муж уходит к молодой женщине. — Она широко улыбнулась и сказала: — Никто же не подаст на вас в суд за то, что вы украли историю их жизни.
Легко ей говорить.
— Детали можно чуточку изменить.
— Как?
— Например, отец может работать в другой области — хотя все, что про шоколад, мне тоже жутко нравится, — а мама вообще может быть совсем не такой.
— Каким образом?
— Да каким угодно. Посмотрите на мам ваших знакомых — они все очень разные.
— Все равно все будут знать, что это про моих родителей.
— По статистике, каждый литературный дебют имеет автобиографическую основу.
Я хотела, чтобы она продолжала говорить, продолжала убеждать меня, уговаривать, а я чтобы продолжала возражать, а она бы опять отбивала мои аргументы. Приятно было сознавать свою востребованность, я готова была сидеть там вечно.
Но Жожо вдруг сбросила со стола свои длинные ноги, встала и протянула мне руку.
— Джемма, я не хочу уговаривать вас делать то, что вам претит.
— А-а… Верно…
— Жаль, что мы обе зря потратили время.
Меня словно ужалило. Она, наверное, очень занятой человек. Но мне все равно нравилось, как меня обхаживают и уговаривают, а сейчас эта Жожо стала нравиться мне заметно меньше.
Мы шли назад по коридору, а навстречу нам двигался этот ходячий половой акт — красивые длинные ноги в красивых брюках. Волосы черные и блестящие, как вороново крыло, глаза — синие, как мигалка на крыше «неотложки». (В точности этого сравнения я не вполне уверена.)
Он кивком головы поздоровался со мной и сказал:
— Жожо, ты надолго?
— Нет, сейчас буду. Это Джим Свитман, — пояснила она мне. — Шеф рекламной службы.
Мы с Коди возвращались в аэропорт на метро. Коди бушевал. Я была тише воды ниже травы. Агент, литературный агент проявил интерес к тому, что я накропала, — событие, по всем меркам более редкое, чем солнечное затмение. Теперь все было кончено. Я вздыхала. И готова была поклясться, что у Жожо безумный роман с этим неотразимым Джимом Свитманом.
Во мне словно заноза засела. Я зря потратила драгоценный свободный день — когда теперь на здоровье сошлешься? А худшее еще было впереди. В аэропорту я пошла в газетный киоск купить себе несколько журналов, чтобы было чем заняться в полете, и за два метра увидела это. По тому, как зашевелились волосы у меня на голове, я поняла, что случилось что-то очень скверное. Раньше, чем мой мозг успел перевести во что-то осмысленное заголовок на газетной полосе, в душе у меня уже поселился ужас. Это была фотография Лили — на первой полосе «Ивнинг стэндард», а крупно набранный заголовок — что самое ужасное — гласил: «Незнакомка из Лондона берет штурмом литературный мир».
Полностью статья была напечатана на девятой полосе. Я схватила в руки газету, поспешно долистала до нужной страницы и увидела еще один, в четверть листа, снимок Лили в ее роскошном доме (вообще-то, виден был только угол дивана) с ее роскошным сожителем, рассуждающим о ее роскошной, идущей нарасхват (поганой) книге. Больно признавать, но выглядела она великолепно, такая хрупкая, воздушная и совсем не лысая. Начес, конечно, «решила я.
Антон тоже смотрелся хоть куда, намного красивее ее, если уж говорить правду, тем более что волосы у него были свои, а не пересаженные, как у Берта Рейнольдса. Меня поразило сходство с прежним, моим Антоном, а новое в его облике вызвало протест. Волосы у него стали длиннее, а рубашка из чистого хлопка была вся в заломах — полная противоположность тем временам, когда его одежда всегда выглядела так, словно только что из-под утюга. (Впрочем, он и без этого всегда был хорош, я не такая вредная.)
Я уставилась на снимок: смеющимися глазами Антон смотрел прямо на меня. Он мне улыбается! Так. Стоп. Фантазерка. Скажи еще, он шлет тебе тайный сигнал.
В толчее аэропорта, плечом к плечу с Коди, я пробежала глазами историю восхождения Лили к вершинам популярности и испугалась, что меня стошнит прямо на людях.
Я набросилась на Коди.
— Ты говорил, она прошла незамеченной.
— Так и было. — Он злился, что что-то интересное прошло мимо него. — Не сваливай все на меня! Ты на себя должна злиться. — Коди никогда не извиняется — он просто переводит стрелки. — Сама подумай, какой шанс ты сегодня отвергла.
Он кивнул на улыбающуюся физиономию Лили в газете.
— Видишь? На этом месте, между прочим, могла быть и ты.
