" Одну—выполненную ведь пришли не с пустыми руками, Копти?
Копти. Я принес портрет, который вы заказывали мне, ваша светлость. II принес еще один, которою вы мне не заказывали, по на который стоит посмотреть.
Принц. Какой я заказывал? Не могу припомнить...
К о и т и. Графини Орсина.
При п it. Верно! Портрет только немного запоздал.
Контп. Наших прекрасных дам можно писать не каждый день. Графиня за три месяца лишь однажды согласилась позировать мне.
П р и н ц. Где портреты?
К о н т и. В приемной, я сейчас принесу их.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Принц. Ее портрет! Что ж! Ее портрет — это еще не она сама. А может быть, в портрете я вновь найду то, чего не замечаю больше в оригинале. Но не к чему мне находить там что-либо. Докучливый художник! Я даже думаю, что она подкупила его. А хотя бы и так! Если ее образ, нарисованный иными красками, на ином фоне, снова бы занял место в моем сердце,— право, я бы, кажется, обрадовался. Когда я любил се, я чувствовал себя всегда так легко, так радостно, так беззаботно. А теперь все пошло. Нет, нет, нет! Приятно или неприятно, но так мне лучше.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
П р и н ц. Входит К о и т и с портретами и прислоняет один из них лицевой стороной к стулу.
Копти (устанавливая другой портрет). Я вас прошу, принц, не забывать о границах нашего искусства. Многое из того, что нас пленяет в красоте, лежит за его пределами. Прошу вас встать сюда!
Принц (взглянув на портрет). Отлично, Копти! Отлично! Я о вашем мастерстве, о вашей кисти. Но вы польстили, Копти, бесконечно польстили!
Копти. Оригинал, кажется, был иного мнения. Да и па самом деле я польстил не больше, чем должно льстить искусство. Пусть искусство живописует так, как пластическая природа — ежели она существует — замыслила свой образ; без отступлений, неизбежных, когда образ воплощается в материю, без разрушений, которые приносит время.
Принц. Мыслящий художник ценен вдвойне. Но оригинал, вы говорите, нашел...
Прошу простить меня, принц. Оригинал — особа, к которой следует относиться со всяческим уважением. Я не хотел сказать ничего нелестного для нее.
Принц. Можете быть откровенным! Что же сказал оригинал?
Копти. «Я довольна,— слазала графиня,— что не выгляжу безобразнее».
Принц. Еще безобразнее? О, я действительно узнаю оригинал.
Конти. И она сказала это с гримасой, о которой, разумеется, и не догадаешься по портрету.
Принц. Вот это я и имел в виду! Именно это я и считаю безграничной лестью. О! Я хорошо знаю это гордое, насмешливое выражение, способное обезобразить лицо самой Грации! Не отрицаю, что красивые губы, складываясь в слегка насмешливую улыбку, нередко становятся еще прелестней. Но, должен заметить,— слегка; усмешка не должна превращаться в гримасу, как у нашей графини. А глаза должны господствовать над этой шаловливой усмешкой — глаза, каких нет у нашей любезной графини! Нет их и на этом портрете.
Конти. Ваша светлость, я чрезвычайно удивлен...
Принц. Чем же? Все, что искусство способно сделать хорошего из больших, выпуклых, оцепенелых, неподвижных, как у медузы, глаз графини,— вы, Контя, честно сделали. Честно сказал я? Менее честно — было бы, пожалуй, честнее. Ну, скажите сами, Конти, можно ли по этому портрету сделать заключение о характере оригинала? А ведь следовало бы. Вы превратили надменность в чувство достоинства, сарказм — в улыбку, склонность к мрачным фантазиям — в тихую грусть.
Конти (немного раздосадованный). Ах, мой принц, мы, художники, рассчитываем на то, что готовый портрет застанет любовника таким же пылким, каким он был, заказывая его. Мы пишем глазами любви, и только глазам любви следует судить нас.
Принц. Оставим, Конти,—и почему только вы не принесли это месяцем? В сторону его! А что представляет из себя другой?
Конти (держит в руках портрет, не показывая его). Тоже женский портрет.
Принц. Я бы охотнее вовсе не смотрел его. Ведь к моему идеалу (указывает пальцем на лоб) — или скорее здесь (указывая на сердце) — он все равно не приблизится. Я бы хотел, Конти, иметь возможность восхищаться вашим искусством на других предметах.
Конти. Существует искусство, более достойное восхищения, но, безусловно, пет предмета, более достойного восхищения, чем этот.
Принц. Держу пари, Копти, что это повелительница самого художника.
В этот момент Копти поворачивает портрет.
Что я вижу? Это ваше произведение? Или произведение моей фантазии? Эмилия Галотти!
Конти. Как, мой принц? Вы знаете этого ангела?
