Внезапно волна зависти сжимает его сердце, когда он видит за скирдой соломы Сааремяги в объятьях у девушки. Разумеется, он делает вид, что ничего не заметил.
Председатель, обомлев, вскакивает, девушка остается сидеть. Ээснер по очереди подает им руку и говорит Арво Сааремяги сдержанно, с едва заметной улыбкой:
— Мне надо с тобой потолковать.
Председатель стоит перед уполномоченным как бедный грешник.
— Я был в конторе,— доверительно начинает Ээснер.— Гляжу: лозунги выцвели, а стенгазета очень старая, еще со времени весеннего сева. В статьях нет фактов о местной жизни.— Он понижает голос почти до таинственного шепота: — Не надо бояться критики, советская власть достаточно крепка, чтобы честно смотреть на промахи. Не так ли?
Председатель ерзает, будто на спине его копошатся блохи. Он не привык общаться с начальством и, в своем замешательстве, охотнее пошел бы ворочать вилами снопы или таскать мешки с зерном. Но вот ему приходит в голову спасительная мысль.
— Мне надо пойти расписаться на накладной,— говорит он.— Возчик зерна уже вернулся с обеда.
— Очень хорошо, что народ в сборе,— улыбается Ээснер.— Я для того и приехал, чтобы выяснить, почему у вас плохо с заготовкой зерна. Может, посовещаемся, почему в «Прожекторе» не подвигаются осенние работы. Так не должно продолжаться.
Большинство колхозников вернулось с обеда.
— На собрание! — негромко возвещает председатель.— Все на собрание!
Люди не могут понять, что случилось, они молча собираются у мешков с зерном. Ээснер всходит на весы и ожидающим взглядом обводит всех. Когда все устраиваются, он уверенно начинает:
— Товарищи! Колхозный строй — единственно верный путь. По последним данным, в колхозы вступило уже семьдесят два процента эстонского трудового крестьянства. Кулаки как класс экспроприированы. В нашей деревне исчезла эксплуатация человека человеком и начато создание новых, социалистических производственных отношений. Мы уверенно шагаем к светлому будущему всего человечества...
Ээснер вытирает губы клетчатым платком и говорит тихо, как бы заканчивая молитву:
— Есть ли у кого вопросы?
Колхозники стоят молча; слышно, как с помоста молотилки каплет дождь и за хлевом в пустом сарае завывает ветер. Они не знают, что спрашивать, им вообще непонятно, зачем их созвали. Наконец сухощавый весовщик, маленький и неприметный мужичонка, говорит:
— Скажи, добрый человек, почему в нашем кооперативе с самой весны нет веревки? Нечем завязывать мешки, разве что бабьими подвязками. После войны прошло уже немало, теперь хоть веревки должно быть вдоволь.
Ээснер чувствует, что и те люди Тухакопли, которые живут под кровлями /Из дранки, когда-то надранной его отцом, считают его ответственным за все. Это вселяет в него неуверенность и заставляет быть осторожным. Он не умеет обходиться с людьми спокойно и деликатно, совсем не удается ему и понять их, отчего он их неумение и неопытность сваливает на «родимые пятна». Под конец у него пропадает четкое представление о действительном положении дел, всюду ему мерещатся враги и лодыри, саботажники и кулацкие прихвостни, он бросается словами направо и налево и все больше ощущает: что-то существенное, неуловимое выскальзывает у него
— Товарищи,— как бы нащупывая, начинает он, — в горах Греции и в джунглях Индонезии льется кровь трудового народа во имя прибылей капиталистических монополий. Мы должны быть солидарны с борющимися народами, это наш интернациональный долг. Из-за каких-то завязок нельзя упускать из виду это...
Ээснер с упреком смотрит на весовщика. Он чувствует, что ответ его весомый и после этого уже невозможно что-либо спрашивать. Так оно и есть.
Единственный человек, который не обращает ни малейшего внимания ни на Ээснера, ни на его речь, это Мартинсон из Сиргасте. Безмятежно укладывает он мешок с овсом на телегу и садится сам.
Взгляд Ээснера останавливается на единоличнике.
— Куда ты, хозяин Сиргасте, едешь с этим зерном?
Аадам будто и не слышит вопроса уполномоченного по заготовкам.
— Почему не отвечаешь? — Ээснер даже спрыгивает с весов.
— Я сам себе господин и говорю, когда хочу,— враждебно бросает Аадам.— До вашего колхоза мне никакого дела нет, хоть провалитесь сквозь землю, меня не касается.
— Товарищ Сааремяги, что это значит? — сердится Ээснер.— Как ты мог позволить единоличнику смолотить свой хлеб, если не выполнен план колхоза по заготовкам?
— Хлеб есть хлеб, — бормочет председатель, подливая только масло в огонь.
— Как так — хлеб есть хлеб? — мрачнеет Ээснер.— Что это за разговор? Разве ты не знаешь, какая разница между кооперативным и частным имуществом?
Колхозники с растущим вниманием слушают разговор, хотя и пытаются делать вид, будто их это совсем не интересует. Таков уж их обычай — не вмешиваться в перепалку начальства. Вдруг начинает тараторить Маали:
— Порядка тут никакого нет, это уж верно. Каждый делает что хочет, настоящего хозяина нет. Я человек бедный, весь век свой работала на хозяев, но такого развала, как здесь, нигде не видела. Даже дров для парового котла не запасли, знай жгут доски из изгороди Анилуйка. Ломать все горазды, а поставь их строить — только напортачат.
Сааремяги слушает и сопит, опустив голову, будто вол на борозде.
— Какая изгородь? Где? Что это значит? — вскипает Ээснер.— Сейчас же запустите молотилку!
Колхозники смотрят на него с удивлением и страхом. Никто не сходит с места. Неужто человек не видит, что хлеб намок, и никто не станет молотить его в такую погоду. Однако Ээснер вспоминает, ради чего он, собственно, приехал сюда. План заготовок не дает ему спать даже ночью, висит дамокловым мечом над его холостяцкой постелью.
— Сейчас же заводите молотилку!..— кричит он.— Где машинист?
Эльмар, свесив ноги, сидит на раме телеги, глаза его осоловели, он еще пьян, хотя издали это незаметно. В ответ на слова Ээснера он только показывает рукой на угрюмое, дождливое небо.
Уполномоченный становится все беспокойнее. Он человек волевой и должен запустить машину, чтобы считать себя правым, хотя, возможно, молотить хлеб из-за дождя и не придется. Он машет рукой председателю, и Сааремяги с хмурым лицом подходит к нему. Они размашистым шагом направляются к котлу, и, судя по всему, можно сказать, что Ээснер намерен запустить агрегат сам.
Машинист смотрит им вслед, его круглое морщинистое лицо сердито.
— Лапы прочь! — вдруг кричит он.— Уберите руки!
Оба мужчины уже подошли к котлу, и машинисту кажется
издалека, что Сааремяги включает рычаг. Эльмара охватывает внезапный гнев. О чем этот чертов мальчишка думает, лезет заводить машину!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45