..
- Лжешь, ведьма! - крикнул аббат, но Сайсели, не обратив на это
внимания, продолжала:
- Потом он и его вооруженные наемники напали на дом моего мужа, сэра
Кристофера Харфлита, и сожгли его, умертвив или попытавшись умертвить - я
не знаю точно его участи, - означенного супруга моего, который так и
пропал без вести. Потом он заточил меня и мою служанку Эмлин Стоуэр в этой
обители и пытался принудить меня подписать бумаги, по которым к нему
перешло бы мое и моего сына имущество. Я отказалась пойти на это, и именно
потому он предал меня суду: говорят, что у осужденных за колдовство
отнимают все их достояние, а завладевают им те, у кого хватит силы его
удержать. Заявляю, наконец, что не признаю власти этого трибунала, и
обращаюсь с жалобой к королю, который рано или поздно услышит мой вопль и
отомстит за нанесенные мне обиды, а может быть и за мою смерть, тем, кто в
них повинен. Услышьте эти слова мои, добрые люди! Я обращаюсь к королю и
ему одному, после бога, вверяю свое дело, а если мне суждено погибнуть, то
и опекунство над моим осиротевшим сыном, которого аббат тоже пытался
убить, подослав свою наймитку, гнусную тварь, - да настигнет ее суд божий,
как настигнет он и вас, убийцы ни в чем не повинных людей!
Так говорила Сайсели. И, кончив говорить, она, измученная усталостью
и горем, упала на пол - ибо в течение всех этих долгих часов ей
приходилось стоять на ногах, - да так и осталась лежать с ребенком на
руках; жалостное это было зрелище, и тронуло оно даже суеверные души
собравшихся здесь людей.
Однако ее слова о том, что она обращается с жалобой к королю, видимо,
испугали злобного Старого епископа. Он повернулся к аббату и затеял с ним
какой-то спор. Сайсели прислушалась и уловила кое-что из его речей:
- Тогда пусть вся ответственность ложится на вас. Я сужу это дело
лишь с церковной точки зрении и прикажу, чтобы в протоколах так и было
записано. Что же касается приведения приговора в исполнение и вопроса об
имуществе осужденной, то здесь я умываю руки. Занимайтесь этим сами.
- Так говорил Пилат! - крикнула Сайсели, подняв голову и глядя ему
прямо в глаза. Потом голова ее снова упала, и она замолкла.
Тут открыла рот Эмлин, и из него полился целый поток слов.
- А известно ли вам, - начала она, - кто такой и что из себя
представляет этот испанский священник, который судит нас за колдовство?
Послушайте-ка, я вам скажу. Много лет назад он бежал из Испании, потому
что натворил там гнусных дел. Спросите-ка его о монахине Изабелле,
двоюродной сестре моего отца, о том, какой конец постиг ее и других, что
были с нею. Спросите-ка его...
В это время один монах, которому аббат что-то шепнул, подкрался к
Эмлин сзади и накинул ей на голову покрывало. Но своими сильными руками
она сорвала его и закричала:
- Он убийца и предатель! Он замышляет убить короля. Я могу доказать
это, Фотрел потому и погиб, что знал...
Аббат что-то крикнул, и снова монах, здоровенный парень, по имени
Амброз, закрыл ей рот покрывалом. Она опять освободилась и, повернувшись к
народу, закричала:
- Многим из вас я в свое время помогала. Неужто у меня друга не
осталось? Неужто в Блосхолме нет никого, кто отомстит за меня этой скотине
Амброзу. Кое-кто, верно, найдется!
Но тут Амброз, с помощью других монахов, набросился на нее, ударил по
голове и стал трясти, пока она, задыхаясь, почти лишившись сознания, не
упала на пол.
Быстро обменявшись несколькими словами со своими коллегами, епископ
вскочил с места и в сумерках, сгущающихся в зале - ибо солнце уже зашло, -
прочитал приговор суда.
