– Мой отец своими руками осушил участок земли. Вы видите сами: здешние болота очень велики, и заблудиться в них не составляет труда. Раньше неподалеку отсюда находился небольшой монастырь, и его монахи сопровождали путников через болота и искали сбившихся с пути. Этого монастыря уже нет. Король отобрал у монахов их убогое пристанище.
– В детстве вы были счастливы? – спросил я.
– О, более чем, – откликнулся Джайлс, просияв улыбкой.
– А разве ваш отец не хотел, чтобы вы продолжили его дело и занялись бы хозяйством на ферме?
– Нет. Я хорошо учился в школе, и отец быстро понял, что книги и ученые споры интересуют меня куда больше, чем дренажные канавы и навоз для удобрения. Родители возлагали на меня большие надежды, они не сомневались, что смогут гордиться мной.
– Я тоже сызмальства полюбил книги. А еще я любил рисовать и до недавнего времени баловался красками. Но я всегда понимал, что отец мой хотел бы иметь совсем другого сына – здорового, крепкого и выносливого. Такой сын с малых лет был бы ему помощником и со временем стал бы хорошим хозяином на ферме.
– Родители поступают разумно, когда принимают своих детей такими, какие они есть. К тому же у вашего отца не было повода для разочарований. Ведь умная голова – ничуть не меньший дар, чем здоровое и крепкое тело.
– Думаю, он пытался убедить себя в этом, – с грустной улыбкой заметил я. – Что до матери, я плохо ее помню. Она умерла, когда мне было десять лет.
– Значит, вы получили чисто мужское воспитание, не смягченное женской лаской.
– Да. И надо признать, после смерти матери нрав моего отца стал куда более суровым и замкнутым.
Несколько мгновений никто из нас не произносил ни слова.
– Я хотел побывать на могиле родителей, а после зайти в церковь, – нарушил молчание Джайлс. – Может, вы присоединитесь ко мне?
– С удовольствием. В скором времени мне предстоит установить памятник на могиле отца, а мне никак не решить какой.
Вслед за Джайлсом я вошел в кладбищенские ворота. Надгробные плиты на большинстве могил были сделаны из песчаника и изрядно пострадали от времени и непогоды. Джайлс подвел меня к единственному на все кладбище мраморному памятнику. Надпись на нем была проста:
Эдвард Ренн 1421–1486
И его супруга Агнесс 1439–1488
Покойтесь с миром
– Они оба умерли, когда я был студентом, – вздохнул Джайлс. – Моя матушка была предана отцу всей душой. Смерть его стала для нее непереносимым ударом, и полтора года спустя она последовала за ним.
– Она была намного моложе вашего отца.
– На восемнадцать лет. Отец уже был женат прежде, но брак его остался бесплодным. Жена его умерла, когда им обоим было лет по сорок. Она похоронена в склепе своей семьи. А отец женился вторично, на моей матери. И на старости лет Бог послал ему сына, то есть меня.
– Семья моего отца из поколения в поколение жила в Личфилде, – сообщил я. – Думаю, это было одной из причин того, что отец так болезненно принял мое нежелание заниматься хозяйством на ферме. Он хотел, чтобы я продолжил семейную традицию.
– А мой отец в молодости перебрался в Хоулм из Уокфилда. Так что о крепких семейных связях с этим местом речи не было.
– Памятник очень красив, – заметил я. – Мрамор всегда выглядит благородно. Думаю, я тоже установлю на могиле отца мраморное надгробие.
– Оставьте меня на несколько минут, Мэтью, – попросил Джайлс. – Я присоединюсь к вам в церкви. Поверьте, она стоит того, чтобы туда заглянуть.
Я повернулся и медленно пошел по тропе, ведущей к церкви.
Треск сухой ветки заставил меня остановиться. В тревоге я окинул взглядом деревья, бросавшие на церковный двор темные тени, но не заметил ни малейшего движения.
«Должно быть, олень», – решил я, входя в церковь.
Внутри царил полумрак, разгоняемый тусклым светом свечей. Арочные своды и потолочные балки были расписаны белыми розами Тюдоров. В боковой капелле я увидел статую Пресвятой Девы, перед которой мерцала свеча.
«Королю Генриху это не понравилось бы», – отметил я про себя.
Опустившись на деревянную скамью, я предался воспоминаниям о своем невеселом детстве и об отце, с которым так и не сумел достичь понимания; свет угасающего дня, проникающий сквозь витражные окна, постепенно слабел. Перед внутренним взором стояло лицо отца, хмурое и неулыбчивое. Да, нрав у него был суровый. Откровенно говоря, даже став взрослым, я приезжал домой без особой радости.
