Свечина, урожденная Соймонова, была дочь влиятельного
частного секретаря Екатерины, имевшего по должности квартиру во дворце. Раз
летом, в 1789 году, воротившись вечером, Соймонов застал в своей квартире
иллюминацию и спросил семилетнюю дочь, что это значит. "Как же, папа, не
признавать падение Бастилии и освобождение бедных французских узников", — был
ответ. Можно понять, о чем толковали взрослые, среди которых вращалась девочка.
Но господство этого либерализма ни к чему не обязывало и ничему не научало: под
новыми словами, новыми вкусами и понятиями скрывалась прежняя черствость и
грубость гражданского и нравственного чувства, и эта черствость иногда
обнаруживалась в самых отталкивающих формах. Кн. Дашкова, в молодости так
увлекавшаяся французской литературой, блиставшая на директорском кресле Академии
Наук, под старость, поселившись в Москве, очерствела до того, что все свои
чувства сосредоточила на крысах, которых сумела приручить: она почти никого не
принимала, равнодушно относилась к судьбе своих детей, дралась с прислугой, но
несчастье с крысой трогало ее до глубины души. Начать Вольтером и кончить ручной
крысой умели только люди Екатерининского времени".
"Словом, у нас никогда не было такого цивилизованного варварства, какое
царило во второй половине XVIII в. Равнодушие к окружающему и утрата чутья
родной действительности были последним результатом умственного и нравственного
движения в дворянском обществе".
IV
"Непонимание действительности, — указывает О. Ключевский, — постепенно
развилось в более горькое чувство, и чем успешнее русский ум XVIII и XIX
столетий усваивал себе плоды чужих идей, тем скучнее и непригляднее казалась ему
своя родная действительность. Она была так непохожа на мир, в котором выросли
его идеи. Он никак не мог примириться с родной обстановкой, и ему ни разу не
пришло в голову, что эту обстановку он может улучшить упорным трудом, чтобы
приблизить ее к любимым идеям, что и на Западе эти идеи не вычитаны в уютном
кабинете, а выработаны потом и политы кровью.
Так как его умственное содержание давалось ему легко, так как он брал его
за деньги, как брал все из магазина, то он не мог подумать, что идея есть
результат упорного и тяжелого труда поколений. Почувствовав отвращение к родной
действительности, русский образованный ум должен был почувствовать себя
одиноким. В мире у него не было почвы. Та почва, на которой он срывал
философские цветки, была ему чужда, а та, на которой он стоял, совсем не давала
цветов. Тогда им овладела та космополитическая беспредельная скорбь, которая так
пышно развивалась в образованных людях нашего века".
Вот откуда идут декабристы, а раньше их течения, возглавляемые Радищевым
и Новиковым, а за ними Обломовы, Онегины, Печорины, Тентениковы, Бельтовы и пр.
Оценка русской истории из хода европейской истории и европейских идей поставила
русского интеллигента в нелепое отношение к русской действительности. "Для нас
важно, — пишет В. Ключевский, — в какое отношение к действительности ставили
русского человека заграничные идеи. Между первой и последней не было ничего
общего! Русская действительность создавалась без всякой связи с
действительностью Западной Европы. Русские народные понятия текли не из тех
источников, из которых вытекали идеи французской просветительной литературы.
Русский образованный человек вращался в русской действительности, на его плечах
тяготели факты русского прошлого, от которого он никуда уйти не мог, ибо эти
факты находились в нем самом, а ум его наполнен был содержанием совсем другого
происхождения, совсем другого мира.
Это очень неестественное положение. Обыкновенно общество и отдельные
лица, вращались среди внешних явлений и отношений, для оценки их имеют и свои
понятия и чувства. Но эти понятия и чувства родственны по происхождению с
окружающими явлениями и отношениями. Это просто осадок житейских наблюдений.
Значит, в каждом правильно сложившемся миросозерцании факты и идеи должны иметь
одно происхождение, и только при таком родстве могут помогать друг другу, — ибо
факты умеряют идеи, а идеи регулируют факты. Русский образованный ум в XVIII в.
стал в трагикомическое положение: он знал факты одной действительности, а
питался идеями другой. Начала у него не сходились и не могли сойтись с концами.
