к жатве колосья длиною с палец виднелись среди сгоревших в засуху проплешин. У женщин, разумеется, нет времени, в плите бушует огонь. Хозяин заглядывает в заднюю комнату и видит Юри, стоящего среди комнаты и держащего в руке узел. По морщинистому жесткому лицу Матса пробегает лишь легкая тень удивления.
— Что же станет со мной и матерью,— испуганно говорит он.— Оба старые... Кто же нам поможет... Сыновья разбегутся на все четыре стороны...
— Таавет останется дома.
— Взрослый нужен. Таавет еще теленок, у него в голове ветер.
— А по мне, так пусть.
Ссора вступила в решающий момент. На этот раз, кажется, что-то подбивает парня уйти. Кто-то должен сейчас уступить. Будет лучше, если это сделает старый Анилуйк, иначе он в самом деле останется вести хозяйство хутора с женой и батраками. Хозяин много думал о хуторе и его будущем, думал и о передаче наследства. Откуда взял Юри, что он хочет передать хутор Карлу? Он рассудил, что каждый сын должен получить свое, никого нельзя обделить. Не для того он убирал с поля валуны, корчевал пни и вспахивал целину. Адвокат получит образование, другие сыновья — хутор. И хутор не делить, кому нужны полубатраки-полухозяева.
Юри страшно, хотя отец об этом не догадывается. Слишком быстро, опрометью решил он уйти. Надо было бы сперва поразведать тут и там, послушать вполуха, где и что. Положение, как ни погляди, глупое. Как ты скажешь отцу, что идти некуда. Но если он останется здесь, опять начнется та же барщина — и он каждый божий день будет чувствовать себя униженным, хоть нельзя точно сказать чем. Униженным и грязным, будто упал в навозную лужу. Так он чувствовал себя, да, а это ничем не поправишь. Могут сказать, что он упрямый и гордый. Что поделаешь, он таков, каков есть.
— Иди запряги лошадь, — говорит отец сыну.
— Я пойду на станцию пешком,— отвечает Юри, но
глядя на отца. Ему вдруг стало стыдно, будто его застали за чем-то неприличным.
— Иди запряги лошадь,— упрямо повторяет отец.— Я хочу переписать хутор на твое имя.
Юри все еще стоит как столб. Слова отца удивляют его; сначала он не понимает их значения. Когда же до него доходит, он думает, что вот и с его бегством ничего не выходит и он стал посмешищем в глазах отца и, что самое главное, в своих собственных глазах. «Человеческое достоинство»,- вспоминаются ему чьи-то чужие, строгие слова. И это «человеческое достоинство» делает его лицо суровым и безразличным, когда он говорит:
— Я думал, ты передашь хутор Карлу. У него ведь на это право.
— Это уж мое дело, на чье имя я передам хутор,— отвечает отец.
Он не менее упрям, чем его сын, который хочет бежать отсюда с узлом в руке. Они все одинаковы, эти Анилуйки, и кто считает, что они шутят, жестоко ошибается. Отец сейчас превосходит сына своим великодушным упрямством, и Юри чувствует это, хотя и ухмыляется в пол-лица, нет — в четверть лица. Ухмылка гаснет, вернее, ее тушат; лицо парня снова задумчивое и строгое, на нем не прочтешь какой-либо мысли. Так уж заведено здесь, чувства надо прятать, как золото, они не для того, чтобы над ними глумился каждый встречный.
— Что, завещание сразу справить, а молотьба? — спрашивает Юри, стоящий по-прежнему боком к отцу, чтобы старик не видел его лица, на котором блуждает нечто вроде тихой радости или удовольствия, и парню никак не удается принять безучастный вид.
— Лучше ехать сейчас. Здоровье у меня неважное, сам знаешь, сынок...
Чего тут много говорить, самое главное уже сказано. Да и у кого здоровье с годами улучшается? Юри с мальчишеских лет наслышался разговоров о здоровье. Сейчас он должен запрячь лошадь, на него сегодня хотят взвалить новую, непривычную ношу. Он стыдливо, будто мимоходом, сует узел в постель и выходит во двор, где кружится пыль, так как идет молотьба, а не пир.
Вскоре лошадь стоит в оглоблях, над нею желтая дуга с медными ободьями, купленная на ярмарке в Сангасте, используемая крайне редко, только для поездок на свадьбу или в церковь. Нда, эту работу Юри знает, тут его ни в чем не упрекнешь. В доме хозяйка помогает сгорбившемуся старом Анилуйку натянуть на плечи новый пиджак из домотканой шерсти, повязывает ему шейный платок, перед этим она вы терла руки о полотенце, так как только что чистила бараньи кишки в риге; как раз когда мужчин охватила эта горячка с завещанием. Стоящий хозяин должен бы остаться при молотилке и принимать зерно, складывать его в амбар, но раз уж на хуторе принято столь важное решение, управится с хозяйским делом и батрак. Да, пусть этот тихий, неторопливый человек считает мешки с новиной, пока хозяева справят в городе у нотариуса свои наследственные дела.