Прежде всего он заявил, что обвиняемые найдены виновными в
злостнейшем колдовстве. Затем он со всей подобающей торжественностью
отлучил преступниц от церкви и отдал их души во власть сатаны, их
господина. Под конец, как бы между прочим, он приговорил их тела к
сожжению, не указав, однако, когда, кто и каким образом должен совершить
казнь. В это мгновение из темноты раздался чей-то громкий голос:
- Ты превышаешь свою власть, поп, и посягаешь на права короля.
Берегись!
Начался шум; одни кричали "верно", другие - "нет". Когда же все
утихло, епископ или, может быть, аббат - разглядеть было невозможно -
воскликнул:
- Церковь защищает свои права! Пускай король заботится о своих.
- Да он и позаботится, - ответил тот же голос. - Он уже показал это
римскому папе. Монахи, ваша песенка спета.
Опять поднялся ужасающий шум. И правда, вся эта сцена или, вернее,
шум, царивший кругом, кому угодно могли показаться странными. Епископ со
своего места вопил от ярости, словно курица, потревоженная ночью на
насесте; хмурый приор мычал, точно бык; народ волновался и кричал то одно,
то другое; секретарь требовал, чтобы ему дали свечу, а когда, наконец, ее
принесли и она, как слабая звездочка, замерцала в густом мраке, он трубкой
приставил руку ко рту и заорал:
- А как насчет этой Бриджет? Оправдать ее?
Епископ ничего не ответил. Казалось, он испугался тех сил, которые
сам же развязал; но аббат крикнул секретарю:
- На костер старую ведьму вместе с другими! - И тот записал это
решение в протокол.
Когда стража окружила трех осужденных, чтобы увести их, у
перепуганного ребенка вырвался тонкий жалобный крик. А епископ и его
спутники, предшествуемые монахом со свечкой в руке - это как раз был
Амброз, ударивший Эмлин, - целой процессией двинулись через зал к парадной
двери.
Но не успели они дойти до нее, как свеча была вырвана из руки
Амброза, воцарился полнейший мрак, а во мраке поднялась страшная суматоха.
Раздавались вопли, шум борьбы, крики о помощи. Понемногу все стихло, зал
начал пустеть, ибо ни у кого, по-видимому, не было желания там
задерживаться. Зажгли факелы, и глазам оставшихся в зале предстало
необычайное зрелище.
Епископ, аббат, чужой приор лежали в разных местах, избитые,
окровавленные, одежды с них были сорваны, так что они оказались
полуголыми; рядом с епископом валялся его разломанный пополам посох:
похоже было, что и обломали его о голову самого епископа. Но хуже всего
пришлось монаху Амброзу: он лежал, прислоненный к одному из столбов,
поддерживающих свод; ноги его обращены были носками вперед, а лицо
смотрело назад, ибо кто-то свернул ему шею, как гусю в Михайлов день.
Епископ огляделся по сторонам и почувствовал, как болят его раны.
Потом он позвал свою свиту:
- Принесите мне плащ и подайте лошадь; хватит с меня Блосхолма и всех
этих колдовских штук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
- Лжешь, ведьма! - крикнул аббат, но Сайсели, не обратив на это
внимания, продолжала:
- Потом он и его вооруженные наемники напали на дом моего мужа, сэра
Кристофера Харфлита, и сожгли его, умертвив или попытавшись умертвить - я
не знаю точно его участи, - означенного супруга моего, который так и
пропал без вести. Потом он заточил меня и мою служанку Эмлин Стоуэр в этой
обители и пытался принудить меня подписать бумаги, по которым к нему
перешло бы мое и моего сына имущество. Я отказалась пойти на это, и именно
потому он предал меня суду: говорят, что у осужденных за колдовство
отнимают все их достояние, а завладевают им те, у кого хватит силы его
удержать. Заявляю, наконец, что не признаю власти этого трибунала, и
обращаюсь с жалобой к королю, который рано или поздно услышит мой вопль и
отомстит за нанесенные мне обиды, а может быть и за мою смерть, тем, кто в
них повинен. Услышьте эти слова мои, добрые люди! Я обращаюсь к королю и
ему одному, после бога, вверяю свое дело, а если мне суждено погибнуть, то
и опекунство над моим осиротевшим сыном, которого аббат тоже пытался
убить, подослав свою наймитку, гнусную тварь, - да настигнет ее суд божий,
как настигнет он и вас, убийцы ни в чем не повинных людей!