Газету я не купила — не смогла, но всю дорогу до дома думала об Антоне. Я не видела его больше двух лет, но сейчас эта фотография произвела на меня такой эффект, будто мы только что расстались. Возможно, я проходила сегодня мимо его конторы, может, была совсем рядом… Это должен быть какой-то знак.
8
Незаметно мы вступили в пятый месяц жизни без папы. Мне удалось пару дней не придавать этому факту значения, поскольку у меня были другие причины для подавленного состояния — в первую очередь моя мертворожденная писательская карьера.
Жожо права: муж, бросающий жену ради молодой женщины, — какой сюжет может быть более тривиальным? И хотя моему роману не суждено было появиться на свет, в голове у меня он уже рождался, тем более что я опять стала просыпаться в пять утра.
В книге у меня была бы другая работа — я вообще могла бы не работать, а быть домохозяйкой (о счастье!) и сидеть дома с парочкой собственных детей.
У меня было бы две сестры или брат и сестра; я проиграла в голове разные варианты и наконец остановилась на таком: у меня была бы старшая сестра по имени Моника. Симпатичная, безотказная, в детстве она всегда давала мне свою одежду поносить, но сейчас сидит как привязанная в своем огромном домине с четырьмя детьми, к тому же слишком далеко от нас (Белфаст? Бирмингем? — это я еще не решила), чтобы ждать от нее какой-то реальной помощи.
Еще у меня был бы младший братишка, симпатяга Бен, за которым бы увивались девчонки. Всякий раз, как звонит телефон, он дает маме инструкции: «Если это Мая, скажи, что меня нет. Если опять Кара — скажи, что мне очень жаль, но она меня скоро забудет. Со временем. — Смех. — А если Джеки — уже еду. Выехал десять минут назад».
Он меня постоянно выводил из себя. Вымышленная мама тоже не жаловала его слепой материнской любовью, что, как я понимала, лежало вразрез с общей линией: обычно, я знаю, мамаши души не чают в своих эгоистичных, «чудесных» сыночках, делая вид, что недовольны тем, как они обращаются со своими подружками, но в глубине души радуясь, ибо, как и юные проказники, пребывают в уверенности, что не родилась еще на свет достойная его женщина.
В моем сюжете Бен играл не слишком большую роль — он был слишком безответственной и эгоистичной натурой, чтобы хоть как-то поддержать «нашу» брошенную маму. Весь этот груз доставался мне, и я, как ни крути, оставалась, по сути, единственным ребенком в семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Легко ей говорить.
— Детали можно чуточку изменить.
— Как?
— Например, отец может работать в другой области — хотя все, что про шоколад, мне тоже жутко нравится, — а мама вообще может быть совсем не такой.
— Каким образом?
— Да каким угодно. Посмотрите на мам ваших знакомых — они все очень разные.
— Все равно все будут знать, что это про моих родителей.
— По статистике, каждый литературный дебют имеет автобиографическую основу.
Я хотела, чтобы она продолжала говорить, продолжала убеждать меня, уговаривать, а я чтобы продолжала возражать, а она бы опять отбивала мои аргументы. Приятно было сознавать свою востребованность, я готова была сидеть там вечно.
Но Жожо вдруг сбросила со стола свои длинные ноги, встала и протянула мне руку.
— Джемма, я не хочу уговаривать вас делать то, что вам претит.
— А-а… Верно…
— Жаль, что мы обе зря потратили время.
Меня словно ужалило. Она, наверное, очень занятой человек. Но мне все равно нравилось, как меня обхаживают и уговаривают, а сейчас эта Жожо стала нравиться мне заметно меньше.
Мы шли назад по коридору, а навстречу нам двигался этот ходячий половой акт — красивые длинные ноги в красивых брюках. Волосы черные и блестящие, как вороново крыло, глаза — синие, как мигалка на крыше «неотложки». (В точности этого сравнения я не вполне уверена.)
Он кивком головы поздоровался со мной и сказал:
— Жожо, ты надолго?
— Нет, сейчас буду. Это Джим Свитман, — пояснила она мне. — Шеф рекламной службы.
Мы с Коди возвращались в аэропорт на метро. Коди бушевал. Я была тише воды ниже травы. Агент, литературный агент проявил интерес к тому, что я накропала, — событие, по всем меркам более редкое, чем солнечное затмение. Теперь все было кончено. Я вздыхала. И готова была поклясться, что у Жожо безумный роман с этим неотразимым Джимом Свитманом.