И вот они уже катят с холма, весело хлябает телега, мужики сидят тесно друг к другу на мешке с сеном, у старого хозяина трубка во рту, от его пышной бороды ползет вверх дым, как будто тлеет целая пожога. Оба торжественно молчат, за их спинами гудит молотилка и шипит паровой котел. Необычный день — Айасте официально переходит к новому хозяину, что тут поделаешь. Солнце поливает золотом луга, выгоны и шишки на елях. Важнее всего настроение, с которым едут решать дальнейшую судьбу хутора. Бумаги выправлять будут другие люди, и не такая уж это интересная процедура, чтобы подробно описывать ее. Мужики с Айасте чувствуют почтение к этим бумагам, когда они наконец подписывают их — корявым угловатым почерком, но с большим усердием. На их крестьянских лицах почти благоговейная серьезность, когда все готово и чиновник, вежливо улыбаясь, пожимает их шершавые руки и снова садится за свой стол. Тем временем лошадь пожевала клевера, брошенного перед нею, старый хозяин отряхивает ей морду, оставшееся сено бросает в телегу. Мужики поправляют мешок и, усевшись на него, отправляются домой. Мате Анилуйк купил у знакомого торговца четвертинку водки, и они под однообразное колыханье и стук телеги и спорые шаги кобылы выпивают ее; затем старый хозяин прячет бутылку под мешок: может, еще пригодится дома. Хороший хозяин никогда ничего не бросает бездумно в кусты, это скорее привычка городских шалопаев. Человеческое достоинство...— снова мысленно повторяет молодой хозяин свербящее в голове слово, и он произносит его громко на опушке леса, почти в том же самом месте, где ограбили коробейника. Отец удивленно смотрит на сына сбоку, не догадываясь, что тот хотел сказать этим необычным словом, которого нет, пожалуй, даже в Библии. Но он не выведывает у Юри, что он имеет в виду. Нет, он только понукает лошадь, заставляет ее бежать трусцой, ведь дома за хозяина остался батрак, который считает зерно и верховодит работой. Ему становится грустно, когда вспоминает, что он больше не хозяин. Уж по крайней мере этой-то осенью он думает все же быть за хозяина при молотилке и в амбаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Что же станет со мной и матерью,— испуганно говорит он.— Оба старые... Кто же нам поможет... Сыновья разбегутся на все четыре стороны...
— Таавет останется дома.
— Взрослый нужен. Таавет еще теленок, у него в голове ветер.
— А по мне, так пусть.
Ссора вступила в решающий момент. На этот раз, кажется, что-то подбивает парня уйти. Кто-то должен сейчас уступить. Будет лучше, если это сделает старый Анилуйк, иначе он в самом деле останется вести хозяйство хутора с женой и батраками. Хозяин много думал о хуторе и его будущем, думал и о передаче наследства. Откуда взял Юри, что он хочет передать хутор Карлу? Он рассудил, что каждый сын должен получить свое, никого нельзя обделить. Не для того он убирал с поля валуны, корчевал пни и вспахивал целину. Адвокат получит образование, другие сыновья — хутор. И хутор не делить, кому нужны полубатраки-полухозяева.
Юри страшно, хотя отец об этом не догадывается. Слишком быстро, опрометью решил он уйти. Надо было бы сперва поразведать тут и там, послушать вполуха, где и что. Положение, как ни погляди, глупое. Как ты скажешь отцу, что идти некуда. Но если он останется здесь, опять начнется та же барщина — и он каждый божий день будет чувствовать себя униженным, хоть нельзя точно сказать чем. Униженным и грязным, будто упал в навозную лужу. Так он чувствовал себя, да, а это ничем не поправишь. Могут сказать, что он упрямый и гордый. Что поделаешь, он таков, каков есть.
— Иди запряги лошадь, — говорит отец сыну.
— Я пойду на станцию пешком,— отвечает Юри, но
глядя на отца. Ему вдруг стало стыдно, будто его застали за чем-то неприличным.
— Иди запряги лошадь,— упрямо повторяет отец.— Я хочу переписать хутор на твое имя.
Юри все еще стоит как столб. Слова отца удивляют его; сначала он не понимает их значения. Когда же до него доходит, он думает, что вот и с его бегством ничего не выходит и он стал посмешищем в глазах отца и, что самое главное, в своих собственных глазах. «Человеческое достоинство»,- вспоминаются ему чьи-то чужие, строгие слова. И это «человеческое достоинство» делает его лицо суровым и безразличным, когда он говорит:
— Я думал, ты передашь хутор Карлу. У него ведь на это право.