Дверь отворилась, и вошел Джайлс. Постукивая палкой, он вошел в боковую капеллу, осенил себя крестом, взял свечу и зажег ее от той, что стояла перед статуей. Затем он подошел ко мне, тяжело опустился на скамью, а свечу поставил на пол.
– Красивая церковь. – Он повернулся ко мне. – В детстве я прислуживал в алтаре. Как и все мальчишки, я был горазд на всякие проказы. Вместе с другими сорванцами мы частенько ловили мышей, которые лакомились церковными свечами, впрягали их в крошечные повозки, что мастерили из щепок, и выпускали в нефе.
– Мне тоже доводилось прислуживать в алтаре, – с улыбкой вспомнил я. – Но увы, проказничать я себе не позволял и относился к своим обязанностям чрезвычайно серьезно.
– Однако впоследствии вы стали убежденным сторонником реформ, – заметил Джайлс, с любопытством глядя на меня.
– Да, я был горячим приверженцем изменений в церковной жизни. Сейчас мне самому трудно в это поверить. Думаю, в стане реформаторов я оказался потому, что привык подвергать все сомнению.
– Мне кажется, эта привычка не изменила вам и поныне.
– Возможно. Раньше я сомневался в установлениях старой церкви, сейчас я подвергаю сомнению целесообразность реформ.
– Это капелла Констеблов, – сказал Ренн, кивнув в сторону боковой капеллы.
– Ее установила семья сэра Роберта Констебла?
– Да. На протяжении веков они владели здесь землями. В этой церкви до сих пор ежедневно служат мессу за упокой их душ. Кстати, во времена моего детства здешний священник тоже принадлежал к семейству Констебл.
– Среди местных жителей Констеблы пользовались любовью?
– Ничуть. Все они отличались алчностью и притесняли местных крестьян без всякого снисхождения. И Роберт Констебл был ничуть не лучше остальных. Но он умер за свои убеждения и, полагаю, искупил этим все свои грехи.
«Подобная участь неминуемо ожидает и Бродерика», – подумал я, припоминая недавний разговор с сержантом Ликоном.
– Говорят, скелет Констебла до сих пор висит на городских воротах Халла, – произнес я вслух.
– Да. Так что нам не избежать этого тягостного зрелища.
Джайлс немного помолчал и заговорил вновь:
– После смерти отца я продал ферму Констеблам. Сам я жил в Йорке и не имел никакой возможности заниматься хозяйством. Так же, как и вы. Так что, если вы продадите ферму отца, вы не должны чувствовать себя виноватым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
– В детстве вы были счастливы? – спросил я.
– О, более чем, – откликнулся Джайлс, просияв улыбкой.
– А разве ваш отец не хотел, чтобы вы продолжили его дело и занялись бы хозяйством на ферме?
– Нет. Я хорошо учился в школе, и отец быстро понял, что книги и ученые споры интересуют меня куда больше, чем дренажные канавы и навоз для удобрения. Родители возлагали на меня большие надежды, они не сомневались, что смогут гордиться мной.
– Я тоже сызмальства полюбил книги. А еще я любил рисовать и до недавнего времени баловался красками. Но я всегда понимал, что отец мой хотел бы иметь совсем другого сына – здорового, крепкого и выносливого. Такой сын с малых лет был бы ему помощником и со временем стал бы хорошим хозяином на ферме.
– Родители поступают разумно, когда принимают своих детей такими, какие они есть. К тому же у вашего отца не было повода для разочарований. Ведь умная голова – ничуть не меньший дар, чем здоровое и крепкое тело.
– Думаю, он пытался убедить себя в этом, – с грустной улыбкой заметил я. – Что до матери, я плохо ее помню. Она умерла, когда мне было десять лет.
– Значит, вы получили чисто мужское воспитание, не смягченное женской лаской.
– Да. И надо признать, после смерти матери нрав моего отца стал куда более суровым и замкнутым.
Несколько мгновений никто из нас не произносил ни слова.
– Я хотел побывать на могиле родителей, а после зайти в церковь, – нарушил молчание Джайлс. – Может, вы присоединитесь ко мне?
– С удовольствием. В скором времени мне предстоит установить памятник на могиле отца, а мне никак не решить какой.
Вслед за Джайлсом я вошел в кладбищенские ворота. Надгробные плиты на большинстве могил были сделаны из песчаника и изрядно пострадали от времени и непогоды. Джайлс подвел меня к единственному на все кладбище мраморному памятнику. Надпись на нем была проста:
Эдвард Ренн 1421–1486
И его супруга Агнесс 1439–1488
Покойтесь с миром
– Они оба умерли, когда я был студентом, – вздохнул Джайлс. – Моя матушка была предана отцу всей душой. Смерть его стала для нее непереносимым ударом, и полтора года спустя она последовала за ним.