Вот когда зародилась умственная болезнь, которая потом тяготела над всеми
нисходящими поколениями, если мы только не признаемся, что она тяготеет над нами
и по сие время. Наши общие идеи не имеют ничего общего с нашими наблюдениями —
мы плохо знаем русские факты и очень хорошо нерусские идеи".
V
"Я, как ваятель, как золотых дел мастер, старательно леплю и вырезываю к
всячески украшаю тот кубок, в котором сам же подношу себе отраву". Приведя это
признание Тургенева, митр. Анастасий замечает в своей книге "Беседы с
собственным сердцем": "Вот исповедь русского интеллигента, типичным воплощением
которого был сам автор этих слов — Тургенев. Утонченная отрава — это роковой
удел нашей интеллигенции. Ей не дано ощутить цветение и аромата жизни, которыми
наслаждаются люди цельного духа. Так паук извлекает яд из цветка, дающего пчеле
нектар".
Отец Павел Флоренский в книге "Столп и утверждение истины"
противопоставляет православное жизнепонимание "брезгливому интеллигентскому
мирочувствию или, скорее, интеллигентскому миробесчувствию". Масонство
преследует цель превратить людей в духовных роботов. Добиться этого оно может
только создав тип человека духовно оторванного от мира сверхъестественного и
мира естественного, вполне удовлетворяющего пребывание в искусственном мире
созданном человеческим разумом.
Внушая неверие в мир сверхъестественный, масоны, и их духовные помощники,
выдают себя за поклонников мира естественного. Но это только очередная ложь.
Человек, находящийся во власти иллюзий, созданных в масонских идейных
лабораториях, не любит ни сверхъестественный, ни естественный мир, а любит
неестественный, искусственный мир, созданный разумом.
Таково жестокое наказание гордыни всех, поставивших человеческий разум
выше Бога. Отказавшись от сверхъестественного, они лишаются возможности быть и
органической частью естественного мира, обрекаются на веру в неестественное, и
на прозябание в неестественном мире, созданном религиозными, политическими и
социальными фантастами.
Характеризуя духовный облик русского интеллигента, О. П. Флоренский
пишет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
частного секретаря Екатерины, имевшего по должности квартиру во дворце. Раз
летом, в 1789 году, воротившись вечером, Соймонов застал в своей квартире
иллюминацию и спросил семилетнюю дочь, что это значит. "Как же, папа, не
признавать падение Бастилии и освобождение бедных французских узников", — был
ответ. Можно понять, о чем толковали взрослые, среди которых вращалась девочка.
Но господство этого либерализма ни к чему не обязывало и ничему не научало: под
новыми словами, новыми вкусами и понятиями скрывалась прежняя черствость и
грубость гражданского и нравственного чувства, и эта черствость иногда
обнаруживалась в самых отталкивающих формах. Кн. Дашкова, в молодости так
увлекавшаяся французской литературой, блиставшая на директорском кресле Академии
Наук, под старость, поселившись в Москве, очерствела до того, что все свои
чувства сосредоточила на крысах, которых сумела приручить: она почти никого не
принимала, равнодушно относилась к судьбе своих детей, дралась с прислугой, но
несчастье с крысой трогало ее до глубины души. Начать Вольтером и кончить ручной
крысой умели только люди Екатерининского времени".
"Словом, у нас никогда не было такого цивилизованного варварства, какое
царило во второй половине XVIII в. Равнодушие к окружающему и утрата чутья
родной действительности были последним результатом умственного и нравственного
движения в дворянском обществе".
IV
"Непонимание действительности, — указывает О. Ключевский, — постепенно
развилось в более горькое чувство, и чем успешнее русский ум XVIII и XIX
столетий усваивал себе плоды чужих идей, тем скучнее и непригляднее казалась ему
своя родная действительность. Она была так непохожа на мир, в котором выросли
его идеи. Он никак не мог примириться с родной обстановкой, и ему ни разу не
пришло в голову, что эту обстановку он может улучшить упорным трудом, чтобы
приблизить ее к любимым идеям, что и на Западе эти идеи не вычитаны в уютном
кабинете, а выработаны потом и политы кровью.
