Может, он согласится?
– Во-первых, тут нужен экспериментатор, а не теоретик. Во-вторых, у него все еще паршивая репутация, а важные шишки из военного министерства не дадут себе труда докапываться до сути дела. И во всяком случае, Хьюго не выйдет из клиники раньше будущего месяца. На прошлой неделе я говорил с Эдной. Между прочим, она сказала, что Хьюго даже в клинике все время работает. Вчера Фокс получил от него записку – по-видимому, он разработал теорию, заменяющую теорию Гейзенберга об обменных силах. Хоть Хьюго это еще и неизвестно, но его работе не дадут ходу по причине, недоступной пониманию физика; сами знаете, армия есть армия. Так или иначе, а Фокс выбрал вас.
– Странно, – медленно произнес Эрик. – Мне всегда казалось, что Фокс хоть и признает меня ученым, но не слишком высоко ценит.
Тони с удивлением воззрился на него.
– Наоборот, он вас очень ценит, Эрик. Он сказал, что он сам предлагал вам работать у него, но вы отказались. Он считает, что, может быть, я смогу повлиять на вас. Фокс не делает предложений просто из вежливости. Кстати, как-то давно он заметил, что вы – один из немногих людей, о которых он не может сказать, что они неправильно сделали, выбрав карьеру ученого. В устах Фокса это просто объяснение в любви.
– Не понимаю я его, – задумчиво сказал Эрик. – Не представляю себе, что он за человек, но мне кажется, будто внутри у него что-то умерло. Слушайте, Тони, – продолжал он тем же тоном, – как мне проехать на Симпсон-стрит?
– Первый раз в жизни слышу. А что общего имеет Симпсон-стрит с Фоксом и с этой работой? – удивленно спросил Тони.
– Ничего. Что касается работы, то, даже если б я и хотел, я все равно не мог бы ее взять, особенно сейчас. Я должен оспаривать права на патент. И больше ни о чем сейчас не могу думать. Какой-то идиот меня опередил, и это чистая случайность, так как он явно даже не понимает, что это, в сущности, за изобретение. Такая нелепая история, и уж слишком она противоречит всякой логике, вот что меня убивает.
– Не хочу вас огорчать, но говорят, так уж устроен мир. Здесь все идет наперекор логике.
– Безусловно! – с жаром подтвердил Эрик. – Иначе разве мы бы занимались тем, чем сейчас занимаемся!
– Чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, что основное мое занятие – как-нибудь убить время. А вы как считаете? Почему вы, собственно, стали ученым?
– Фокс спросил меня об этом десять лет назад, когда я впервые к нему пришел. Тогда я не знал, что ответить, да, впрочем, и теперь не знаю. Конечно, немалую роль сыграло предубеждение, что в этом мире все-таки действуют логические законы.
– А визит на Симпсон-стрит – это тоже логический поступок?
Эрик спокойно посмотрел ему в лицо.
– Да, именно. Быть может, даже более логический, чем ваш переезд в Вашингтон.
Поезд городской электрички, везший Эрика в Бронкс, вынырнул из подземного туннеля на 149-й улице, взмыл кверху и помчался по неглубокой лощине, пролегавшей среди необъятной равнины городских крыш, изрезанной расселинами в восемьдесят футов глубиной; где-то на дне этих пропастей вились узкие улички. Плоскую равнину покрывала чаща железных балок, к которым прикреплялись веревки для сушки белья, и радиоантенны; кое-где высились круглые водонапорные башни. Вдали, в солнечной дымке, виднелись тонкие флагштоки с американскими флагами, трепетавшими в безоблачном весеннем небе.
Здесь, наверху, несмотря на однообразное нагромождение крыш, на чащу тонких железных столбов, уродливые кривые линии и острые углы, ясная голубизна неба создавала впечатление весеннего простора. Названия станций напоминали о загородных местностях – проспект, перекресток, но когда Эрик поглядывал вниз, на тесные серые улички, ему становилось не по себе. На одной из этих невзрачных улиц живет И.М.Зарицкий. Прежде чем спуститься вниз и окунуться в уличную суету, Эрик с минуту постоял наверху, под широко раскинувшимся ясным небом. Потом он стал медленно спускаться по ступенькам.
Имя И.М.Зарицкого было выведено на стекле в углу витрины буквами из облупившейся белой эмали, образующими полукруг диаметром фута в два; за стеклом виднелись дешевые игрушки из жести, расставленные на картонных коробках, – все это, видимо, лежало здесь несколько лет и выгорело от солнца. Сзади стояли пять стеклянных баллонов с ядовито яркими сиропами. Впереди, у самого края запыленной витрины, лежал пожелтевший билетик, на котором от руки было написано: «Только у нас» и нарисована стрелка, указывающая на двух оловянных лягушек, соединенных коротким металлическим стерженьком.
