Я видала голубей, у которых перья были получше твоих.
— Послушай-ка…
— Мне случалось уничтожать демонов, обладающих подлинным могуществом! — воскликнула она. — Думаешь, на меня произведет впечатление курица-переросток?
Ну и наглая девка!
— Благородная птица Рок, — ответил я с горечью и с достоинством, — не единственный мой облик. Это всего лишь одно из сотен обличий, которые я способен принимать. Вот, например…
Птица Рок вздыбилась. Я сделался, по очереди, жутким минотавром с налитыми кровью глазами и пеной у рта; гранитной горгульей, щелкающей челюстями; извивающейся змеей, плюющейся ядом; стенающим призраком; ожившим трупом и парящим в воздухе ацтекским черепом, поблескивающим в темноте. Чрезвычайно разнообразные образчики безобразия, если можно так выразиться.
— Ну? — многозначительно осведомился череп. — Что ты теперь скажешь?
Девчонка громко сглотнула.
— Неплохо, — признала она. — Однако все эти обличья чересчур огромны и броски. А вот что-нибудь действительно тонкое тебе не по зубам, могу поручиться.
— Еще как по зубам!
— Держу пари, что тебе не под силу превратиться во что-то маленькое — скажем, настолько маленькое, чтобы забраться… ну, хотя бы вон в ту бутылку!
И она, не переставая следить за мной краем глаза, указала на горлышко пивной бутылки, торчащее из груды мусора.
А, этот старый трюк! Можно подумать, она первая, кто пытается поймать меня на эту удочку! Череп медленно качнулся из стороны в сторону и ухмыльнулся.
— Попытка не дурная, но я на это не ловлюсь еще с древних времен. А теперь, — продолжал я, — может, присядешь и отдохнешь? По-моему, ты устала как собака.
Девчонка фыркнула, надулась и не без труда скрестила руки на груди. Я видел, как она озирается в поисках выхода.
— И не вздумай чего-нибудь выкинуть, — предупредил я. — А не то тресну балкой по голове.
— В зубы ее возьмешь, что ли? Ой, какие мы гордые!
В ответ череп исчез и превратился в Птолемея. Я выбрал его внешность не нарочно: это всегда было одно из моих излюбленных обличий, — но, как только я преобразился, она вздрогнула и отступила на шаг:
— Это ты! Тот демон из переулка!
— Ну и нечего так нервничать. В тот раз я был совершенно ни при чем. Это вы на меня первые накинулись.
Она хмыкнула:
— Ну да, это правда. Тогда меня тоже чуть не сцапала ночная полиция.
— Осмотрительнее надо быть. А зачем вам вообще понадобился Амулет Самарканда?
Девчонка взглянула на меня непонимающе:
— Что-что? Ах, тот камушек? Ну, ведь он же был волшебный, разве нет? Мы тогда воровали магические артефакты. Это была цель нашей организации. Грабить волшебников и пытаться использовать их артефакты самим. Глупо. Действительно глупо.
Она пнула кирпич.
— Уй-я!
— Правильно ли я понимаю, что ты разочаровалась в этой стратегии?
— Ну, еще бы! После того, как мы все из-за нее погибли.
— Кроме тебя.
Ее глаза сверкнули в темноте.
— Ты что, всерьез думаешь, будто я переживу эту ночь?
В чем-то она была права.
— Ну, заранее никогда не знаешь, — с жаром возразил я. — Возможно, мой хозяин попытается тебя пощадить. Он ведь уже спас тебя от волков.
Девчонка фыркнула:
— Твой хозяин! Что у него, имени нет, что ли?
— Он называет себя Джон Мэндрейк.
Клятва не позволяла мне сказать больше.
— Так это он? Тот напыщенный олух?
— А-а, так ты с ним уже встречалась?
— Целых два раза. И во второй раз я хорошенько съездила ему по физиономии.
— Да ну?! Неудивительно, что он об этом помалкивает!
Эта девушка с каждой минутой нравилась мне все больше и больше. По правде говоря, она была как глоток свежего воздуха. За все долгие века своего рабства я на удивление мало общался с простолюдинами — волшебники инстинктивно окружают нас ореолом таинственности и держат в стороне от обыкновенных людей. Всех простолюдинов, с которыми мне доводилось разговаривать по-настоящему, можно пересчитать по когтям одной лапы. Разумеется, как правило, это дело неблагодарное: что-то вроде того, как если бы дельфину вздумалось побеседовать с устрицей, — но время от времени встречаются и исключения. И эта Китти Джонс была одним из таких исключений. Мне нравился ее стиль.
Я щелкнул пальцами, и небольшой Светильник взлетел к потолку и примостился между стропил. Потом я вытащил из ближайшей кучи мусора несколько досок и кусков шлакоблока и соорудил из них нечто вроде кресла.
— Присаживайся, — сказал я. — Располагайся поудобнее. Вот так. Так ты, значит, дала Джону Мэндрейку в рожу?