— Это уж мое дело, на чье имя я передам хутор,— отвечает отец.
Он не менее упрям, чем его сын, который хочет бежать отсюда с узлом в руке. Они все одинаковы, эти Анилуйки, и кто считает, что они шутят, жестоко ошибается. Отец сейчас превосходит сына своим великодушным упрямством, и Юри чувствует это, хотя и ухмыляется в пол-лица, нет — в четверть лица. Ухмылка гаснет, вернее, ее тушат; лицо парня снова задумчивое и строгое, на нем не прочтешь какой-либо мысли. Так уж заведено здесь, чувства надо прятать, как золото, они не для того, чтобы над ними глумился каждый встречный.
— Что, завещание сразу справить, а молотьба? — спрашивает Юри, стоящий по-прежнему боком к отцу, чтобы старик не видел его лица, на котором блуждает нечто вроде тихой радости или удовольствия, и парню никак не удается принять безучастный вид.
— Лучше ехать сейчас. Здоровье у меня неважное, сам знаешь, сынок...
Чего тут много говорить, самое главное уже сказано. Да и у кого здоровье с годами улучшается? Юри с мальчишеских лет наслышался разговоров о здоровье. Сейчас он должен запрячь лошадь, на него сегодня хотят взвалить новую, непривычную ношу. Он стыдливо, будто мимоходом, сует узел в постель и выходит во двор, где кружится пыль, так как идет молотьба, а не пир.
Вскоре лошадь стоит в оглоблях, над нею желтая дуга с медными ободьями, купленная на ярмарке в Сангасте, используемая крайне редко, только для поездок на свадьбу или в церковь. Нда, эту работу Юри знает, тут его ни в чем не упрекнешь. В доме хозяйка помогает сгорбившемуся старом Анилуйку натянуть на плечи новый пиджак из домотканой шерсти, повязывает ему шейный платок, перед этим она вы терла руки о полотенце, так как только что чистила бараньи кишки в риге; как раз когда мужчин охватила эта горячка с завещанием. Стоящий хозяин должен бы остаться при молотилке и принимать зерно, складывать его в амбар, но раз уж на хуторе принято столь важное решение, управится с хозяйским делом и батрак. Да, пусть этот тихий, неторопливый человек считает мешки с новиной, пока хозяева справят в городе у нотариуса свои наследственные дела.
И вот они уже катят с холма, весело хлябает телега, мужики сидят тесно друг к другу на мешке с сеном, у старого хозяина трубка во рту, от его пышной бороды ползет вверх дым, как будто тлеет целая пожога. Оба торжественно молчат, за их спинами гудит молотилка и шипит паровой котел. Необычный день — Айасте официально переходит к новому хозяину, что тут поделаешь. Солнце поливает золотом луга, выгоны и шишки на елях. Важнее всего настроение, с которым едут решать дальнейшую судьбу хутора. Бумаги выправлять будут другие люди, и не такая уж это интересная процедура, чтобы подробно описывать ее. Мужики с Айасте чувствуют почтение к этим бумагам, когда они наконец подписывают их — корявым угловатым почерком, но с большим усердием. На их крестьянских лицах почти благоговейная серьезность, когда все готово и чиновник, вежливо улыбаясь, пожимает их шершавые руки и снова садится за свой стол. Тем временем лошадь пожевала клевера, брошенного перед нею, старый хозяин отряхивает ей морду, оставшееся сено бросает в телегу. Мужики поправляют мешок и, усевшись на него, отправляются домой. Мате Анилуйк купил у знакомого торговца четвертинку водки, и они под однообразное колыханье и стук телеги и спорые шаги кобылы выпивают ее; затем старый хозяин прячет бутылку под мешок: может, еще пригодится дома. Хороший хозяин никогда ничего не бросает бездумно в кусты, это скорее привычка городских шалопаев. Человеческое достоинство...— снова мысленно повторяет молодой хозяин свербящее в голове слово, и он произносит его громко на опушке леса, почти в том же самом месте, где ограбили коробейника. Отец удивленно смотрит на сына сбоку, не догадываясь, что тот хотел сказать этим необычным словом, которого нет, пожалуй, даже в Библии. Но он не выведывает у Юри, что он имеет в виду. Нет, он только понукает лошадь, заставляет ее бежать трусцой, ведь дома за хозяина остался батрак, который считает зерно и верховодит работой. Ему становится грустно, когда вспоминает, что он больше не хозяин. Уж по крайней мере этой-то осенью он думает все же быть за хозяина при молотилке и в амбаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45