С первого взгляда витрина показалась Эрику грязной, затем это впечатление рассеялось. Просто здесь слишком давно ничего не менялось. Желтоватая линованная бумага блокнотов так побурела по краям, что, должно быть, дети, видевшие вывеску «Школьные принадлежности» новой, теперь уже сами стали родителями.
Несмотря на заливавшее улицу яркое солнце, в лавке горели две электрические лампочки без абажуров. У прилавка стоял покупатель, но с улицы Эрик не мог рассмотреть, кто его обслуживает.
Улица, казалось, шла в одном направлении – вниз, и станция воздушной железной дороги возвышалась в конце ее, как дамба. Здесь не было однообразия, типичного для большинства нью-йоркских улиц. Серые и грязно-желтые дома самых разнообразных стилей стояли вкривь и вкось, как зубы во рту древнего старика, и, расступаясь, образовывали бесчисленные переулочки. Вся улица была какая-то запущенная и жалкая. В одном и том же квартале, между несколькими невзрачными лавчонками, находились подстанция, полицейский участок и ветхий дом, где помещалась школа. Могло случиться так, что Джоди пришлось бы ходить в эту школу; на этой улице Сабина делала бы покупки. Казалось, та часть Нью-Йорка, откуда приехал Эрик, находится за миллион миль отсюда. Только близостью географического положения можно было объяснить то, что обе эти части принадлежали к одной и той же исторической эпохе.
Эрик заколебался; у него не было никакого определенного плана, он не собирался ничего выяснять, – только бы увидеть Зарицкого, воочию убедиться в его существовании. Он вошел в лавку и прикрыл за собою дверь. Внутри было очень тихо, пахло дешевыми леденцами. Человек, стоявший у прилавка, даже не обернулся. Оказалось, что это не покупатель, а коммивояжер, записывавший заказ. Продавец за прилавком поднял голову, и Эрик, взглянув в его усталые больные глаза, сразу понял, что Зарицкий тоже не принял его за покупателя.
С первого же взгляда Эрик догадался, что это Зарицкий. Он узнал его интуитивно, потому что созданный его воображением отвратительный образ совсем не соответствовал действительности, и Эрик подсознательно всегда это чувствовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
– Во-первых, тут нужен экспериментатор, а не теоретик. Во-вторых, у него все еще паршивая репутация, а важные шишки из военного министерства не дадут себе труда докапываться до сути дела. И во всяком случае, Хьюго не выйдет из клиники раньше будущего месяца. На прошлой неделе я говорил с Эдной. Между прочим, она сказала, что Хьюго даже в клинике все время работает. Вчера Фокс получил от него записку – по-видимому, он разработал теорию, заменяющую теорию Гейзенберга об обменных силах. Хоть Хьюго это еще и неизвестно, но его работе не дадут ходу по причине, недоступной пониманию физика; сами знаете, армия есть армия. Так или иначе, а Фокс выбрал вас.
– Странно, – медленно произнес Эрик. – Мне всегда казалось, что Фокс хоть и признает меня ученым, но не слишком высоко ценит.
Тони с удивлением воззрился на него.
– Наоборот, он вас очень ценит, Эрик. Он сказал, что он сам предлагал вам работать у него, но вы отказались. Он считает, что, может быть, я смогу повлиять на вас. Фокс не делает предложений просто из вежливости. Кстати, как-то давно он заметил, что вы – один из немногих людей, о которых он не может сказать, что они неправильно сделали, выбрав карьеру ученого. В устах Фокса это просто объяснение в любви.
– Не понимаю я его, – задумчиво сказал Эрик. – Не представляю себе, что он за человек, но мне кажется, будто внутри у него что-то умерло. Слушайте, Тони, – продолжал он тем же тоном, – как мне проехать на Симпсон-стрит?
– Первый раз в жизни слышу. А что общего имеет Симпсон-стрит с Фоксом и с этой работой? – удивленно спросил Тони.
– Ничего. Что касается работы, то, даже если б я и хотел, я все равно не мог бы ее взять, особенно сейчас. Я должен оспаривать права на патент. И больше ни о чем сейчас не могу думать. Какой-то идиот меня опередил, и это чистая случайность, так как он явно даже не понимает, что это, в сущности, за изобретение. Такая нелепая история, и уж слишком она противоречит всякой логике, вот что меня убивает.
– Не хочу вас огорчать, но говорят, так уж устроен мир. Здесь все идет наперекор логике.
– Безусловно! – с жаром подтвердил Эрик. – Иначе разве мы бы занимались тем, чем сейчас занимаемся!