— Да, — сказала она с неким мрачным удовлетворением. — Тебя это, похоже, забавляет.
Я прекратил гнусно хихикать.
— А что, так заметно?
— Это странно, учитывая, что вы с ним оба одинаково исполнены злобы и что ты выполняешь любую его прихоть.
— Исполнены злобы? Послушай, дело в том, что он — господин, а я — слуга, понимаешь? Я — его раб! У меня нет выбора.
Ее верхняя губа приподнялась.
— Ты просто выполняешь приказы, а? Ну да, конечно. Чудесное оправдание.
— Еще бы нет, если неповиновение сулит верную гибель! Попробовала бы ты сама испытать на собственной шкуре Испепеляющее Пламя! А я бы посмотрел, как тебе это понравится.
Она нахмурилась:
— По-моему, это просто гнилая отмазка. Неужели ты хочешь сказать, что все зло, которое ты творишь, ты творишь не по своей воле?
— Ну, я бы выразился несколько иначе, но в целом да. Все мы, от бесов до афритов, повинуемся воле волшебников. И ничего не можем с этим поделать. Мы связаны по рукам и ногам. Вот, например, в данный момент я вынужден помогать Мэндрейку и защищать его, нравится мне это или нет.
— Позор, — сказала она решительно. — Просто позор.
И в самом деле, высказав все это вслух, я понял, насколько это позорно. Мы, рабы, провели так много времени в своих оковах, что уже почти не говорим о них. Когда же я услышал со стороны свой смиренный, покорный голос, мне самому сделалось тошно до самой сердцевины моей сущности. Я попытался заглушить стыд благородным негодованием.
— Но мы же боремся! — возразил я. — Мы застаем их врасплох, когда они допустят небрежность, и извращаем их приказы, когда только возможно. Мы подзуживаем их враждовать друг с другом, подначиваем вцепляться друг другу в глотки. Мы предоставляем им возможность купаться в роскоши, пока их тела не сделаются слишком жирными, а мозги — слишком тупыми, чтобы они могли предвидеть свое собственное падение. Мы делаем все, что можем. А это больше, чем обычно удается вам, людям.
В ответ девчонка расхохоталась странным, отрывистым смехом.
— А как по-твоему, что я пыталась делать все эти годы? Вести подрывную деятельность, воровать артефакты, будоражить город — все это было безнадежно, с начала до конца. Я могла бы с тем же успехом сделаться секретаршей, как хотела моя матушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
— Послушай-ка…
— Мне случалось уничтожать демонов, обладающих подлинным могуществом! — воскликнула она. — Думаешь, на меня произведет впечатление курица-переросток?
Ну и наглая девка!
— Благородная птица Рок, — ответил я с горечью и с достоинством, — не единственный мой облик. Это всего лишь одно из сотен обличий, которые я способен принимать. Вот, например…
Птица Рок вздыбилась. Я сделался, по очереди, жутким минотавром с налитыми кровью глазами и пеной у рта; гранитной горгульей, щелкающей челюстями; извивающейся змеей, плюющейся ядом; стенающим призраком; ожившим трупом и парящим в воздухе ацтекским черепом, поблескивающим в темноте. Чрезвычайно разнообразные образчики безобразия, если можно так выразиться.
— Ну? — многозначительно осведомился череп. — Что ты теперь скажешь?
Девчонка громко сглотнула.
— Неплохо, — признала она. — Однако все эти обличья чересчур огромны и броски. А вот что-нибудь действительно тонкое тебе не по зубам, могу поручиться.
— Еще как по зубам!
— Держу пари, что тебе не под силу превратиться во что-то маленькое — скажем, настолько маленькое, чтобы забраться… ну, хотя бы вон в ту бутылку!
И она, не переставая следить за мной краем глаза, указала на горлышко пивной бутылки, торчащее из груды мусора.
А, этот старый трюк! Можно подумать, она первая, кто пытается поймать меня на эту удочку! Череп медленно качнулся из стороны в сторону и ухмыльнулся.
— Попытка не дурная, но я на это не ловлюсь еще с древних времен. А теперь, — продолжал я, — может, присядешь и отдохнешь? По-моему, ты устала как собака.
Девчонка фыркнула, надулась и не без труда скрестила руки на груди. Я видел, как она озирается в поисках выхода.
— И не вздумай чего-нибудь выкинуть, — предупредил я. — А не то тресну балкой по голове.
— В зубы ее возьмешь, что ли? Ой, какие мы гордые!
В ответ череп исчез и превратился в Птолемея. Я выбрал его внешность не нарочно: это всегда было одно из моих излюбленных обличий, — но, как только я преобразился, она вздрогнула и отступила на шаг:
— Это ты! Тот демон из переулка!
— Ну и нечего так нервничать. В тот раз я был совершенно ни при чем. Это вы на меня первые накинулись.