Принц (стараясь взять себя в руки, но не сводя глаз с портрета). Немного! Ровно столько, чтобы узнать при встрече. Несколько недель тому назад я встретил ее с матерью на одном вечере. После этого она встречалась мне только в церкви — где еще менее удобно было смотреть на нее. Я также знаю ее отца. Он не из моих друзей. Это он больше других противился моим притязаниям на Сабионетту,— старый воин, гордый и грубый, но в то же время добрый и честный!
Копт и. Отец! Но здесь перед нами его дочь.
Принц. Клянусь богом! Будто ее выкрали из зеркала. (Все еще не отрывая глаз от портрета.) О, вы ведь знаете, Копти, что высшая похвала художнику — это когда перед его произведением забываешь о похвалах.
Конти. А между тем я вовсе недоволен собой; и в то же время весьма доволен своим недовольством. Ах, почему мы не можем писать непосредственно глазами! Сколько теряется на длинном пути от глаз к кисти через посредство руки! Но, как я уже говорил, именно потому, что я знаю, что утеряно, как утеряно и почему утеряно,— я горжусь этим своим знанием столь же, сколь и тем, что мне удалось не утерять. В утраченном больше, чем в сохраненном, черпаю я убеждение, что я действительно великий художник и что только рука моя не всегда бывает совершенна. Или вы думаете, принц, что Рафаэль не был бы величайшим гением в живописи, родись он, по несчастной случайности, без рук? Как ваше мнение, принц?
Принц (оторвавшись на момент от портрета). Что вы сказали, Конти? Что вы хотите знать?
К о н т и. О, ничего, ничего! Болтовня! Я видел в ваших глазах всю вашу душу. Мне милы такие души и такие глаза.
Принц (с напускной холодностью). Итак, Копти, вы считаете, что Эмилия принадлежит к числу первых краса ниц нашего города?
К о л т и. Итак? Принадлежит к числу? К числу первых красавиц, да еще нашего города? Вы надо мной смеетесь, принц. Или же все это время вы столь же мало видели, как и слышали.
П p и н ц. Милейший Копти (снова устремляя глаза на портрет), как можем мы доверять своим глазам? В сущности, один лишь художник может судить о красоте.
Неужели же восприятие каждого человека ожидать приговора художника? В монастырь того, кто хочет у нас учиться пониманию прекрасного! Но вот что я должен сказать вам как художник, принц: одна из величайших удач моей жизни — то, что Эмилия Галотти согласилась позировать мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Копти. Я принес портрет, который вы заказывали мне, ваша светлость. II принес еще один, которою вы мне не заказывали, по на который стоит посмотреть.
Принц. Какой я заказывал? Не могу припомнить...
К о и т и. Графини Орсина.
При п it. Верно! Портрет только немного запоздал.
Контп. Наших прекрасных дам можно писать не каждый день. Графиня за три месяца лишь однажды согласилась позировать мне.
П р и н ц. Где портреты?
К о н т и. В приемной, я сейчас принесу их.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Принц. Ее портрет! Что ж! Ее портрет — это еще не она сама. А может быть, в портрете я вновь найду то, чего не замечаю больше в оригинале. Но не к чему мне находить там что-либо. Докучливый художник! Я даже думаю, что она подкупила его. А хотя бы и так! Если ее образ, нарисованный иными красками, на ином фоне, снова бы занял место в моем сердце,— право, я бы, кажется, обрадовался. Когда я любил се, я чувствовал себя всегда так легко, так радостно, так беззаботно. А теперь все пошло. Нет, нет, нет! Приятно или неприятно, но так мне лучше.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
П р и н ц. Входит К о и т и с портретами и прислоняет один из них лицевой стороной к стулу.
Копти (устанавливая другой портрет). Я вас прошу, принц, не забывать о границах нашего искусства. Многое из того, что нас пленяет в красоте, лежит за его пределами. Прошу вас встать сюда!
Принц (взглянув на портрет). Отлично, Копти! Отлично! Я о вашем мастерстве, о вашей кисти. Но вы польстили, Копти, бесконечно польстили!
Копти. Оригинал, кажется, был иного мнения. Да и па самом деле я польстил не больше, чем должно льстить искусство. Пусть искусство живописует так, как пластическая природа — ежели она существует — замыслила свой образ; без отступлений, неизбежных, когда образ воплощается в материю, без разрушений, которые приносит время.
Принц. Мыслящий художник ценен вдвойне. Но оригинал, вы говорите, нашел...
Прошу простить меня, принц. Оригинал — особа, к которой следует относиться со всяческим уважением. Я не хотел сказать ничего нелестного для нее.
Принц. Можете быть откровенным! Что же сказал оригинал?
Копти. «Я довольна,— слазала графиня,— что не выгляжу безобразнее».
Принц. Еще безобразнее? О, я действительно узнаю оригинал.
