Но под фотографией самой Марты — погоны до ушей — красовался жуткий снимок чьего-то плеча с огромным сизым синяком. Подпись гласила: «У Лили были такие же синяки». О господи!
Я пробежала глазами текст.
«Так называемый роман Лили Райт „Колдунья Мими“ в последнее время устойчиво входит в число бестселлеров. Но не впадайте в заблуждение и не думайте, что это — результат тяжких трудов. „Я его накропала за восемь недель, — злорадствует Лили в адрес своих коллег. — Большинство книг по пять лет пишутся, и то потом их никто не печатает“.
Это было как ушат холодной воды.
— Я не злорадствовала, — прошептала я. — И что означает «так называемый роман»? Это и есть роман, никакой не «так называемый»!
«Про книжку Лили пишут, что она „приторная“, чего не скажешь о ее авторе. Демонстрируя высокомерное небрежение к мнению окружающих, Лили заявляет: „Мне плевать, что говорят критики“.
Я перевела взгляд на свою фотографию: теперь я не казалась себе умной, я была расчетливой.
Дальше следовала еще одна моя цитата: «Добро пожаловать в мое скромное жилище».
Что ж, кто-то же должен был это сказать!
Она описала даже сохнущее на кухне белье…
«Райт не заботит красота и чистота в доме».
Кусочек «лего»…
«Когда гостя приглашают присесть, разве излишне ожидать, что хозяева предусмотрительно уберут с сиденья все острые предметы ?»
Мой семейный статус…
«Хотя у Райт уже есть дочка, она и не думает оформить брак, чтобы ребенок не рос незаконнорожденным. И что это за мать, которая отправляет малыша гулять в минусовую температуру?»
Это было УЖАСНО!
— Она меня разложила, как Кортни Лав, — проговорила я, ошеломленная.
Два самых мерзких отрывка из «Обсервера» и «Индепендента» тоже были процитированы — вдруг кто-то их пропустил? Затем следовал пересказ истории с ограблением, причем особенный упор делался на том, что после инцидента я не работала и не мылась. Заключительный абзац гласил:
«Травма, вызванная нападением, все еще дает о себе знать. Хотя Райт лишь посмеивается, подсчитывая гонорары, она предпочитает жить в неряшливой однокомнатной квартирке, которая, если говорить откровенно, выглядит не намного лучше какой-нибудь лачуги. Или она считает, это то, что она заслуживает ? Если так — может, она и права…»
— Это какие, интересно, гонорары я подсчитываю и посмеиваюсь? — спросила я. — Если не считать аванса, я еще и гроша не получила. И какая я? Самоуверенная? Или прибитая заниженной самооценкой? И у нас не однокомнатная квартира. У нас квартира с одной спальней, а это разные вещи.
Впервые Антону изменил его природный оптимизм. Ничего хорошего в связи с этой статьей сказать было нельзя. Абсолютно ничего.
— Подать в суд? — спросила я.
— Не знаю, — задумчиво произнес он. — Твое слово будет против ее, а многое из написанного — всего лишь ее мнение, за это в суд не тащат. А вот с Жожо поговорить надо.
— Ладно. — Меня в очередной раз обдало волной людского равнодушия. Это было в тысячу раз хуже, чем материал в «Обсервере». Там только критиковалась моя книга, а тут облили грязью меня саму.
— Только жалкие личности могут быть такими жестокими, — пыталась я убедить себя. — Она, должно быть, очень несчастна.
— Несчастным буду я, если ты станешь сидеть с таким видом.
При повторном чтении всплыла еще масса неточностей, которые мы пропустили в первый раз, шокированные неприязненным тоном.
— Антон, а ты, оказывается, каменщик.
— Как это?
— А вот так.
— Откуда они это берут? И про печенье опять ни слова, вот стерва! А ведь самое дорогое!
— Позвоню Жожо. — Однако сработал автоответчик.
Мы с Антоном молча смотрели друг на друга — эмоционально мы были совершенно опустошены. И даже Эма странно притихла.
Мы так и продолжали молчать, пока Антон не сказал:
— Так, идея. — Он расстелил на полу мерзкий разворот и протянул мне руку. — Вставай.
— Что такое?
Он порылся в дисках.
— Так, посмотрим… «Секс Пистолз» подойдет? Нет, вот что нам нужно.
Он поставил запись фламенко.
Я, озадаченная, смотрела, как он гоголем выхаживает по комнате, притопывает и вскидывает руки над головой, и все это — прямо на газетных листах. Если честно, танцевал он здорово, ничуть не хуже Хоакима Кортеса. Эма, радуясь, что напряжение в доме как будто спало, визжала и скакала вокруг него. Музыка ускорялась, а вместе с ней — Антон, теперь он топал ногой и хлопал в ладоши все с большим жаром и щегольством, пока песня не кончилась. Тогда он эффектно откинул голову.
— Оле!
— Ле! — закричала Эма и тоже закинула назад голову, чуть не упав.