Она хмыкнула:
— Ну да, это правда. Тогда меня тоже чуть не сцапала ночная полиция.
— Осмотрительнее надо быть. А зачем вам вообще понадобился Амулет Самарканда?
Девчонка взглянула на меня непонимающе:
— Что-что? Ах, тот камушек? Ну, ведь он же был волшебный, разве нет? Мы тогда воровали магические артефакты. Это была цель нашей организации. Грабить волшебников и пытаться использовать их артефакты самим. Глупо. Действительно глупо.
Она пнула кирпич.
— Уй-я!
— Правильно ли я понимаю, что ты разочаровалась в этой стратегии?
— Ну, еще бы! После того, как мы все из-за нее погибли.
— Кроме тебя.
Ее глаза сверкнули в темноте.
— Ты что, всерьез думаешь, будто я переживу эту ночь?
В чем-то она была права.
— Ну, заранее никогда не знаешь, — с жаром возразил я. — Возможно, мой хозяин попытается тебя пощадить. Он ведь уже спас тебя от волков.
Девчонка фыркнула:
— Твой хозяин! Что у него, имени нет, что ли?
— Он называет себя Джон Мэндрейк.
Клятва не позволяла мне сказать больше.
— Так это он? Тот напыщенный олух?
— А-а, так ты с ним уже встречалась?
— Целых два раза. И во второй раз я хорошенько съездила ему по физиономии.
— Да ну?! Неудивительно, что он об этом помалкивает!
Эта девушка с каждой минутой нравилась мне все больше и больше. По правде говоря, она была как глоток свежего воздуха. За все долгие века своего рабства я на удивление мало общался с простолюдинами — волшебники инстинктивно окружают нас ореолом таинственности и держат в стороне от обыкновенных людей. Всех простолюдинов, с которыми мне доводилось разговаривать по-настоящему, можно пересчитать по когтям одной лапы. Разумеется, как правило, это дело неблагодарное: что-то вроде того, как если бы дельфину вздумалось побеседовать с устрицей, — но время от времени встречаются и исключения. И эта Китти Джонс была одним из таких исключений. Мне нравился ее стиль.
Я щелкнул пальцами, и небольшой Светильник взлетел к потолку и примостился между стропил. Потом я вытащил из ближайшей кучи мусора несколько досок и кусков шлакоблока и соорудил из них нечто вроде кресла.
— Присаживайся, — сказал я. — Располагайся поудобнее. Вот так. Так ты, значит, дала Джону Мэндрейку в рожу?
— Да, — сказала она с неким мрачным удовлетворением. — Тебя это, похоже, забавляет.
Я прекратил гнусно хихикать.
— А что, так заметно?
— Это странно, учитывая, что вы с ним оба одинаково исполнены злобы и что ты выполняешь любую его прихоть.
— Исполнены злобы? Послушай, дело в том, что он — господин, а я — слуга, понимаешь? Я — его раб! У меня нет выбора.
Ее верхняя губа приподнялась.
— Ты просто выполняешь приказы, а? Ну да, конечно. Чудесное оправдание.
— Еще бы нет, если неповиновение сулит верную гибель! Попробовала бы ты сама испытать на собственной шкуре Испепеляющее Пламя! А я бы посмотрел, как тебе это понравится.
Она нахмурилась:
— По-моему, это просто гнилая отмазка. Неужели ты хочешь сказать, что все зло, которое ты творишь, ты творишь не по своей воле?
— Ну, я бы выразился несколько иначе, но в целом да. Все мы, от бесов до афритов, повинуемся воле волшебников. И ничего не можем с этим поделать. Мы связаны по рукам и ногам. Вот, например, в данный момент я вынужден помогать Мэндрейку и защищать его, нравится мне это или нет.
— Позор, — сказала она решительно. — Просто позор.
И в самом деле, высказав все это вслух, я понял, насколько это позорно. Мы, рабы, провели так много времени в своих оковах, что уже почти не говорим о них. Когда же я услышал со стороны свой смиренный, покорный голос, мне самому сделалось тошно до самой сердцевины моей сущности. Я попытался заглушить стыд благородным негодованием.
— Но мы же боремся! — возразил я. — Мы застаем их врасплох, когда они допустят небрежность, и извращаем их приказы, когда только возможно. Мы подзуживаем их враждовать друг с другом, подначиваем вцепляться друг другу в глотки. Мы предоставляем им возможность купаться в роскоши, пока их тела не сделаются слишком жирными, а мозги — слишком тупыми, чтобы они могли предвидеть свое собственное падение. Мы делаем все, что можем. А это больше, чем обычно удается вам, людям.
В ответ девчонка расхохоталась странным, отрывистым смехом.
— А как по-твоему, что я пыталась делать все эти годы? Вести подрывную деятельность, воровать артефакты, будоражить город — все это было безнадежно, с начала до конца. Я могла бы с тем же успехом сделаться секретаршей, как хотела моя матушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136