Конти. И она сказала это с гримасой, о которой, разумеется, и не догадаешься по портрету.
Принц. Вот это я и имел в виду! Именно это я и считаю безграничной лестью. О! Я хорошо знаю это гордое, насмешливое выражение, способное обезобразить лицо самой Грации! Не отрицаю, что красивые губы, складываясь в слегка насмешливую улыбку, нередко становятся еще прелестней. Но, должен заметить,— слегка; усмешка не должна превращаться в гримасу, как у нашей графини. А глаза должны господствовать над этой шаловливой усмешкой — глаза, каких нет у нашей любезной графини! Нет их и на этом портрете.
Конти. Ваша светлость, я чрезвычайно удивлен...
Принц. Чем же? Все, что искусство способно сделать хорошего из больших, выпуклых, оцепенелых, неподвижных, как у медузы, глаз графини,— вы, Контя, честно сделали. Честно сказал я? Менее честно — было бы, пожалуй, честнее. Ну, скажите сами, Конти, можно ли по этому портрету сделать заключение о характере оригинала? А ведь следовало бы. Вы превратили надменность в чувство достоинства, сарказм — в улыбку, склонность к мрачным фантазиям — в тихую грусть.
Конти (немного раздосадованный). Ах, мой принц, мы, художники, рассчитываем на то, что готовый портрет застанет любовника таким же пылким, каким он был, заказывая его. Мы пишем глазами любви, и только глазам любви следует судить нас.
Принц. Оставим, Конти,—и почему только вы не принесли это месяцем? В сторону его! А что представляет из себя другой?
Конти (держит в руках портрет, не показывая его). Тоже женский портрет.
Принц. Я бы охотнее вовсе не смотрел его. Ведь к моему идеалу (указывает пальцем на лоб) — или скорее здесь (указывая на сердце) — он все равно не приблизится. Я бы хотел, Конти, иметь возможность восхищаться вашим искусством на других предметах.
Конти. Существует искусство, более достойное восхищения, но, безусловно, пет предмета, более достойного восхищения, чем этот.
Принц. Держу пари, Копти, что это повелительница самого художника.
В этот момент Копти поворачивает портрет.
Что я вижу? Это ваше произведение? Или произведение моей фантазии? Эмилия Галотти!
Конти. Как, мой принц? Вы знаете этого ангела?
Принц (стараясь взять себя в руки, но не сводя глаз с портрета). Немного! Ровно столько, чтобы узнать при встрече. Несколько недель тому назад я встретил ее с матерью на одном вечере. После этого она встречалась мне только в церкви — где еще менее удобно было смотреть на нее. Я также знаю ее отца. Он не из моих друзей. Это он больше других противился моим притязаниям на Сабионетту,— старый воин, гордый и грубый, но в то же время добрый и честный!
Копт и. Отец! Но здесь перед нами его дочь.
Принц. Клянусь богом! Будто ее выкрали из зеркала. (Все еще не отрывая глаз от портрета.) О, вы ведь знаете, Копти, что высшая похвала художнику — это когда перед его произведением забываешь о похвалах.
Конти. А между тем я вовсе недоволен собой; и в то же время весьма доволен своим недовольством. Ах, почему мы не можем писать непосредственно глазами! Сколько теряется на длинном пути от глаз к кисти через посредство руки! Но, как я уже говорил, именно потому, что я знаю, что утеряно, как утеряно и почему утеряно,— я горжусь этим своим знанием столь же, сколь и тем, что мне удалось не утерять. В утраченном больше, чем в сохраненном, черпаю я убеждение, что я действительно великий художник и что только рука моя не всегда бывает совершенна. Или вы думаете, принц, что Рафаэль не был бы величайшим гением в живописи, родись он, по несчастной случайности, без рук? Как ваше мнение, принц?
Принц (оторвавшись на момент от портрета). Что вы сказали, Конти? Что вы хотите знать?
К о н т и. О, ничего, ничего! Болтовня! Я видел в ваших глазах всю вашу душу. Мне милы такие души и такие глаза.
Принц (с напускной холодностью). Итак, Копти, вы считаете, что Эмилия принадлежит к числу первых краса ниц нашего города?
К о л т и. Итак? Принадлежит к числу? К числу первых красавиц, да еще нашего города? Вы надо мной смеетесь, принц. Или же все это время вы столь же мало видели, как и слышали.
П p и н ц. Милейший Копти (снова устремляя глаза на портрет), как можем мы доверять своим глазам? В сущности, один лишь художник может судить о красоте.
Неужели же восприятие каждого человека ожидать приговора художника? В монастырь того, кто хочет у нас учиться пониманию прекрасного! Но вот что я должен сказать вам как художник, принц: одна из величайших удач моей жизни — то, что Эмилия Галотти согласилась позировать мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76