Так как его умственное содержание давалось ему легко, так как он брал его
за деньги, как брал все из магазина, то он не мог подумать, что идея есть
результат упорного и тяжелого труда поколений. Почувствовав отвращение к родной
действительности, русский образованный ум должен был почувствовать себя
одиноким. В мире у него не было почвы. Та почва, на которой он срывал
философские цветки, была ему чужда, а та, на которой он стоял, совсем не давала
цветов. Тогда им овладела та космополитическая беспредельная скорбь, которая так
пышно развивалась в образованных людях нашего века".
Вот откуда идут декабристы, а раньше их течения, возглавляемые Радищевым
и Новиковым, а за ними Обломовы, Онегины, Печорины, Тентениковы, Бельтовы и пр.
Оценка русской истории из хода европейской истории и европейских идей поставила
русского интеллигента в нелепое отношение к русской действительности. "Для нас
важно, — пишет В. Ключевский, — в какое отношение к действительности ставили
русского человека заграничные идеи. Между первой и последней не было ничего
общего! Русская действительность создавалась без всякой связи с
действительностью Западной Европы. Русские народные понятия текли не из тех
источников, из которых вытекали идеи французской просветительной литературы.
Русский образованный человек вращался в русской действительности, на его плечах
тяготели факты русского прошлого, от которого он никуда уйти не мог, ибо эти
факты находились в нем самом, а ум его наполнен был содержанием совсем другого
происхождения, совсем другого мира.
Это очень неестественное положение. Обыкновенно общество и отдельные
лица, вращались среди внешних явлений и отношений, для оценки их имеют и свои
понятия и чувства. Но эти понятия и чувства родственны по происхождению с
окружающими явлениями и отношениями. Это просто осадок житейских наблюдений.
Значит, в каждом правильно сложившемся миросозерцании факты и идеи должны иметь
одно происхождение, и только при таком родстве могут помогать друг другу, — ибо
факты умеряют идеи, а идеи регулируют факты. Русский образованный ум в XVIII в.
стал в трагикомическое положение: он знал факты одной действительности, а
питался идеями другой. Начала у него не сходились и не могли сойтись с концами.
Вот когда зародилась умственная болезнь, которая потом тяготела над всеми
нисходящими поколениями, если мы только не признаемся, что она тяготеет над нами
и по сие время. Наши общие идеи не имеют ничего общего с нашими наблюдениями —
мы плохо знаем русские факты и очень хорошо нерусские идеи".
V
"Я, как ваятель, как золотых дел мастер, старательно леплю и вырезываю к
всячески украшаю тот кубок, в котором сам же подношу себе отраву". Приведя это
признание Тургенева, митр. Анастасий замечает в своей книге "Беседы с
собственным сердцем": "Вот исповедь русского интеллигента, типичным воплощением
которого был сам автор этих слов — Тургенев. Утонченная отрава — это роковой
удел нашей интеллигенции. Ей не дано ощутить цветение и аромата жизни, которыми
наслаждаются люди цельного духа. Так паук извлекает яд из цветка, дающего пчеле
нектар".
Отец Павел Флоренский в книге "Столп и утверждение истины"
противопоставляет православное жизнепонимание "брезгливому интеллигентскому
мирочувствию или, скорее, интеллигентскому миробесчувствию". Масонство
преследует цель превратить людей в духовных роботов. Добиться этого оно может
только создав тип человека духовно оторванного от мира сверхъестественного и
мира естественного, вполне удовлетворяющего пребывание в искусственном мире
созданном человеческим разумом.
Внушая неверие в мир сверхъестественный, масоны, и их духовные помощники,
выдают себя за поклонников мира естественного. Но это только очередная ложь.
Человек, находящийся во власти иллюзий, созданных в масонских идейных
лабораториях, не любит ни сверхъестественный, ни естественный мир, а любит
неестественный, искусственный мир, созданный разумом.
Таково жестокое наказание гордыни всех, поставивших человеческий разум
выше Бога. Отказавшись от сверхъестественного, они лишаются возможности быть и
органической частью естественного мира, обрекаются на веру в неестественное, и
на прозябание в неестественном мире, созданном религиозными, политическими и
социальными фантастами.
Характеризуя духовный облик русского интеллигента, О. П. Флоренский
пишет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70