Помню, он здорово буянил в тот день – виски и горе крепко ударили ему в голову. Должно быть, он по-настоящему любил свое дело. Мы старались его утихомирить, а он все орал про капитализм, как он его взорвет ко всем чертям. Оказалось, что у него есть жена где-то на востоке, и она ждет ребенка, и вот он боялся, как он ей скажет, что он безработный. Ну, потом мы узнали, что он поступил коммивояжером к Брауну Шарпу. Тут все его буйство и кончилось. Но тогда он здорово испугался.
– Испугался? – повторил Эрик. – Впрочем, конечно, с тех пор немало воды утекло. Он когда-нибудь говорил с вами о тех временах?
– Один раз только. В позапрошлом году он пришел на завод с этим лэндоновским значком вроде подсолнуха. Он заметил, что я на него смотрю, улыбнулся этак вроде смущенно и говорит: «Ну что, Мак, прошли те старые времена, а?» И не потому ему совестно стало, что он республиканцем заделался, а потому что… ну, не знаю, постарел, разжирел, разбогател, что ли. А может, мне так только показалось. Жизнь – странная штука, ничего не поделаешь. Да, сэр. – Мак сдул пылинку с металлической детали. – Странная, что и говорить.
Для Эрика эта история послужила подтверждением его мыслей. Все эти люди, независимо от своего положения, неуклонно движутся вверх или вниз. Остановиться они могут только на самом верху или в самом низу. А что же ему делать? В промышленности он человек посторонний и чужой. Станок, по существу, детище Мака. Эрик не представлял, что он будет делать, когда закончит работу над станком, но вместе с тем ему хотелось как можно скорее разделаться с ним.
5
Эрик переживал такую неуверенность в себе, что, услышав в телефонной трубке голос Мэри Картер, долго колебался между неохотой видеть кого бы то ни было и сильным желанием немедленно же бежать к ней за утешением. Но Мэри сама нуждалась в утешении. Голос у нее был усталый и грустный. У нее умерла мать, поэтому ей пришлось прервать свое путешествие, и сейчас она направлялась в Кливленд, где ей предстояло получить жалкое, маленькое наследство.
– Платья, несколько книг и фотографий, – сказала Мэри. – До отхода поезда еще два часа. Не могли бы вы встретиться со мной в баре «Коммодор»? Вы, должно быть, ужасно заняты, но, честное слово, Эрик, если я сейчас с кем-нибудь не поговорю, я просто рассыплюсь на мелкие кусочки.
– Сможете вы продержаться еще минут пятнадцать? – спросил он.
– Постараюсь, – слабо засмеялась она в ответ.
Тяжелый холодный дождь шумно шлепал по тротуарам и барабанил по крыше такси. Уличное движение то и дело застопоривалось, день был унылый и, подумал Эрик, как раз соответствующий его настроению. Мэри сидела в баре одна; в лиловом костюме из плотной шерсти и лиловом берете, надвинутом на лоб по европейской моде, она выглядела довольно элегантно, но лицо ее было бледно, а в глазах застыло страдальческое выражение.
Виновато улыбаясь, она протянула ему обе руки.
– Не могу выразить, как это мило, что вы пришли, – сказала она.
– Я бы обиделся, если б вы не позвонили. Давайте сядем и поболтаем.
Эрик взял ее под руку и провел через зал к столику. Они заказали по коктейлю; некоторое время она молчала, размешивая пепел в черной пепельнице кончиком своей сигареты. Эрик понимал, что она готовится к разговору.
– Мне страшно ехать домой, – сказала она вдруг, не поднимая глаз. – Там все чужое. Мне дадут несколько платьев и скажут, что их носила моя мать. И самое ужасное, что я даже не смогу узнать эти платья. А если и узнаю, это будет только значить, что у нее было очень мало денег и с тех пор, как мы с ней в последний раз виделись, она почти ничего не шила себе. Я даже не знаю, кто был на ее похоронах. Да и кто там мог быть? Какие-нибудь старушки, несколько знакомых – все чужие. – Мэри медленно подняла испуганный взгляд. – Я словно еду на свою собственную могилу, потому что, я знаю, когда-нибудь со мной будет точно так же. Ни семьи, ни близких – никого, кроме какой-нибудь знакомой и соседей, которые припрячут мои старые платья на случай, если кто-нибудь приедет за ними. И никто не приедет.
В голосе ее чувствовалась скрытая злость. Подали коктейли, но Мэри взглянула на свой бокал с недоумением, как на нечто совершенно неуместное.
– Вы говорите так, словно вам уже не суждено выйти замуж и иметь детей, – сказал Эрик. – Вы же знаете, что это неверно.
