— Ты что? — грозно спросил Пауль. Он терпеть не мог, когда за его столом смеялись над чем-нибудь таким, чего он не знал. Его раздражала неопределенность.
— Ничего,— испуганно буркнул Эльмар.
Что значит смех какого-то бедняка? Тем более что для Пауля со смехом связано одно гнетущее воспоминание, которое и сейчас еще, спустя годы и годы, бросает его в дрожь. В девятнадцатом году, когда он служил в армии в интендантской части, он видел, как эстонские солдаты расстреляли в Выру- маа одного батрака, потому как его смех подействовал им на нервы. Они вывели его из сарая, и он вдруг разразился хохотом. Было так неестественно и жутко, что по спине побежали мурашки, когда этот человек в изодранной одежде и с запекшейся на лице кровью без удержу хохотал при закате солнца, словно хотел за один вечер насмеяться за всю свою полную лишений жизнь. И они, чтобы успокоить свои нервы, расстреляли его. Все равно его считали красным шпионом — уж это наверняка, хотя, допрашивая и мучая его в сарае, они не смогли даже выпытать у него имя. Когда же пули оборвали его смех и он беззвучно, как тень, повалился наземь — стало совсем жутко. Труп лежал в парке имения, под липой, все замерли в полном молчании, и за холмами алело теплое весеннее зарево. Командир роты, студент с богословского факультета, закрыл глаза убитого и пробормотал молитву. У Пауля дрожали колени. Нет, ему не нравится смех, если неизвестна причина. Он с упреком смотрит на Лузиксеппа, ничего больше не говорит, но каждый должен сам догадываться, что к чему. Даже один его взгляд должен что-то говорить, взгляд мужчины, у которого в округе самый богатый хутор. Да, черт дери! Он медленно встает из-за стола.
— Мне пора домой. Надобно особняк новой крышей покрыть.
— Кто тебе дранку драл? Старый Ээснер, да? — интересуется Эльмар, который и сам многим крыл крыши.
— Какую еще дранку! — смеется Пауль, и лицо его краснеет. Пусть батраки корчатся под драночной крышей. Настоящему хозяину подавай гонт — и только.
Таавету эти слова вонзаются в самую грудь. Ни слова не говоря, он берет кепку со стола, и хозяин пропускает его через главный вход ресторана. Отвязывая лошадь, он вспоминает, что так и не купил курева. Он быстро возвращается; владелец ресторана, круглый и добродушный человек, похожий на сахарную голову, стоит посреди зала и разговаривает с женой. Этот персонаж не обязателен для нас, но, пока Таавет нащупывает в кармане монеты, можно отметить, что больше всего толстяка интересует уголовная хроника, хотя в его заведение никогда никто не станет вламываться. Таавет покупает только папиросы «Марет», он озабоченно сует пачки в карман и тотчас же уходит — как-никак его ждут дела. Пауль со своим возом гонта уже отъехал. Таавет смотрит на пачки масла, уложенные в сено, садится на телегу и пускает лошадь рысцой. Черт бы побрал эти вечные передряги с соседом, тоскливо думает он. Издевательство, а не жизнь. Впрочем, может быть, он это и не думает.
Дома он направляет лошадь прямо на поле. Батрак носит вилами остатки овса в копну. Это Ээди Ээснер, тот самый сын инвалида маньчжурской войны, который в первую осень мировой войны нашел в лесу, принадлежащем Айасте, лисью нору. С тех пор он вырос в широкоплечего парня, успел даже побывать на военной службе. В работе он не очень-то горяч, хотя и жаловаться на него нельзя.
Таавет решительно останавливает лошадь на краю поля.
— Садись! — кричит он батраку резко, словно случился пожар. Когда батрак, колеблясь, останавливается у скирды, не понимая, в чем дело, хозяин прямо-таки рявкает: — Садись сюда, чего ты ждешь!
Странный хозяин этот Таавет, думает Ээди, и идет к телеге, держа на плече вилы. Найдет на него настроение — прямо как падучая. А какое мне дело, главное, чтоб плату вовремя давал. Пусть прикажет он хоть луну смолить, буду, мне все равно.
Они быстро въезжают во двор, ставят бидоны с обратом у свинарника, и Таавет, достав из нагрудного кармана книжку о сдаче молока, швыряет ее на крышку бидона. Со сдачей молока порядок. Батрак послушно ждет, что ему прикажут. Ежели его вдруг отозвали с поля, значит, жди какой-то спешки.
Таавет решает приступить к делу.
— Иди возьми под сараем лопату,— приказывает он.
Батрак возвращается с лопатой, ему отдают необычное
распоряжение — ступай и разломай крышу. Парень беспомощно переступает с ноги на ногу.
— Только весной настлали новую крышу,— наконец говорит он неуверенно.
— Не твое дело, настлали или нет. Бери лестницу и лезь,— распоряжается Таавет.— Не теряй время. К вечеру пойдешь привезешь молотилку.
Батрак не произносит ни слова, его дело — молчать. Лестница уже стоит, и молодой человек, скрипя перекладинами, поднимается на крышу, садится там и греется на солнышке. Господь бог и мир творил не спеша.
Хозяин берет на кухне с гвоздя ключ от амбара. Прямо- таки странно, что он не встретил там Роози. Он торопливо выходит во двор, ставит лошадь перед дверью амбара, тяжело вспрыгивает на помост и открывает ржавым ключом дверь. Ключ скрипит на всю округу, замок много лет не смазывали. Да и кому это делать, если хозяин живет напряженной общественной жизнью, а батрак поглядывает на солнце — скорей бы вечер.
Таавет выходит из амбара с мешками шерсти под мышкой, торопливо кладет их на телегу, неуклюже садится поверх сам и, поторапливая лошадь, выезжает за ворота. Поехал бы ты, ежели бы увидела хозяйка,— нежась на солнце, думает батрак. Он наконец все же добрался до гребня крыши и сбивает первые гонтины.
Появляется Роози. Она была в лесу, принесла хворосту для метел. Это, правда, не женская работа, но пора же вычистить и подмести амбар, боже ты мой! Само собой, она ужасается, увидев, что батрак ломает крышу.
— Ээди, ты что делаешь? — кричит она.— Слезай быстро.
— Хозяин велел,— спокойно отвечает батрак и отирает пот со лба.
Говорить с батраком нет смысла. Этот человек всегда слушает здесь только Таавета, не стоит и рта раскрывать! Оба они одним миром мазаны. Роози еще никогда не удавалось настоять на своем. Ломать крышу! С ума сойти! Разве так можно вести хозяйство? К тому же после обеда привезут молотилку. Небось Таавет за нею и поехал, а паровой котел, как водится, привезут те, у кого закончена молотьба. Хозяйка не знает, плакать ей или смеяться, и посоветоваться не с кем. Шуток она не понимает, да и что от того проку, ежели и понимала бы: батрак рушит крышу, весь дом трясется. В жизни Роози далеко не все пошло так, как она замышляла. Бывает, она прикладывает уголок передника к глазам — и на кухне, и в саду; счастливая семейная жизнь довела ее до этого. И вот печально стоит она посреди двора — в руках у нее пожелтевшие березовые прутья — и думает, куда же укатил Таавет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45