Во мне словно заноза засела. Я зря потратила драгоценный свободный день — когда теперь на здоровье сошлешься? А худшее еще было впереди. В аэропорту я пошла в газетный киоск купить себе несколько журналов, чтобы было чем заняться в полете, и за два метра увидела это. По тому, как зашевелились волосы у меня на голове, я поняла, что случилось что-то очень скверное. Раньше, чем мой мозг успел перевести во что-то осмысленное заголовок на газетной полосе, в душе у меня уже поселился ужас. Это была фотография Лили — на первой полосе «Ивнинг стэндард», а крупно набранный заголовок — что самое ужасное — гласил: «Незнакомка из Лондона берет штурмом литературный мир».
Полностью статья была напечатана на девятой полосе. Я схватила в руки газету, поспешно долистала до нужной страницы и увидела еще один, в четверть листа, снимок Лили в ее роскошном доме (вообще-то, виден был только угол дивана) с ее роскошным сожителем, рассуждающим о ее роскошной, идущей нарасхват (поганой) книге. Больно признавать, но выглядела она великолепно, такая хрупкая, воздушная и совсем не лысая. Начес, конечно, «решила я.
Антон тоже смотрелся хоть куда, намного красивее ее, если уж говорить правду, тем более что волосы у него были свои, а не пересаженные, как у Берта Рейнольдса. Меня поразило сходство с прежним, моим Антоном, а новое в его облике вызвало протест. Волосы у него стали длиннее, а рубашка из чистого хлопка была вся в заломах — полная противоположность тем временам, когда его одежда всегда выглядела так, словно только что из-под утюга. (Впрочем, он и без этого всегда был хорош, я не такая вредная.)
Я уставилась на снимок: смеющимися глазами Антон смотрел прямо на меня. Он мне улыбается! Так. Стоп. Фантазерка. Скажи еще, он шлет тебе тайный сигнал.
В толчее аэропорта, плечом к плечу с Коди, я пробежала глазами историю восхождения Лили к вершинам популярности и испугалась, что меня стошнит прямо на людях.
Я набросилась на Коди.
— Ты говорил, она прошла незамеченной.
— Так и было. — Он злился, что что-то интересное прошло мимо него. — Не сваливай все на меня! Ты на себя должна злиться. — Коди никогда не извиняется — он просто переводит стрелки. — Сама подумай, какой шанс ты сегодня отвергла.
Он кивнул на улыбающуюся физиономию Лили в газете.
— Видишь? На этом месте, между прочим, могла быть и ты.
Газету я не купила — не смогла, но всю дорогу до дома думала об Антоне. Я не видела его больше двух лет, но сейчас эта фотография произвела на меня такой эффект, будто мы только что расстались. Возможно, я проходила сегодня мимо его конторы, может, была совсем рядом… Это должен быть какой-то знак.
8
Незаметно мы вступили в пятый месяц жизни без папы. Мне удалось пару дней не придавать этому факту значения, поскольку у меня были другие причины для подавленного состояния — в первую очередь моя мертворожденная писательская карьера.
Жожо права: муж, бросающий жену ради молодой женщины, — какой сюжет может быть более тривиальным? И хотя моему роману не суждено было появиться на свет, в голове у меня он уже рождался, тем более что я опять стала просыпаться в пять утра.
В книге у меня была бы другая работа — я вообще могла бы не работать, а быть домохозяйкой (о счастье!) и сидеть дома с парочкой собственных детей.
У меня было бы две сестры или брат и сестра; я проиграла в голове разные варианты и наконец остановилась на таком: у меня была бы старшая сестра по имени Моника. Симпатичная, безотказная, в детстве она всегда давала мне свою одежду поносить, но сейчас сидит как привязанная в своем огромном домине с четырьмя детьми, к тому же слишком далеко от нас (Белфаст? Бирмингем? — это я еще не решила), чтобы ждать от нее какой-то реальной помощи.
Еще у меня был бы младший братишка, симпатяга Бен, за которым бы увивались девчонки. Всякий раз, как звонит телефон, он дает маме инструкции: «Если это Мая, скажи, что меня нет. Если опять Кара — скажи, что мне очень жаль, но она меня скоро забудет. Со временем. — Смех. — А если Джеки — уже еду. Выехал десять минут назад».
Он меня постоянно выводил из себя. Вымышленная мама тоже не жаловала его слепой материнской любовью, что, как я понимала, лежало вразрез с общей линией: обычно, я знаю, мамаши души не чают в своих эгоистичных, «чудесных» сыночках, делая вид, что недовольны тем, как они обращаются со своими подружками, но в глубине души радуясь, ибо, как и юные проказники, пребывают в уверенности, что не родилась еще на свет достойная его женщина.
В моем сюжете Бен играл не слишком большую роль — он был слишком безответственной и эгоистичной натурой, чтобы хоть как-то поддержать «нашу» брошенную маму. Весь этот груз доставался мне, и я, как ни крути, оставалась, по сути, единственным ребенком в семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146