– Почему вы думаете, что этого не может случиться, если у меня будет семья? Моя мать была замужем. Отец ее бросил, но ведь когда-то он все-таки любил ее. Я тоже любила ее – и тоже бросила. Я никогда не переставала ее любить, а вот взяла и уехала. Все время я о ней думала, ведь мы с ней были очень близки, когда я была маленькой. После того, как этот сукин сын, мой папаша, ее бросил, ей пришлось поступить на работу. Клянусь, я бы все-таки любила его, если б он посылал нам хоть пять долларов в неделю. Но ему, видите ли, гордость не позволяла посылать нам такие гроши, – так говорила мать, и еще старалась заставить меня понять это. Понять! Помню, совсем крошкой я не засыпала, пока он не поцелует меня на ночь. А теперь я в такой дождь и через улицу не перешла бы, если б даже он там умирал от жажды. Милый папочка, – иронически передразнила она детский лепет и внезапно с ненавистью добавила: – Пес паршивый!
Она с отвращением оттолкнула от себя пепельницу, свою сумку и перчатки.
– Ну ладно, Эрик, хватит ныть. Как ваша работа?
– Нет, давайте поговорим о вас. Что у вас произошло с тем адвокатом, с которым вы были помолвлены? Когда-то я не мог думать о нем равнодушно.
– Ничего особенного не произошло, – медленно сказала она. – Он еще сам ничего не знал, а я уже все поняла и решила, что нет смысла ждать, пока это станет явным. Я ему просто надоела, как рано или поздно надоедаю всем мужчинам.
– Не говорите «всем» с таким фальшивым смирением. Вы отлично знаете, что мне вы не надоели.
Она пожала плечами.
– Очевидно, надоела бы. Может, теперь мы поговорим о вашей работе?
– Мэри, вас нужно хорошенько отшлепать!
– А что, я слишком расхныкалась?
– Да уж, чересчур. Слушайте, Мэри, я понимаю, как на вас подействовала смерть матери. Вы чувствуете себя виноватой, что вас не было при ее кончине, и думаете, что она наверное умерла, считая, что вы ее не любите. Но я вам вот что скажу: если б вы находились при ней, вам было бы не легче. Мой отец умер, когда мне было пятнадцать лет. Он заболел воспалением легких и медленно умирал целую зиму. Перед концом я переносил его на руках, как ребенка, хотя он всегда казался мне крупным мужчиной. Я привык к мысли о его смерти задолго до того, как он умер, и он это видел по моим глазам, но мы оба притворялись, будто ничего не понимаем. Я, конечно, плакал на похоронах, но вместе с тем спрашивал себя, действительно ли я любил отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
– Испугался? – повторил Эрик. – Впрочем, конечно, с тех пор немало воды утекло. Он когда-нибудь говорил с вами о тех временах?
– Один раз только. В позапрошлом году он пришел на завод с этим лэндоновским значком вроде подсолнуха. Он заметил, что я на него смотрю, улыбнулся этак вроде смущенно и говорит: «Ну что, Мак, прошли те старые времена, а?» И не потому ему совестно стало, что он республиканцем заделался, а потому что… ну, не знаю, постарел, разжирел, разбогател, что ли. А может, мне так только показалось. Жизнь – странная штука, ничего не поделаешь. Да, сэр. – Мак сдул пылинку с металлической детали. – Странная, что и говорить.
Для Эрика эта история послужила подтверждением его мыслей. Все эти люди, независимо от своего положения, неуклонно движутся вверх или вниз. Остановиться они могут только на самом верху или в самом низу. А что же ему делать? В промышленности он человек посторонний и чужой. Станок, по существу, детище Мака. Эрик не представлял, что он будет делать, когда закончит работу над станком, но вместе с тем ему хотелось как можно скорее разделаться с ним.
5
Эрик переживал такую неуверенность в себе, что, услышав в телефонной трубке голос Мэри Картер, долго колебался между неохотой видеть кого бы то ни было и сильным желанием немедленно же бежать к ней за утешением. Но Мэри сама нуждалась в утешении. Голос у нее был усталый и грустный. У нее умерла мать, поэтому ей пришлось прервать свое путешествие, и сейчас она направлялась в Кливленд, где ей предстояло получить жалкое, маленькое наследство.
– Платья, несколько книг и фотографий, – сказала Мэри. – До отхода поезда еще два часа. Не могли бы вы встретиться со мной в баре «Коммодор»? Вы, должно быть, ужасно заняты, но, честное слово, Эрик, если я сейчас с кем-нибудь не поговорю, я просто рассыплюсь на мелкие кусочки.
– Сможете вы продержаться еще минут пятнадцать? – спросил он.
– Постараюсь, – слабо засмеялась она в ответ.
