И слей картошку. Ты бы зашла к нему, дорогая. Он так обрадуется — а то, небось, скучает один, бедный мальчик. Тем более тебе. Жалко, что ты его так редко навещаешь.
Китти нахмурилась:
— Раньше ты, мам, говорила иначе.
— Ну, так то когда было-то… Ты теперь гораздо уравновешеннее. Да, кстати, бабушка умерла, Ярмилла мне сказала.
— Да ну? Когда?
— Где-то в прошлом месяце. И не смотри на меня так — если бы ты почаще заходила, так и новости бы узнавала раньше, верно? Хотя, по-моему, тебе все равно. Накладывай, накладывай, Джордж! А то все остынет.
Картошка слишком разварилась, но мясо вышло очень вкусное. Китти ела с жадностью и положила себе добавки прежде, чем родители доели первую порцию, к вящей радости матушки. Потом мать принялась рассказывать новости о людях, которых Китти либо не помнила, либо и вовсе никогда не встречала, а Китти тем временем сидела молча, теребя в кармане брюк маленький, гладкий и тяжелый предмет, и думала о своем.
Вечер после суда был для Китти очень неприятным: сперва мать, а потом и отец выражали свой гнев по поводу последствий. Тщетно Китти напоминала им о том, что она ни в чем не виновата, и о том, какой плохой Джулиус Тэллоу. Тщетно она клялась как-нибудь раздобыть эти шестьсот фунтов, необходимые для того, чтобы утолить гнев правосудия. Родители были неумолимы. Их доводы в целом сводились к нескольким блестящим пунктам: 1) Денег у них нет. 2) Придется продать дом. 3) Только такой самонадеянной тупице, как она, могло прийти в голову бросить вызов волшебнику. 4) Что ей все говорили? 4а) Что они ей говорили? 5) Не надо было этого делать! 6) А она, дурья башка, не послушалась! И 7) что же теперь делать?!
Беседа завершилась так, как и следовало ожидать: мать разрыдалась, отец разорался, Китти умчалась к себе в комнату и хлопнула дверью. И только там, сидя на кровати и уставившись горящими от непролитых слез глазами в противоположную стенку, она вспомнила про старичка, мистера Пеннифезера, и его странное предложение. Пока длился спор, оно совершенно вылетело у нее из головы, и теперь, посреди охватившего ее смятения и отчаяния, казалось абсолютно нереальным. Так что Китти постаралась о нем забыть.
Несколько часов спустя мать принесла ей чашку чаю в знак примирения и обнаружила, что дверь надежно заперта изнутри ножкой стула. Она сказала через дверь — дверь была тонкая, и слышно было прекрасно:
— Я совсем забыла сказать тебе одну вещь, Кэтлин. Твоего друга Якоба выписали из больницы. Его привезли домой сегодня утром.
— Да ну?! Что же ты сразу не сказала?! Из-за двери послышался грохот лихорадочно вынимаемого стула. В щели показалось покрасневшее лицо под гривой растрепанных волос.
— Мне нужно его повидать!
— Думаю, это не получится. Врачи сказали…
Но Китти уже ссыпалась вниз по лестнице.
Он сидел в кровати. На нем была новенькая, с иголочки голубая пижама, с еще не расправившимися складочками на рукавах. Пестрые руки были сложены на коленях. Поверх одеяла стояла нетронутой стеклянная ваза с виноградом. Глаза были завязаны двумя кружочками свежей марли. На черепе отросла короткая щеточка свежих волос. Лицо осталось таким же, как запомнила его Китти: расписанным жуткими черно-серыми полосами.
Когда она вошла, Якоб улыбнулся слабой, кривоватой улыбкой:
— Китти! Быстро ты.
Девочка, дрожа, подошла к кровати и дотронулась до его руки:
— Откуда… Откуда ты знаешь, что это я?
— А кто же еще ломится по лестнице, точно бешеный слон? Кроме тебя — никто. Ты как, в порядке?
Китти взглянула на свои чистые, бело-розовые руки.
— Да. Все нормально.
— Да, я слышал…
Якоб попытался снова улыбнуться, но удалось ему это с трудом.
— Тебе повезло… Я рад.
— Да. Как ты себя чувствуешь?
— Ну, измотанным. Больным. Как кусок копченого бекона. Кожа болит, если пошевелиться. И чешется. Но мне сказали, что все это пройдет. И глазам моим уже лучше.
Китти испытала прилив облегчения.
— Как здорово! А когда…
— Ну, когда-нибудь. Не знаю…
Он внезапно сделался усталым и раздражительным.
— Ладно, забудь об этом! Расскажи лучше, что происходит. Мне говорили, что ты была на суде?
Она рассказала ему обо всем, кроме встречи с мистером Пеннифезером. Якоб сидел в постели очень прямо, и его закопченное лицо выглядело очень мрачно. Когда она закончила, он вздохнул.
— Какая же ты все-таки дура, Китти! — сказал он.
— Ну, спасибочки!
Она оторвала от кисти несколько виноградин и сердито запихнула их в рот.
