ходила, теперь опять же овцы...
— Стало быть, ждала меня, да? — удивленно спрашивает Таавет.
— Не знала я ничего. Писем ты не писал. Случайно узнала в прошлом году от одного человека, который вернулся, что ты жив. Один мужик из волости Вески скупал тут овечьи шкуры, он знал о тебе. А сам тоже слышал от знакомого.
— Не было у меня таких хороших новостей, чтобы из-за них бумагу марать,— подсмеивается Таавет.
— Ежели б жена тут осталась, небось нашел бы и новости,— грустно произносит хозяйка.
Таавет молча прикидывает, куда повесить свою Почетную грамоту.
— Бери свою кровать. Мне и в передней места хватит... Привыкла,— переводит Мийли разговор на другое.
— Чем плохо тут жить. Приходишь домой, как господин, все на столе стоит,— шутит Таавет и идет в кладовку искать молоток.
Когда Почетная грамота прибита к стене, хозяин оценивающе оглядывает работу. За шкафом в полутьме бумага с красными буквами и синими печатями выглядит весьма внушительно. Мийли тянется посмотреть, что там написано.
— Ничего не разберу,— говорит она.
— «Настоящая Почетная грамота выдана передовому хлеборобу совхоза «Заря» Давыду Матвеевичу Анилукину за выдающиеся показатели в социалистическом соревновании на уборке хлебов»,— переводит Таавет, и в голосе его звучит гордость.
Мийли вопрошающе смотрит на него.
— Да, имя переделали,— говорит Таавет.
— Они могли бы и здесь дать тебе Почетную грамоту. Зачем возить в такую даль... Только государству убытки...
— Это да,— соглашается Таавет.— Рабочий человек нигде не пропадет, хоть вези его на Северный полюс.
— А ты такой же бахвал, как прежде,— говорит хозяйка.— Что тебе даст эта бумага?
— Пусть висит,— как бы извиняется Таавет.— Вкалывать там тоже пришлось, аж хвост метлой. Должно же что-то остаться на память.
— У меня этих хвалебных грамот целый ящик в комоде, но я не ходила кому-либо показывать их.
— Эти твои грамоты за коров и овец даны, а мою дали за жатву хлеба. Совсем другой коленкор,— неуверенно хвастается Таавет.— Теперь только еще взять молодую жену в дом, и бывший помощник волостного старшины опять в чести.
Этот задорный разговор о новой жене всегда был козырем Таавета. Он впервые завел его еще за несколько лет до войны, когда умерла Роози и Мийли стала экономкой на хуторе. Разговор этот всегда действовал на Мийли как соль на свежую рану; Мийли была привязана к хозяину, и Таавет это знал.
Но на сей раз Мийли не дает испортить себе настроение вздорными словами и отшучивается:
— Я-то думала, ты вернешься из России с пышной молодкой под руку.
— Такой молодки, какую я хотел, не было на примете. Старую везти сюда нет смысла, таких здесь навалом.
— Да, есть тут и молодые незамужние, некому их брать.
— Ну, тогда погладь мою рубаху. Двину вечером по деревне,— балагурит Таавет.— Как и раньше.
Такими разговорами он, бывало, постоянно донимал Мийли, но с тех пор многое изменилось: похоже, Мийли уже не принимает это так близко к сердцу, как когда-то.
— Не то уж нынче время: мол, Мийли, отыщи галстук,
господин едет в волость. Теперь я — хозяин, мое дело — командовать,— речисто отвечает она и даже улыбается от всей души.
Она повязывает платок под подбородком, зовет собаку — овцы остались без присмотра.
— Хозяина надо учить с пеленок, говорил мой отец.
— Тоже мне, велико искусство,— кривится стряпуха.
Таавет поигрывает молотком в руке.
— Теперь я опять дома, и ничто меня отсюда не выкурит.
— Не зарекайся до поры до времени,— отвечает хозяйка, берет из кухни корзинку с недовязанным чулком и уходит на пастбище.
Таавет тоже берет корзину, намереваясь идти в сад. Мийли с овцами на перелоге, за паровым котлом. Ягнята живописно разбрелись по полю и похожи на серые валуны. Молодые бараны бодаются друг с другом или гоняются за ягнятами. Пестрая собака, зевая, сидит в ногах у хозяйки, которая вяжет пятку чулка, устроившись на куче соломы.
Таавет идет между яблонями и собирает опавшие яблоки в белую ягодную корзину.
Такой идиллии давненько не было на Айасте.
Старый баран с витыми рогами, патриарх стада, пощипывая жухлые стебли, идет в сад. Что будоражит его бараньи чувства, неизвестно, но он вдруг поднимает голову и прислушивается. Наверное, его сбивают с толку шаги хозяина в саду. С грозным видом он приближается к Таавету. Таавет занят яблоками и вначале не замечает животного.
А баран этот из того самого рода, чьих представителей то и дело по осени резали здесь, на хуторе, делали из них кровяные клецки и варили суп. И вот в этом бесчувственном покорном роду нашелся один смельчак, который вызывающе трогает рогами корзину хозяина, словно предлагая Таавету помериться силами.
Хозяин удивлен такою бесцеремонностью барана, он обернулся к нему, услыхав тычки о корзину. Он пугает барана корзиной, но тому все нипочем, напротив, животное ярится, видимо, думает, что его дразнят. Заметила, как куражится баран, и Мийли, она издали советует Таавету:
— Возьми прут, иначе не послушается. Шефы выучили его всяким повадкам. Летом, когда возили здесь сено, дразнили его...
Между тем баран расставил ноги рогатиной и наклонил голову вперед; он готов к атаке. На этом хуторе почти всегда смешное принимало серьезный оборот, и даже животные не понимают здесь шуток, даром что они теперь колхозные.
Таавет видит, что положение в самом деле опасное, и оборачивается, но в ту же самую минуту баран пятится на шаг- другой, внезапно берет разгон и наносит хозяину сильный удар в бедро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45