Кто из смертных знает, сколь порочен он по природе своей и сколь дурно он поступал бы, если бы небожители дозволили нам в полной мере поддаваться любому соблазну опозорить себя мелочностью. Да, царевич, будь это так, я, может быть, тоже оказался бы тем, кем ты меня считаешь; может быть, и я мыслил бы настолько неблагородно, что решил бы не пренебречь неслыханной военной удачей отдавшей тебя в мои руки; может быть, и я воспользовался бы тобой для того, чтобы вымогать выгоды, добиваться которых, силой оружия больше; может быть... Но не страшись: высшая, неземная власть предвидела все эти «может быть». Твой отец не в силах заплатить мне за своего сына дороже, чем я ему — за моего.
Фи л о т. Я изумлен! Ты даешь мне понять...
Аридей. Что мой сын в плену у твоего отца, как ты у меня.
Ф и л о т. Твой сын попал в плен к моему отцу? Твой Политимет? Как? Когда? Где?
Аридей. Так повелела судьба! С обеих чашек весов она сняла но равному грузу, и весы по-прежнему в равновесии.
Стратон. Ты, конечно, хочешь знать подробности. Так вот, тот самый отряд, навстречу которому ты так поспешно ринулся, вел Политимет; и когда твои воины обнаружили, что ты исчез, ярость и отчаянье придали им нечеловеческую силу. Они ринулись вперед и все устремились на того, кто, как сочли они. восполнит им их потерю. Остальное тебе известно. А теперь прими совет старого воина: атака — не скачки; победа достается не тому, кто нападает первым, а тому, кто делает это с наименьший риском. Запомни это, не в меру пылкий царевич, и папе будущий герой погибнет еще в зародыше.
Аридей. Стратой, твое дружеское предостережение при водит царевича в уныние. Смотри, как он помрачнел!
Ф и л о т. Нет, это не так. Но оставьте меня. Погрузившись в благоговейные раздумья о мудрости провидения, я...
Аридей. Царевич, лучшее выражение благоговения — признательная радость. Ободрись! Мы, отцы, не хотим дольше одерживать своих сыновей вдали от себя. Мой гонец уже готов: он поедет, чтобы ускорить размен пленными. Но ты ведь знаешь: добрая весть, если она исходит от врага, всегда наводит на мысль о ловушке. Ваши могут заподозрить, что ты умер от раны. Поэтому необходимо, чтобы ты сам послал с моим гонцом вестника, стоящего выше подозрений. Иди со мной. Найди среди пленных такого, кому можешь довериться.
Фи л о т. Значит, ты хочешь, чтобы я стал сам себе еще стократ отвратительней? Ведь я же буду видеть себя в каждое из пленных. Избавь меня от этого срама.
Аридей. Но...
Фи л о т. Среди пленных должен быть Пармелион. Пошли его сюда, я скажу ему все, что нужно.
Аридей. Хорошо, пусть будет так. Идем, Стратон! До скорой встречи, царевич!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ Ф И Л О Т.
Фи л о т. Боги! Ударь молния хоть на пядь ближе, я был бы сражен наповал. По боги неисповедимы. Пламя отступило, дым рассеялся, и я лишь оглушен. Неужели все это случилось только для того, чтобы я увидел, сколь жалок я сам и в сколь жалкое положение ввергнут из-за меня мой родитель? Теперь я вновь могу предстать перед тобой, отец! Правда, все еще с потупленным взором, но потупиться заставит меня только стыд, а не жгучее сознание того, что я стал причиной твоей гибели. Теперь я должен бояться лишь одного — твоего насмешливого упрека, а не проклятья, удержанного на устах верховной силой родительской любви.
Однако, клянусь небом, я не в меру снисходителен к себе. Вправе ли я простить себе все ошибки, которые как будто прощает мне судьба? Не должен ли я судить себя строже, чем судят меня она и мой отец, эти слишком добросердечные судьи! Могут свести на нет любое плачевное последствие моего плена, они не могут лишь одного — смыть с меня пятно позора. Не той скоропреходящей грязи, которой поливает нас язык черни, а того подлинно вечного стыда, на который обрекает меля мои внутренний суд — мое собственное беспристрастное «я».
И как легко поддаюсь я самообольщению! Разве отец мой так ничего и не потеряет из-за меня? Разве так уж ничтожны выгоды, которые могло бы принести ему пленение Политимета но угоди в плен и я? Его пленник не нужен ему только из-за меня. Военное счастье все равно улыбнулось бы тому, кто этого достоин; дело моего отца восторжествовало бы, окажись в плену один лишь Политимет, а не Политимет и Филот!
А теперь... Что за мысль мелькнула у меня? Нет, это некий бог внушил мне се. Я должен следовать ей! Дай уловить тебя, мгновенная мысль! Вот она вновь родилась во мне. Она ширится, она озаряет всю мою душу!
Что сказал царь? Почему он хочет, чтобы я немедля послал к отцу вестника, стоящего вне подозрения? Для того чтобы мой отец не заподозрил — да, таковы были его слова,— что я умер от полученной раны. Значит, он полагает, что, будь я уже мери: дело приняло бы совсем другой оборот? Так ли ото? Тысячу раз благодарю Аридея за такое откровение, тысячу раз! В самом деле, будь это так, в руках у моего отца был бы пленный царевич, за которого он мог бы потребовать все, что угодно; а у царя, его врага, был бы лишь труп пленного царевича, за который он ничего не мог бы потребовать и который ему оставалось бы либо похоронить, либо сжечь, чтобы он больше не вызывал у пего отвращения.
Прекрасно, это я понял. Следовательно, если я, жалкий племянник, хочу, чтобы победа досталась моему отцу, за чем стало дело? За моей смертью. Да, только за нею. О, человек, если только он умеет умереть, поистине сильнее, чем ему кажется!
Но я? Я ведь лишь росток, молодой побег. Сумею ли умереть я? Это должен уметь не только взрослый человек, настоящий мужчина, это должен уметь и юноша и мальчик, иначе они ничего не умеют. Кто прожил десять лет, у того было десять лет до того, чтобы научиться умирать; а чему не научился за десять лет, тому не научишься и ,за двадцать, и за тридцать, и за целый век.
Пусть, глядя па меня, каков я есть, люди увидят, каким я мог стать. А кем я мог, кем хотел стать? Героем. Что такое герой? О мой далекий сейчас от меня, мой несравненный родитель, незримо присутствуй в душе моей! Разве не учил ты меня, что герой — это муж, знающий, что есть блага, которые дороже жизни; муж, посвятивший свою жизнь служению государству, себя одного — служению многим? Герой — это мужчина. Мужчина, отец мой? Значит, не юноша? Нелепый вопрос! Хорошо, что отец его не слышал. Он подумал бы, что мне хочется, чтобы он ответил «пет»! Сколько лет должно быть сосне, чтобы она годилась стать мачтой? Сколько лет? Столько, чтоб она была достаточно высокой и крепкой.
«Каждая вещь,— говаривал мудрец, воспитавший меня,— совершенна, коль скоро она способна выполнить свое назначение». Я могу выполнить свое назначение, могу умереть на благо государства: значит, я — настоящий человек, значит, я — мужчина. Мужчина, хотя еще несколько дней назад был мальчиком.
Что за пламя бушует у меня в крови!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76