– Спасибо вам за все. Большое спасибо. – Он задержался у двери, чтобы взглянуть через улицу на дом, где жил Эрик, и в его взгляде было страдание, которого Эрик так и не понял.
Через минуту хлопнула дверца такси, взвыл мотор, и Фабермахер уехал. Эрик подошел к двери и проводил глазами удаляющуюся машину. Он смотрел, как два маленьких красных огонька спустились с холма, потом скрылись за темной массой густых деревьев.
– Куда он едет? – спросил он немного погодя.
– В Чикаго, – ответил Траскер. Эрик обернулся и почувствовал, что волнение Фабермахера теперь целиком передалось Траскеру. Тот шагал по комнате взад и вперед, словно желая стерпеть следы шагов Хьюго на ковре. – Он звонил Эдне, чтобы она его встретила.
Неужели этим все и кончится, думал Эрик. Неужели этот случай так и останется маленькой вспышкой, которой Риган хотел припугнуть их, чтобы они знали свое место, а заодно и усложнить им работу? Эрик даже позавидовал Фабермахеру – тот уже развязался со всем этим, волен теперь идти на все четыре стороны, зная, что его огромный талант останется при нем, куда бы его ни забросила судьба. Он вырвался из этой грязной клоаки.
Эрика внезапно охватила злость на собственное бессилие. Он резко обернулся к Траскеру и спросил:
– Ну, а мы что станем делать? Проглотим это и будем сидеть, не раскрывая рта?
Траскер молчал, продолжая взволнованно шагать по комнате; наконец Эллен спросила, не поднимая глаз:
– А что вы можете предложить, Эрик?
– Не знаю! Наверное, что-нибудь не слишком разумное, например дать Ригану по морде. – Он взглянул через залитую луной улицу на свой домик.
В кухне светилось окно – очевидно, Сабина все еще возилась с посудой, – а на втором этаже, в спальне, виднелся слабый отсвет лампы, которую зажигали в холле, чтобы не оставлять Джоди в полной темноте. Там, за этими окнами, находились его жена и сын – единственное, что было у него на свете. Ни дом, ни обстановка не принадлежали ему целиком. Казалось, на каждом предмете было клеймо: «взято в долг». За душой у Эрика не было ничего, кроме двух дорогих ему человеческих существ, а это – самая хрупкая и уязвимая собственность на земле. Какое же он имеет право призывать к бунту и вступать в единоборство с Риганом?
– Вы, конечно, ни минуты не сомневаетесь, что Хьюго уволен только потому, что он еврей, не правда ли? – спросил он через плечо.
– Это ясно, – с яростью сказал Траскер. – Разве иначе мог бы Риган убедить попечителей в нелояльности Хьюго, не имея к тому никаких доказательств? Разве мог бы он представить обычный роман с девушкой как нечто грязное и безнравственное? Стоит сказать «еврей», как они поверят чему угодно. Наши попечители отнюдь не дураки, но как только антисемитский вирус попадает им в кровь, самые умные люди начинают верить всякому слову тех, кого в душе считают зловредными кретинами. Конечно, все обернулось бы иначе, будь Фабермахер позубастее, как другие. Но наш Хьюго какой-то пришибленный. Он вроде калеки. В чем-то он очень силен, а в других отношениях слабее ребенка. Никогда не знаешь, от чего он вдруг может пасть духом. Черт возьми, если б только у него хватило смелости защищаться против Ригана!
– Но ведь он всегда может вернуться в Колумбийский университет, – заметила Эллен.
– Разве в этом дело? – огрызнулся Траскер. Он был сейчас так раздражен, что посмотрел на жену почти с ненавистью. – Он всегда может и горло себе перерезать!
Эллен взглянула на него, даже не пытаясь скрыть обиды.
– Ладно, Джоб, я только хотела…
– Я отлично знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь облегчить мне возможность сидеть сложа руки и держать язык за зубами.
– О, она совсем этого не думала, – вмешался Эрик.
Траскер отмахнулся.
– Вы ничего не понимаете. Она считает, что раз я физик, ученый, то должен быть отчаянным смельчаком. Когда я ей как-то сказал, что дрался всего раз в жизни и то из-за теории квантов, она чуть не плюнула мне в глаза.
– Джоб, ты говоришь глупости, – спокойно сказала Эллен, не отрываясь от вязанья. – Девочки, посуда вымыта?
– Ох, мама, – захныкала Нэнси, – ты нас весь вечер гоняешь из комнаты в комнату, точно мы маленькие!
– Если посуда вымыта, – невозмутимо продолжала Эллен, – то отправляйтесь наверх и ложитесь спать.
– Пусть остаются, – потребовал Траскер. – Раз я говорю глупости, то пусть они наконец убедятся, что я действительно дурак.
– Если хочешь непременно мучить себя, – пожалуйста.
