На этот раз гнедой кобыле выпадает счастье, при повороте она отстает и может позволить себе идти десяток-другой шагов, опустив постромки. Никто не замечает, никто не гневается на нее,— Юри усердно правит лошадьми, а батрак до того измочалил хворостину, что пришлось ее бросить.
Теперь весь молотильный гарнитур на месте.
Но что происходит с хозяином, озабоченным дедом, который величаво и живописно стоит под липой? Седая борода его спадает на грудь, на голове изношенная, потерявшая форму шляпа старшего сына. Что происходит с Матсом Анилуйком в этот погожий осенний день? Во всяком случае, ничего плохого, до этого дело не дойдет. Впрочем, что особо сногсшибательного может сейчас случиться? Ветра почти нет, из старой трубы над домом столбом ползет дым. Пожара, во всяком случае, бояться нечего. Грозовых туч на горизонте не заметно, да они и не нужны. Много ли злых напастей уготовано здесь, на этом свете, — пожар, чума, война и смерть. И они редко набрасываются на человека все разом. Совесть у здешних людей довольно-таки чиста, само собой они не убивали и не воровали, правда, все другие заповеди, случалось, и преступали. Живут тихо, мирно, не имея ясного представления о многих делах на белом свете. Да и нужно ли им это! Пора нервных, мятущихся натур еще не настала.
Ладно, но что за человек этот хозяин Айасте? Можно ответить быстро, с ходу и даже остроумно, однако ж это будет несправедливой оценкой. О Матсе Анилуйке можно поспрашивать и в волостном правлении, и в суде. Однако у волостного писаря столь много времени уходит на пиво, женщин и карты, что расспрашивать его бессмысленно. Суд — дело другое. Хозяин Айасте, конечно, не ангел, сошедший с небес, но в суде он однажды бывал, да и то как свидетель. Было это не один год назад, когда осенью на ярмарке в Отепя ни с того ни с сего повздорили двое хуторян и один влепил бутылкой по голове другому, аж в ушах зазвенело. Голова, естественно, оказалась крепче пивной бутылки, так что натекла густая кровяная смесь. Будь голова помягче, все закончилось бы гораздо проще. Сама причина ссоры была весьма обыденной, в том-то и вся беда.
Мартиисон из Сиргасте и Пауль Кяо тягались в пивнушке, кто кого пересилит рукой. Когда Мартинсон стал уступать, он сказал со злой усмешкой, как бы между прочим, что Пауль будто бы наградил детьми батрачку Лийзу, Лээну или Мари (а то и всех троих!). Пауль был косноязычен и ума тоже не так чтобы острого. Помолчав немного, он схватил со стола пустую пивную бутылку и, в ответ, заехал хозяину Сиргасте по башке, Аадам Мартинсон уронил голову на стол, его пушистая поповская борода намокла от пивной лужи. Прочие мужики, которые только что громко рассмеялись на его слова, вдруг замолчали, так что в наступившей тишине стало слышно, как бахвалятся два барышника на улице. Когда вошел урядник, Пауль со страху пустил ветры и готов был просить прощение у Аадама, взять на свою совесть признание, что он отец чуть ли не всех незаконнорожденных детей волости. Однако, увидев, что с хозяином Сиргасте никакой беды не произошло, он одолел свой испуг. Придя в себя, Аадам сказал, что ежели Пауль подтвердит при всех, что он в самом деле наградил детьми Лийзу, Лээну или Мари (а может: и всех троих!), то он, Аадам, готов его простить. Но Пауль тем временем уже снова осерчал. Он угрожающе сопел, когда урядник повел его в холодную.
В чем тут было признаваться свидетелю, неизвестно, однако ж пришлось идти в суд, потратить день, сидеть на скамье, смотреть на судью и других людей, отвечать, когда что-то спрашивали, четким и ясным голосом — да или нет.
Едва что-то проясняется о человеке, происходит новое событие, которое показывает его совсем в ином свете, противоречащем начальному. И еще эта древняя, дикая волна бытия, что давит на человека, как немец на русского в Пруссии. Лишь мечта о лучшей жизни и довольстве блестит, как золотая монета, сквозь десятилетия будней. Одолеть это не под силу ни мыши, ни огню, ни даже чиновнику с блестящими пуговицами. И в этом смысле люди из Айасте никакое не исключение.
Хозяин тяжелыми, стариковскими шагами подходит к лошадям, похлопывает хитрую гнедую, с которой в пути было много мороки, и смотрит, как сын складывает сбрую. Батрака отослали по какому-то делу в дом. И чего ему болтаться под ногами во дворе, недотепа — ходит, как в полусне.
— Опять у тебя лошадь шею натерла,— говорит хозяин сыну. В его голосе звучит горький упрек, почти обида.— Я же говорил, подложи под хомут войлок.
Юри равнодушно собирает обтрепанные вожжи. На его продолговатом белом лице нельзя прочесть ничего определенного. Не впервой ему слушать наставления отца. На то и существуют слова старших, чтобы пропускать их мимо ушей,— пожалуй, думает он. Но кто знает, может, он вовсе и не думает так, лицо его посерьезнее и задумчивее, чем у иных хозяйских сыновей в округе, и этого не стоит забывать. Что из того, ежели лицо это не принесло ему особенных удач в жизни. Из-за его скрытного, сурового нрава не везет ему особенно с девушками, а в таком возрасте это говорит о многом. Может быть, потому и не нравится он нежнейшей половине рода человеческого, что у него не телячье выраженье лица. Да кто теперь помнит точно, какие лица были там, в Айасте, на живописном хуторе, что стоял на бугре и где были старый яблоневый сад и рослая рожь.
Солнце заливает светом мир божий, паутинки сверкают в чаще, на поле млеют ржаные бабки, и из дома доносятся голоса женщин. Старый хозяин по-прежнему стоит посреди двора и говорит сыну те же слова, какие он говорил ему вчера, позавчера, год назад. Слова над? ют скучно, как тяжелые капли дождя на копну. Десятки, сотни лет те же слова, о господи, все-то ты должен видеть и слышать. Борода хозяина свалялась и побелела, сам сгорбился, но слова все те же самые, как смена времен года, и — что хуже всего — те, кому они предназначены, забывают их в тот же миг. Никому нет дела до его поучений. Как будто за ними не жизненный опыт, а насмешливая брехня и выдумка, или будто он говорит на каком-то тарабарском наречии. Во всяком случае, не на русском или немецком языке, в котором можно так или иначе что-то ухватить. И не сам ли старик хозяин вроде мавра для молодого поколения Айасте, и слова его — своего рода глас вопиющего в пустыне?
И это творится на хуторе, в который он вложил все лучшее, что только у него было. Он мавр, как всякий уходящий для идущего на смену поколения, и нечему здесь удивляться. Не давай разгоряченной лошади холодной колодезной воды, береги божью тварь — лошадь, корову, птицу, никого не обижай. Будь бережливым, рассудительным, работящим, скромным и так далее и так далее. Воистину. Старый, больной человек, который, трудясь в поте лица своего, выкупил у владельца мызы этот хутор, десятью когтями, шкворнем и всем, выгадывая, экономя каждую копейку, поставил хозяйство на ноги, произносит очередную нагорную проповедь своему среднему сыну, белокурому лоботрясу, который, как бы при замедленной съемке, неторопливо складывает потрепанные вожжи, что давно пора бы выбросить или пустить по необходимости на веревки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45