— Ведь говорила тебе моя мама! Она сказала…
— И она, и все остальные тоже. Они все так правы, а я вся так ошиблась!
Китти выплюнула косточки в горсть и бросила их в мусорное ведро, стоявшее рядом с кроватью.
— Поверь мне, я очень признателен за то, что ты пыталась сделать. И мне очень жаль, что ты теперь страдаешь из-за меня.
— Да ладно, фигня. Найдем мы эти деньги.
— Всем известно, что в суде справедливости не добьешься: там имеет значение не то, что ты делал и чего не делал, а то, кто ты такой и какие у тебя связи.
— Ну ладно, все! Хватит об этом!
Китти была не в том настроении, чтобы выслушивать лекции.
— Ну, хватит так хватит. — Якоб улыбнулся, несколько более убедительно, чем в прошлый раз. — Я даже сквозь повязки чувствую, как ты хмуришься!
Они немного посидели молча. Наконец Якоб сказал:
— В любом случае, не думай, будто Тэллоу это все так и сойдет с рук.
И почесал щеку.
— Прекрати чесаться! Что ты имеешь в виду?
— Так чешется же! Я имею в виду, что справедливости можно добиться не только через суд.
— А как еще?
— Ой-ой! Все без толку: придется мне сесть на руки. Подвинься-ка поближе — вдруг кто-то подслушает… Так вот. Тэллоу — волшебник и поэтому наверняка думает, что вышел сухим из воды. Он про меня быстро забудет — а может, уже забыл. И уж конечно ему не придет в голову, что я имею какое-то отношение к Гирнекам.
— К фирме твоего папы?
— А к чьей же еще? Конечно, к папиной фирме. И Тэллоу это дорого обойдется. Он, как и многие другие волшебники, переплетает свои книги заклинаний у Гирнека. Мне об этом сказал Карел — он проверил по нашим гроссбухам. Тэллоу присылает нам заказы примерно раз в два года. Причем предпочитает крокодиловую кожу свекольного цвета — да-да, так что мы можем к прочим его преступлениям добавить еще и отсутствие вкуса. Так вот, мы можем позволить себе подождать. Рано или поздно он пришлет нам очередную книгу на переплет или закажет что-нибудь… Нет, не могу! Мне необходимо почесаться!
— Не надо, Якоб! Съешь вот лучше виноградинку — отвлекись как-нибудь.
— А толку-то? Я просыпаюсь по ночам — и обнаруживаю, что чешусь. Маме приходится забинтовывать мне руки, чтобы я не чесался. Нет, я сейчас умру! Скажи маме, пусть принесет крем.
— Я лучше пойду…
— Погоди минутку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Китти нахмурилась:
— Раньше ты, мам, говорила иначе.
— Ну, так то когда было-то… Ты теперь гораздо уравновешеннее. Да, кстати, бабушка умерла, Ярмилла мне сказала.
— Да ну? Когда?
— Где-то в прошлом месяце. И не смотри на меня так — если бы ты почаще заходила, так и новости бы узнавала раньше, верно? Хотя, по-моему, тебе все равно. Накладывай, накладывай, Джордж! А то все остынет.
Картошка слишком разварилась, но мясо вышло очень вкусное. Китти ела с жадностью и положила себе добавки прежде, чем родители доели первую порцию, к вящей радости матушки. Потом мать принялась рассказывать новости о людях, которых Китти либо не помнила, либо и вовсе никогда не встречала, а Китти тем временем сидела молча, теребя в кармане брюк маленький, гладкий и тяжелый предмет, и думала о своем.
Вечер после суда был для Китти очень неприятным: сперва мать, а потом и отец выражали свой гнев по поводу последствий. Тщетно Китти напоминала им о том, что она ни в чем не виновата, и о том, какой плохой Джулиус Тэллоу. Тщетно она клялась как-нибудь раздобыть эти шестьсот фунтов, необходимые для того, чтобы утолить гнев правосудия. Родители были неумолимы. Их доводы в целом сводились к нескольким блестящим пунктам: 1) Денег у них нет. 2) Придется продать дом. 3) Только такой самонадеянной тупице, как она, могло прийти в голову бросить вызов волшебнику. 4) Что ей все говорили? 4а) Что они ей говорили? 5) Не надо было этого делать! 6) А она, дурья башка, не послушалась! И 7) что же теперь делать?!
Беседа завершилась так, как и следовало ожидать: мать разрыдалась, отец разорался, Китти умчалась к себе в комнату и хлопнула дверью. И только там, сидя на кровати и уставившись горящими от непролитых слез глазами в противоположную стенку, она вспомнила про старичка, мистера Пеннифезера, и его странное предложение. Пока длился спор, оно совершенно вылетело у нее из головы, и теперь, посреди охватившего ее смятения и отчаяния, казалось абсолютно нереальным. Так что Китти постаралась о нем забыть.
Несколько часов спустя мать принесла ей чашку чаю в знак примирения и обнаружила, что дверь надежно заперта изнутри ножкой стула. Она сказала через дверь — дверь была тонкая, и слышно было прекрасно:
— Я совсем забыла сказать тебе одну вещь, Кэтлин. Твоего друга Якоба выписали из больницы. Его привезли домой сегодня утром.