– Она была намного моложе вашего отца.
– На восемнадцать лет. Отец уже был женат прежде, но брак его остался бесплодным. Жена его умерла, когда им обоим было лет по сорок. Она похоронена в склепе своей семьи. А отец женился вторично, на моей матери. И на старости лет Бог послал ему сына, то есть меня.
– Семья моего отца из поколения в поколение жила в Личфилде, – сообщил я. – Думаю, это было одной из причин того, что отец так болезненно принял мое нежелание заниматься хозяйством на ферме. Он хотел, чтобы я продолжил семейную традицию.
– А мой отец в молодости перебрался в Хоулм из Уокфилда. Так что о крепких семейных связях с этим местом речи не было.
– Памятник очень красив, – заметил я. – Мрамор всегда выглядит благородно. Думаю, я тоже установлю на могиле отца мраморное надгробие.
– Оставьте меня на несколько минут, Мэтью, – попросил Джайлс. – Я присоединюсь к вам в церкви. Поверьте, она стоит того, чтобы туда заглянуть.
Я повернулся и медленно пошел по тропе, ведущей к церкви.
Треск сухой ветки заставил меня остановиться. В тревоге я окинул взглядом деревья, бросавшие на церковный двор темные тени, но не заметил ни малейшего движения.
«Должно быть, олень», – решил я, входя в церковь.
Внутри царил полумрак, разгоняемый тусклым светом свечей. Арочные своды и потолочные балки были расписаны белыми розами Тюдоров. В боковой капелле я увидел статую Пресвятой Девы, перед которой мерцала свеча.
«Королю Генриху это не понравилось бы», – отметил я про себя.
Опустившись на деревянную скамью, я предался воспоминаниям о своем невеселом детстве и об отце, с которым так и не сумел достичь понимания; свет угасающего дня, проникающий сквозь витражные окна, постепенно слабел. Перед внутренним взором стояло лицо отца, хмурое и неулыбчивое. Да, нрав у него был суровый. Откровенно говоря, даже став взрослым, я приезжал домой без особой радости.
Дверь отворилась, и вошел Джайлс. Постукивая палкой, он вошел в боковую капеллу, осенил себя крестом, взял свечу и зажег ее от той, что стояла перед статуей. Затем он подошел ко мне, тяжело опустился на скамью, а свечу поставил на пол.
– Красивая церковь. – Он повернулся ко мне. – В детстве я прислуживал в алтаре. Как и все мальчишки, я был горазд на всякие проказы. Вместе с другими сорванцами мы частенько ловили мышей, которые лакомились церковными свечами, впрягали их в крошечные повозки, что мастерили из щепок, и выпускали в нефе.
– Мне тоже доводилось прислуживать в алтаре, – с улыбкой вспомнил я. – Но увы, проказничать я себе не позволял и относился к своим обязанностям чрезвычайно серьезно.
– Однако впоследствии вы стали убежденным сторонником реформ, – заметил Джайлс, с любопытством глядя на меня.
– Да, я был горячим приверженцем изменений в церковной жизни. Сейчас мне самому трудно в это поверить. Думаю, в стане реформаторов я оказался потому, что привык подвергать все сомнению.
– Мне кажется, эта привычка не изменила вам и поныне.
– Возможно. Раньше я сомневался в установлениях старой церкви, сейчас я подвергаю сомнению целесообразность реформ.
– Это капелла Констеблов, – сказал Ренн, кивнув в сторону боковой капеллы.
– Ее установила семья сэра Роберта Констебла?
– Да. На протяжении веков они владели здесь землями. В этой церкви до сих пор ежедневно служат мессу за упокой их душ. Кстати, во времена моего детства здешний священник тоже принадлежал к семейству Констебл.
– Среди местных жителей Констеблы пользовались любовью?
– Ничуть. Все они отличались алчностью и притесняли местных крестьян без всякого снисхождения. И Роберт Констебл был ничуть не лучше остальных. Но он умер за свои убеждения и, полагаю, искупил этим все свои грехи.
«Подобная участь неминуемо ожидает и Бродерика», – подумал я, припоминая недавний разговор с сержантом Ликоном.
– Говорят, скелет Констебла до сих пор висит на городских воротах Халла, – произнес я вслух.
– Да. Так что нам не избежать этого тягостного зрелища.
Джайлс немного помолчал и заговорил вновь:
– После смерти отца я продал ферму Констеблам. Сам я жил в Йорке и не имел никакой возможности заниматься хозяйством. Так же, как и вы. Так что, если вы продадите ферму отца, вы не должны чувствовать себя виноватым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201