Заиграла следующая песня.
— Идем, — пригласил Антон.
Я притопнула ногой — мне это понравилось, я топнула еще раз и увлеклась. Я старалась пнуть посильнее в фотографию Марты, в ее противную физиономию, пока Антон не попросил уступить ему место.
— Дай-ка мне. Правильно, Эма, теперь ты.
Эма запрыгала по фотографии.
— Молодец, дочка, — похвалил Антон. — Оттопчись на ней как следует.
Потом Антон отошел чуть назад и с разбегу опустил свои ножищи на физиономию журналистки.
Мы трое топтали и мяли гадкий газетный текст, и мерзкая рожа Марты Хоуп-Джонс корежилась и распадалась. Заключительный аккорд Антон исполнил, взяв газетный лист, как плащ матадора, и дав мне пнуть его ногой со всей силы.
— Ну как, получше стало?
— Немного.
Тут появился Дурачок Пэдди.
— Что у вас тут за топот? У меня кусок штукатурки прямо в чай упал!
— В чай? — Антон поднял его на смех и вытолкал за дверь. — Дурака-то не валяй!
— А если правда? — из-за двери глухо протестовал Пэдди.
— Может, это вообще он виноват, — заметил Антон. — Не пел бы про Санта-Клауса — глядишь, она бы и не обозлилась так. Надо уезжать отсюда. Я серьезно! Пора подумать о покупке квартиры.
— На какие шиши? Нам только-только на жизнь хватает.
— Судя по тому, как продвигается твоя карьера, нам недолго осталось бедствовать.
— Судя по тому, как продвигается моя карьера, меня скоро на улице камнями забьют. — Я потянулась за телефоном. — В Деттол-хаус мы не едем.
— Почему?
— Стыдно на улицу показываться.
— Да пошли они все! Ты ничем не провинилась. Чего тебе стыдиться?
— Я думала, ты обрадуешься, что мы не едем.
— И обрадовался бы. Но сейчас важнее, чтобы ты не закисла. Если ты сейчас рассыплешься на кусочки, считай — Марта Хоуп-Джонс победила.
— Ладно, — устало проговорила я. — Едем.
Расписание поездов метро в северном Лондоне было до обидного скудным… Даже до того, как отменили поезд в 11.48. А потом и в 12.07.
Мы с Антоном и Эмой сидели на продуваемом всеми ветрами перроне в ожидании следующего поезда, молились, чтобы и его не отменили.
— Дебс вообще-то неплохой человек, — сказала я, чтобы поднять дух — свой и Антона.
Неплохой, — согласился Антон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Я пробежала глазами текст.
«Так называемый роман Лили Райт „Колдунья Мими“ в последнее время устойчиво входит в число бестселлеров. Но не впадайте в заблуждение и не думайте, что это — результат тяжких трудов. „Я его накропала за восемь недель, — злорадствует Лили в адрес своих коллег. — Большинство книг по пять лет пишутся, и то потом их никто не печатает“.
Это было как ушат холодной воды.
— Я не злорадствовала, — прошептала я. — И что означает «так называемый роман»? Это и есть роман, никакой не «так называемый»!
«Про книжку Лили пишут, что она „приторная“, чего не скажешь о ее авторе. Демонстрируя высокомерное небрежение к мнению окружающих, Лили заявляет: „Мне плевать, что говорят критики“.
Я перевела взгляд на свою фотографию: теперь я не казалась себе умной, я была расчетливой.
Дальше следовала еще одна моя цитата: «Добро пожаловать в мое скромное жилище».
Что ж, кто-то же должен был это сказать!
Она описала даже сохнущее на кухне белье…
«Райт не заботит красота и чистота в доме».
Кусочек «лего»…
«Когда гостя приглашают присесть, разве излишне ожидать, что хозяева предусмотрительно уберут с сиденья все острые предметы ?»
Мой семейный статус…
«Хотя у Райт уже есть дочка, она и не думает оформить брак, чтобы ребенок не рос незаконнорожденным. И что это за мать, которая отправляет малыша гулять в минусовую температуру?»
Это было УЖАСНО!
— Она меня разложила, как Кортни Лав, — проговорила я, ошеломленная.
Два самых мерзких отрывка из «Обсервера» и «Индепендента» тоже были процитированы — вдруг кто-то их пропустил? Затем следовал пересказ истории с ограблением, причем особенный упор делался на том, что после инцидента я не работала и не мылась. Заключительный абзац гласил:
«Травма, вызванная нападением, все еще дает о себе знать. Хотя Райт лишь посмеивается, подсчитывая гонорары, она предпочитает жить в неряшливой однокомнатной квартирке, которая, если говорить откровенно, выглядит не намного лучше какой-нибудь лачуги. Или она считает, это то, что она заслуживает ? Если так — может, она и права…»
— Это какие, интересно, гонорары я подсчитываю и посмеиваюсь? — спросила я. — Если не считать аванса, я еще и гроша не получила. И какая я? Самоуверенная? Или прибитая заниженной самооценкой? И у нас не однокомнатная квартира. У нас квартира с одной спальней, а это разные вещи.