— Да ну?! Что же ты сразу не сказала?! Из-за двери послышался грохот лихорадочно вынимаемого стула. В щели показалось покрасневшее лицо под гривой растрепанных волос.
— Мне нужно его повидать!
— Думаю, это не получится. Врачи сказали…
Но Китти уже ссыпалась вниз по лестнице.
Он сидел в кровати. На нем была новенькая, с иголочки голубая пижама, с еще не расправившимися складочками на рукавах. Пестрые руки были сложены на коленях. Поверх одеяла стояла нетронутой стеклянная ваза с виноградом. Глаза были завязаны двумя кружочками свежей марли. На черепе отросла короткая щеточка свежих волос. Лицо осталось таким же, как запомнила его Китти: расписанным жуткими черно-серыми полосами.
Когда она вошла, Якоб улыбнулся слабой, кривоватой улыбкой:
— Китти! Быстро ты.
Девочка, дрожа, подошла к кровати и дотронулась до его руки:
— Откуда… Откуда ты знаешь, что это я?
— А кто же еще ломится по лестнице, точно бешеный слон? Кроме тебя — никто. Ты как, в порядке?
Китти взглянула на свои чистые, бело-розовые руки.
— Да. Все нормально.
— Да, я слышал…
Якоб попытался снова улыбнуться, но удалось ему это с трудом.
— Тебе повезло… Я рад.
— Да. Как ты себя чувствуешь?
— Ну, измотанным. Больным. Как кусок копченого бекона. Кожа болит, если пошевелиться. И чешется. Но мне сказали, что все это пройдет. И глазам моим уже лучше.
Китти испытала прилив облегчения.
— Как здорово! А когда…
— Ну, когда-нибудь. Не знаю…
Он внезапно сделался усталым и раздражительным.
— Ладно, забудь об этом! Расскажи лучше, что происходит. Мне говорили, что ты была на суде?
Она рассказала ему обо всем, кроме встречи с мистером Пеннифезером. Якоб сидел в постели очень прямо, и его закопченное лицо выглядело очень мрачно. Когда она закончила, он вздохнул.
— Какая же ты все-таки дура, Китти! — сказал он.
— Ну, спасибочки!
Она оторвала от кисти несколько виноградин и сердито запихнула их в рот.
— Ведь говорила тебе моя мама! Она сказала…
— И она, и все остальные тоже. Они все так правы, а я вся так ошиблась!
Китти выплюнула косточки в горсть и бросила их в мусорное ведро, стоявшее рядом с кроватью.
— Поверь мне, я очень признателен за то, что ты пыталась сделать. И мне очень жаль, что ты теперь страдаешь из-за меня.
— Да ладно, фигня. Найдем мы эти деньги.
— Всем известно, что в суде справедливости не добьешься: там имеет значение не то, что ты делал и чего не делал, а то, кто ты такой и какие у тебя связи.
— Ну ладно, все! Хватит об этом!
Китти была не в том настроении, чтобы выслушивать лекции.
— Ну, хватит так хватит. — Якоб улыбнулся, несколько более убедительно, чем в прошлый раз. — Я даже сквозь повязки чувствую, как ты хмуришься!
Они немного посидели молча. Наконец Якоб сказал:
— В любом случае, не думай, будто Тэллоу это все так и сойдет с рук.
И почесал щеку.
— Прекрати чесаться! Что ты имеешь в виду?
— Так чешется же! Я имею в виду, что справедливости можно добиться не только через суд.
— А как еще?
— Ой-ой! Все без толку: придется мне сесть на руки. Подвинься-ка поближе — вдруг кто-то подслушает… Так вот. Тэллоу — волшебник и поэтому наверняка думает, что вышел сухим из воды. Он про меня быстро забудет — а может, уже забыл. И уж конечно ему не придет в голову, что я имею какое-то отношение к Гирнекам.
— К фирме твоего папы?
— А к чьей же еще? Конечно, к папиной фирме. И Тэллоу это дорого обойдется. Он, как и многие другие волшебники, переплетает свои книги заклинаний у Гирнека. Мне об этом сказал Карел — он проверил по нашим гроссбухам. Тэллоу присылает нам заказы примерно раз в два года. Причем предпочитает крокодиловую кожу свекольного цвета — да-да, так что мы можем к прочим его преступлениям добавить еще и отсутствие вкуса. Так вот, мы можем позволить себе подождать. Рано или поздно он пришлет нам очередную книгу на переплет или закажет что-нибудь… Нет, не могу! Мне необходимо почесаться!
— Не надо, Якоб! Съешь вот лучше виноградинку — отвлекись как-нибудь.
— А толку-то? Я просыпаюсь по ночам — и обнаруживаю, что чешусь. Маме приходится забинтовывать мне руки, чтобы я не чесался. Нет, я сейчас умру! Скажи маме, пусть принесет крем.
— Я лучше пойду…
— Погоди минутку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136