Тяжелый холодный дождь шумно шлепал по тротуарам и барабанил по крыше такси. Уличное движение то и дело застопоривалось, день был унылый и, подумал Эрик, как раз соответствующий его настроению. Мэри сидела в баре одна; в лиловом костюме из плотной шерсти и лиловом берете, надвинутом на лоб по европейской моде, она выглядела довольно элегантно, но лицо ее было бледно, а в глазах застыло страдальческое выражение.
Виновато улыбаясь, она протянула ему обе руки.
– Не могу выразить, как это мило, что вы пришли, – сказала она.
– Я бы обиделся, если б вы не позвонили. Давайте сядем и поболтаем.
Эрик взял ее под руку и провел через зал к столику. Они заказали по коктейлю; некоторое время она молчала, размешивая пепел в черной пепельнице кончиком своей сигареты. Эрик понимал, что она готовится к разговору.
– Мне страшно ехать домой, – сказала она вдруг, не поднимая глаз. – Там все чужое. Мне дадут несколько платьев и скажут, что их носила моя мать. И самое ужасное, что я даже не смогу узнать эти платья. А если и узнаю, это будет только значить, что у нее было очень мало денег и с тех пор, как мы с ней в последний раз виделись, она почти ничего не шила себе. Я даже не знаю, кто был на ее похоронах. Да и кто там мог быть? Какие-нибудь старушки, несколько знакомых – все чужие. – Мэри медленно подняла испуганный взгляд. – Я словно еду на свою собственную могилу, потому что, я знаю, когда-нибудь со мной будет точно так же. Ни семьи, ни близких – никого, кроме какой-нибудь знакомой и соседей, которые припрячут мои старые платья на случай, если кто-нибудь приедет за ними. И никто не приедет.
В голосе ее чувствовалась скрытая злость. Подали коктейли, но Мэри взглянула на свой бокал с недоумением, как на нечто совершенно неуместное.
– Вы говорите так, словно вам уже не суждено выйти замуж и иметь детей, – сказал Эрик. – Вы же знаете, что это неверно.
– Почему вы думаете, что этого не может случиться, если у меня будет семья? Моя мать была замужем. Отец ее бросил, но ведь когда-то он все-таки любил ее. Я тоже любила ее – и тоже бросила. Я никогда не переставала ее любить, а вот взяла и уехала. Все время я о ней думала, ведь мы с ней были очень близки, когда я была маленькой. После того, как этот сукин сын, мой папаша, ее бросил, ей пришлось поступить на работу. Клянусь, я бы все-таки любила его, если б он посылал нам хоть пять долларов в неделю. Но ему, видите ли, гордость не позволяла посылать нам такие гроши, – так говорила мать, и еще старалась заставить меня понять это. Понять! Помню, совсем крошкой я не засыпала, пока он не поцелует меня на ночь. А теперь я в такой дождь и через улицу не перешла бы, если б даже он там умирал от жажды. Милый папочка, – иронически передразнила она детский лепет и внезапно с ненавистью добавила: – Пес паршивый!
Она с отвращением оттолкнула от себя пепельницу, свою сумку и перчатки.
– Ну ладно, Эрик, хватит ныть. Как ваша работа?
– Нет, давайте поговорим о вас. Что у вас произошло с тем адвокатом, с которым вы были помолвлены? Когда-то я не мог думать о нем равнодушно.
– Ничего особенного не произошло, – медленно сказала она. – Он еще сам ничего не знал, а я уже все поняла и решила, что нет смысла ждать, пока это станет явным. Я ему просто надоела, как рано или поздно надоедаю всем мужчинам.
– Не говорите «всем» с таким фальшивым смирением. Вы отлично знаете, что мне вы не надоели.
Она пожала плечами.
– Очевидно, надоела бы. Может, теперь мы поговорим о вашей работе?
– Мэри, вас нужно хорошенько отшлепать!
– А что, я слишком расхныкалась?
– Да уж, чересчур. Слушайте, Мэри, я понимаю, как на вас подействовала смерть матери. Вы чувствуете себя виноватой, что вас не было при ее кончине, и думаете, что она наверное умерла, считая, что вы ее не любите. Но я вам вот что скажу: если б вы находились при ней, вам было бы не легче. Мой отец умер, когда мне было пятнадцать лет. Он заболел воспалением легких и медленно умирал целую зиму. Перед концом я переносил его на руках, как ребенка, хотя он всегда казался мне крупным мужчиной. Я привык к мысли о его смерти задолго до того, как он умер, и он это видел по моим глазам, но мы оба притворялись, будто ничего не понимаем. Я, конечно, плакал на похоронах, но вместе с тем спрашивал себя, действительно ли я любил отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167