– Это ты меня мучаешь, ты считаешь, что я всегда должен с чем-то бороться. Думаешь, я забыл, как ты не впустила меня в дом в ту ночь, когда казнили Сакко и Ванцетти, потому что я не подписался под петицией об их освобождении? Я ведь слышал, как ты плакала, когда наступил час, назначенный для казни.
– Это было так давно, – спокойно возразила она. – И если я так относилась к Сакко и Ванцетти, да и ко многому другому, то лишь потому, что я с детства привыкла верить в некоторые вещи. Но с той ночи я больше ничего уже от тебя не требовала. Ты ведь сам знаешь.
– Да, ты не требовала, ты только поощряла меня верить всякому вздору, вроде того, будто я настолько непримирим, что мне нельзя ввязываться ни в какую борьбу; это как дети говорят: «держи меня крепче, а то я его убью». Ты оказала мне плохую услугу, Эллен. Даже если я сам этого хотел, все равно, это плохая услуга.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
– Тогда поступай, как тебе угодно, Джоб.
– Ну, так вот что. Я отвечаю за то, что сегодня произошло с этим мальчиком. Я уговорил его приехать сюда, а теперь даже не встал на его защиту. Я сию же минуту иду к Ригану.
Эрик увидел на лице Эллен улыбку, но странно: в этой улыбке не было и тени гордости за мужа, одна только жалость.
– Ты прав, Джоб, – сказала она обычным тоном. – Ты отвечаешь за этого мальчика.
– Значит, мы понимаем друг друга, – упрямо сказал он.
– Постойте, – вмешался Эрик, – не будьте же, в самом деле, дураком. Если вы хотите с ним бороться, не ходите один. Среди преподавателей найдется человек сорок, которые стремятся восстановить справедливость на нашем факультете. Почему бы не поговорить с ними? Они готовы умереть, но добиться своего. Если вы пойдете против Ригана один, вас, вероятно, просто уволят, и что вы этим докажете?
– Нет, – сказал Траскер, – это мой долг.
– Тогда пойдемте вместе. Мы оба несем за Хьюго ответственность.
– Не надо, – сказал Траскер, отстраняя Эрика.
Эрик направился было вслед за ним, но его остановил голос Эллен.
– Оставьте его, – сказала она, уронив вязанье на колени. – Джоб сам наконец до этого дошел. Пусть он хоть раз испытает это на себе, и тогда он поймет то, о чем я ему всегда говорила. – Она снова взялась за вязанье. – Но этот урок может, конечно, обойтись ему очень дорого!..
– Боже мой, Эллен, как вы можете так говорить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
Через минуту хлопнула дверца такси, взвыл мотор, и Фабермахер уехал. Эрик подошел к двери и проводил глазами удаляющуюся машину. Он смотрел, как два маленьких красных огонька спустились с холма, потом скрылись за темной массой густых деревьев.
– Куда он едет? – спросил он немного погодя.
– В Чикаго, – ответил Траскер. Эрик обернулся и почувствовал, что волнение Фабермахера теперь целиком передалось Траскеру. Тот шагал по комнате взад и вперед, словно желая стерпеть следы шагов Хьюго на ковре. – Он звонил Эдне, чтобы она его встретила.
Неужели этим все и кончится, думал Эрик. Неужели этот случай так и останется маленькой вспышкой, которой Риган хотел припугнуть их, чтобы они знали свое место, а заодно и усложнить им работу? Эрик даже позавидовал Фабермахеру – тот уже развязался со всем этим, волен теперь идти на все четыре стороны, зная, что его огромный талант останется при нем, куда бы его ни забросила судьба. Он вырвался из этой грязной клоаки.
Эрика внезапно охватила злость на собственное бессилие. Он резко обернулся к Траскеру и спросил:
– Ну, а мы что станем делать? Проглотим это и будем сидеть, не раскрывая рта?
Траскер молчал, продолжая взволнованно шагать по комнате; наконец Эллен спросила, не поднимая глаз:
– А что вы можете предложить, Эрик?
– Не знаю! Наверное, что-нибудь не слишком разумное, например дать Ригану по морде. – Он взглянул через залитую луной улицу на свой домик.
В кухне светилось окно – очевидно, Сабина все еще возилась с посудой, – а на втором этаже, в спальне, виднелся слабый отсвет лампы, которую зажигали в холле, чтобы не оставлять Джоди в полной темноте. Там, за этими окнами, находились его жена и сын – единственное, что было у него на свете. Ни дом, ни обстановка не принадлежали ему целиком. Казалось, на каждом предмете было клеймо: «взято в долг». За душой у Эрика не было ничего, кроме двух дорогих ему человеческих существ, а это – самая хрупкая и уязвимая собственность на земле. Какое же он имеет право призывать к бунту и вступать в единоборство с Риганом?
– Вы, конечно, ни минуты не сомневаетесь, что Хьюго уволен только потому, что он еврей, не правда ли? – спросил он через плечо.