– Чем дольше я живу на свете, тем больше убеждаюсь, что основное мое занятие – как-нибудь убить время. А вы как считаете? Почему вы, собственно, стали ученым?
– Фокс спросил меня об этом десять лет назад, когда я впервые к нему пришел. Тогда я не знал, что ответить, да, впрочем, и теперь не знаю. Конечно, немалую роль сыграло предубеждение, что в этом мире все-таки действуют логические законы.
– А визит на Симпсон-стрит – это тоже логический поступок?
Эрик спокойно посмотрел ему в лицо.
– Да, именно. Быть может, даже более логический, чем ваш переезд в Вашингтон.
Поезд городской электрички, везший Эрика в Бронкс, вынырнул из подземного туннеля на 149-й улице, взмыл кверху и помчался по неглубокой лощине, пролегавшей среди необъятной равнины городских крыш, изрезанной расселинами в восемьдесят футов глубиной; где-то на дне этих пропастей вились узкие улички. Плоскую равнину покрывала чаща железных балок, к которым прикреплялись веревки для сушки белья, и радиоантенны; кое-где высились круглые водонапорные башни. Вдали, в солнечной дымке, виднелись тонкие флагштоки с американскими флагами, трепетавшими в безоблачном весеннем небе.
Здесь, наверху, несмотря на однообразное нагромождение крыш, на чащу тонких железных столбов, уродливые кривые линии и острые углы, ясная голубизна неба создавала впечатление весеннего простора. Названия станций напоминали о загородных местностях – проспект, перекресток, но когда Эрик поглядывал вниз, на тесные серые улички, ему становилось не по себе. На одной из этих невзрачных улиц живет И.М.Зарицкий. Прежде чем спуститься вниз и окунуться в уличную суету, Эрик с минуту постоял наверху, под широко раскинувшимся ясным небом. Потом он стал медленно спускаться по ступенькам.
Имя И.М.Зарицкого было выведено на стекле в углу витрины буквами из облупившейся белой эмали, образующими полукруг диаметром фута в два; за стеклом виднелись дешевые игрушки из жести, расставленные на картонных коробках, – все это, видимо, лежало здесь несколько лет и выгорело от солнца. Сзади стояли пять стеклянных баллонов с ядовито яркими сиропами. Впереди, у самого края запыленной витрины, лежал пожелтевший билетик, на котором от руки было написано: «Только у нас» и нарисована стрелка, указывающая на двух оловянных лягушек, соединенных коротким металлическим стерженьком.
С первого взгляда витрина показалась Эрику грязной, затем это впечатление рассеялось. Просто здесь слишком давно ничего не менялось. Желтоватая линованная бумага блокнотов так побурела по краям, что, должно быть, дети, видевшие вывеску «Школьные принадлежности» новой, теперь уже сами стали родителями.
Несмотря на заливавшее улицу яркое солнце, в лавке горели две электрические лампочки без абажуров. У прилавка стоял покупатель, но с улицы Эрик не мог рассмотреть, кто его обслуживает.
Улица, казалось, шла в одном направлении – вниз, и станция воздушной железной дороги возвышалась в конце ее, как дамба. Здесь не было однообразия, типичного для большинства нью-йоркских улиц. Серые и грязно-желтые дома самых разнообразных стилей стояли вкривь и вкось, как зубы во рту древнего старика, и, расступаясь, образовывали бесчисленные переулочки. Вся улица была какая-то запущенная и жалкая. В одном и том же квартале, между несколькими невзрачными лавчонками, находились подстанция, полицейский участок и ветхий дом, где помещалась школа. Могло случиться так, что Джоди пришлось бы ходить в эту школу; на этой улице Сабина делала бы покупки. Казалось, та часть Нью-Йорка, откуда приехал Эрик, находится за миллион миль отсюда. Только близостью географического положения можно было объяснить то, что обе эти части принадлежали к одной и той же исторической эпохе.
Эрик заколебался; у него не было никакого определенного плана, он не собирался ничего выяснять, – только бы увидеть Зарицкого, воочию убедиться в его существовании. Он вошел в лавку и прикрыл за собою дверь. Внутри было очень тихо, пахло дешевыми леденцами. Человек, стоявший у прилавка, даже не обернулся. Оказалось, что это не покупатель, а коммивояжер, записывавший заказ. Продавец за прилавком поднял голову, и Эрик, взглянув в его усталые больные глаза, сразу понял, что Зарицкий тоже не принял его за покупателя.
С первого же взгляда Эрик догадался, что это Зарицкий. Он узнал его интуитивно, потому что созданный его воображением отвратительный образ совсем не соответствовал действительности, и Эрик подсознательно всегда это чувствовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167