Впервые Антону изменил его природный оптимизм. Ничего хорошего в связи с этой статьей сказать было нельзя. Абсолютно ничего.
— Подать в суд? — спросила я.
— Не знаю, — задумчиво произнес он. — Твое слово будет против ее, а многое из написанного — всего лишь ее мнение, за это в суд не тащат. А вот с Жожо поговорить надо.
— Ладно. — Меня в очередной раз обдало волной людского равнодушия. Это было в тысячу раз хуже, чем материал в «Обсервере». Там только критиковалась моя книга, а тут облили грязью меня саму.
— Только жалкие личности могут быть такими жестокими, — пыталась я убедить себя. — Она, должно быть, очень несчастна.
— Несчастным буду я, если ты станешь сидеть с таким видом.
При повторном чтении всплыла еще масса неточностей, которые мы пропустили в первый раз, шокированные неприязненным тоном.
— Антон, а ты, оказывается, каменщик.
— Как это?
— А вот так.
— Откуда они это берут? И про печенье опять ни слова, вот стерва! А ведь самое дорогое!
— Позвоню Жожо. — Однако сработал автоответчик.
Мы с Антоном молча смотрели друг на друга — эмоционально мы были совершенно опустошены. И даже Эма странно притихла.
Мы так и продолжали молчать, пока Антон не сказал:
— Так, идея. — Он расстелил на полу мерзкий разворот и протянул мне руку. — Вставай.
— Что такое?
Он порылся в дисках.
— Так, посмотрим… «Секс Пистолз» подойдет? Нет, вот что нам нужно.
Он поставил запись фламенко.
Я, озадаченная, смотрела, как он гоголем выхаживает по комнате, притопывает и вскидывает руки над головой, и все это — прямо на газетных листах. Если честно, танцевал он здорово, ничуть не хуже Хоакима Кортеса. Эма, радуясь, что напряжение в доме как будто спало, визжала и скакала вокруг него. Музыка ускорялась, а вместе с ней — Антон, теперь он топал ногой и хлопал в ладоши все с большим жаром и щегольством, пока песня не кончилась. Тогда он эффектно откинул голову.
— Оле!
— Ле! — закричала Эма и тоже закинула назад голову, чуть не упав.
Заиграла следующая песня.
— Идем, — пригласил Антон.
Я притопнула ногой — мне это понравилось, я топнула еще раз и увлеклась. Я старалась пнуть посильнее в фотографию Марты, в ее противную физиономию, пока Антон не попросил уступить ему место.
— Дай-ка мне. Правильно, Эма, теперь ты.
Эма запрыгала по фотографии.
— Молодец, дочка, — похвалил Антон. — Оттопчись на ней как следует.
Потом Антон отошел чуть назад и с разбегу опустил свои ножищи на физиономию журналистки.
Мы трое топтали и мяли гадкий газетный текст, и мерзкая рожа Марты Хоуп-Джонс корежилась и распадалась. Заключительный аккорд Антон исполнил, взяв газетный лист, как плащ матадора, и дав мне пнуть его ногой со всей силы.
— Ну как, получше стало?
— Немного.
Тут появился Дурачок Пэдди.
— Что у вас тут за топот? У меня кусок штукатурки прямо в чай упал!
— В чай? — Антон поднял его на смех и вытолкал за дверь. — Дурака-то не валяй!
— А если правда? — из-за двери глухо протестовал Пэдди.
— Может, это вообще он виноват, — заметил Антон. — Не пел бы про Санта-Клауса — глядишь, она бы и не обозлилась так. Надо уезжать отсюда. Я серьезно! Пора подумать о покупке квартиры.
— На какие шиши? Нам только-только на жизнь хватает.
— Судя по тому, как продвигается твоя карьера, нам недолго осталось бедствовать.
— Судя по тому, как продвигается моя карьера, меня скоро на улице камнями забьют. — Я потянулась за телефоном. — В Деттол-хаус мы не едем.
— Почему?
— Стыдно на улицу показываться.
— Да пошли они все! Ты ничем не провинилась. Чего тебе стыдиться?
— Я думала, ты обрадуешься, что мы не едем.
— И обрадовался бы. Но сейчас важнее, чтобы ты не закисла. Если ты сейчас рассыплешься на кусочки, считай — Марта Хоуп-Джонс победила.
— Ладно, — устало проговорила я. — Едем.
Расписание поездов метро в северном Лондоне было до обидного скудным… Даже до того, как отменили поезд в 11.48. А потом и в 12.07.
Мы с Антоном и Эмой сидели на продуваемом всеми ветрами перроне в ожидании следующего поезда, молились, чтобы и его не отменили.
— Дебс вообще-то неплохой человек, — сказала я, чтобы поднять дух — свой и Антона.
Неплохой, — согласился Антон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146