– Это ясно, – с яростью сказал Траскер. – Разве иначе мог бы Риган убедить попечителей в нелояльности Хьюго, не имея к тому никаких доказательств? Разве мог бы он представить обычный роман с девушкой как нечто грязное и безнравственное? Стоит сказать «еврей», как они поверят чему угодно. Наши попечители отнюдь не дураки, но как только антисемитский вирус попадает им в кровь, самые умные люди начинают верить всякому слову тех, кого в душе считают зловредными кретинами. Конечно, все обернулось бы иначе, будь Фабермахер позубастее, как другие. Но наш Хьюго какой-то пришибленный. Он вроде калеки. В чем-то он очень силен, а в других отношениях слабее ребенка. Никогда не знаешь, от чего он вдруг может пасть духом. Черт возьми, если б только у него хватило смелости защищаться против Ригана!
– Но ведь он всегда может вернуться в Колумбийский университет, – заметила Эллен.
– Разве в этом дело? – огрызнулся Траскер. Он был сейчас так раздражен, что посмотрел на жену почти с ненавистью. – Он всегда может и горло себе перерезать!
Эллен взглянула на него, даже не пытаясь скрыть обиды.
– Ладно, Джоб, я только хотела…
– Я отлично знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь облегчить мне возможность сидеть сложа руки и держать язык за зубами.
– О, она совсем этого не думала, – вмешался Эрик.
Траскер отмахнулся.
– Вы ничего не понимаете. Она считает, что раз я физик, ученый, то должен быть отчаянным смельчаком. Когда я ей как-то сказал, что дрался всего раз в жизни и то из-за теории квантов, она чуть не плюнула мне в глаза.
– Джоб, ты говоришь глупости, – спокойно сказала Эллен, не отрываясь от вязанья. – Девочки, посуда вымыта?
– Ох, мама, – захныкала Нэнси, – ты нас весь вечер гоняешь из комнаты в комнату, точно мы маленькие!
– Если посуда вымыта, – невозмутимо продолжала Эллен, – то отправляйтесь наверх и ложитесь спать.
– Пусть остаются, – потребовал Траскер. – Раз я говорю глупости, то пусть они наконец убедятся, что я действительно дурак.
– Если хочешь непременно мучить себя, – пожалуйста.
– Это ты меня мучаешь, ты считаешь, что я всегда должен с чем-то бороться. Думаешь, я забыл, как ты не впустила меня в дом в ту ночь, когда казнили Сакко и Ванцетти, потому что я не подписался под петицией об их освобождении? Я ведь слышал, как ты плакала, когда наступил час, назначенный для казни.
– Это было так давно, – спокойно возразила она. – И если я так относилась к Сакко и Ванцетти, да и ко многому другому, то лишь потому, что я с детства привыкла верить в некоторые вещи. Но с той ночи я больше ничего уже от тебя не требовала. Ты ведь сам знаешь.
– Да, ты не требовала, ты только поощряла меня верить всякому вздору, вроде того, будто я настолько непримирим, что мне нельзя ввязываться ни в какую борьбу; это как дети говорят: «держи меня крепче, а то я его убью». Ты оказала мне плохую услугу, Эллен. Даже если я сам этого хотел, все равно, это плохая услуга.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
– Тогда поступай, как тебе угодно, Джоб.
– Ну, так вот что. Я отвечаю за то, что сегодня произошло с этим мальчиком. Я уговорил его приехать сюда, а теперь даже не встал на его защиту. Я сию же минуту иду к Ригану.
Эрик увидел на лице Эллен улыбку, но странно: в этой улыбке не было и тени гордости за мужа, одна только жалость.
– Ты прав, Джоб, – сказала она обычным тоном. – Ты отвечаешь за этого мальчика.
– Значит, мы понимаем друг друга, – упрямо сказал он.
– Постойте, – вмешался Эрик, – не будьте же, в самом деле, дураком. Если вы хотите с ним бороться, не ходите один. Среди преподавателей найдется человек сорок, которые стремятся восстановить справедливость на нашем факультете. Почему бы не поговорить с ними? Они готовы умереть, но добиться своего. Если вы пойдете против Ригана один, вас, вероятно, просто уволят, и что вы этим докажете?
– Нет, – сказал Траскер, – это мой долг.
– Тогда пойдемте вместе. Мы оба несем за Хьюго ответственность.
– Не надо, – сказал Траскер, отстраняя Эрика.
Эрик направился было вслед за ним, но его остановил голос Эллен.
– Оставьте его, – сказала она, уронив вязанье на колени. – Джоб сам наконец до этого дошел. Пусть он хоть раз испытает это на себе, и тогда он поймет то, о чем я ему всегда говорила. – Она снова взялась за вязанье. – Но этот урок может, конечно, обойтись ему очень дорого!..
– Боже мой, Эллен, как вы можете так говорить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167