Так говорила Сайсели. И, кончив говорить, она, измученная усталостью
и горем, упала на пол - ибо в течение всех этих долгих часов ей
приходилось стоять на ногах, - да так и осталась лежать с ребенком на
руках; жалостное это было зрелище, и тронуло оно даже суеверные души
собравшихся здесь людей.
Однако ее слова о том, что она обращается с жалобой к королю, видимо,
испугали злобного Старого епископа. Он повернулся к аббату и затеял с ним
какой-то спор. Сайсели прислушалась и уловила кое-что из его речей:
- Тогда пусть вся ответственность ложится на вас. Я сужу это дело
лишь с церковной точки зрении и прикажу, чтобы в протоколах так и было
записано. Что же касается приведения приговора в исполнение и вопроса об
имуществе осужденной, то здесь я умываю руки. Занимайтесь этим сами.
- Так говорил Пилат! - крикнула Сайсели, подняв голову и глядя ему
прямо в глаза. Потом голова ее снова упала, и она замолкла.
Тут открыла рот Эмлин, и из него полился целый поток слов.
- А известно ли вам, - начала она, - кто такой и что из себя
представляет этот испанский священник, который судит нас за колдовство?
Послушайте-ка, я вам скажу. Много лет назад он бежал из Испании, потому
что натворил там гнусных дел. Спросите-ка его о монахине Изабелле,
двоюродной сестре моего отца, о том, какой конец постиг ее и других, что
были с нею. Спросите-ка его...
В это время один монах, которому аббат что-то шепнул, подкрался к
Эмлин сзади и накинул ей на голову покрывало. Но своими сильными руками
она сорвала его и закричала:
- Он убийца и предатель! Он замышляет убить короля. Я могу доказать
это, Фотрел потому и погиб, что знал...
Аббат что-то крикнул, и снова монах, здоровенный парень, по имени
Амброз, закрыл ей рот покрывалом. Она опять освободилась и, повернувшись к
народу, закричала:
- Многим из вас я в свое время помогала. Неужто у меня друга не
осталось? Неужто в Блосхолме нет никого, кто отомстит за меня этой скотине
Амброзу. Кое-кто, верно, найдется!
Но тут Амброз, с помощью других монахов, набросился на нее, ударил по
голове и стал трясти, пока она, задыхаясь, почти лишившись сознания, не
упала на пол.
Быстро обменявшись несколькими словами со своими коллегами, епископ
вскочил с места и в сумерках, сгущающихся в зале - ибо солнце уже зашло, -
прочитал приговор суда.
Прежде всего он заявил, что обвиняемые найдены виновными в
злостнейшем колдовстве. Затем он со всей подобающей торжественностью
отлучил преступниц от церкви и отдал их души во власть сатаны, их
господина. Под конец, как бы между прочим, он приговорил их тела к
сожжению, не указав, однако, когда, кто и каким образом должен совершить
казнь. В это мгновение из темноты раздался чей-то громкий голос:
- Ты превышаешь свою власть, поп, и посягаешь на права короля.
Берегись!
Начался шум; одни кричали "верно", другие - "нет". Когда же все
утихло, епископ или, может быть, аббат - разглядеть было невозможно -
воскликнул:
- Церковь защищает свои права! Пускай король заботится о своих.
- Да он и позаботится, - ответил тот же голос. - Он уже показал это
римскому папе. Монахи, ваша песенка спета.
Опять поднялся ужасающий шум. И правда, вся эта сцена или, вернее,
шум, царивший кругом, кому угодно могли показаться странными. Епископ со
своего места вопил от ярости, словно курица, потревоженная ночью на
насесте; хмурый приор мычал, точно бык; народ волновался и кричал то одно,
то другое; секретарь требовал, чтобы ему дали свечу, а когда, наконец, ее
принесли и она, как слабая звездочка, замерцала в густом мраке, он трубкой
приставил руку ко рту и заорал:
- А как насчет этой Бриджет? Оправдать ее?
Епископ ничего не ответил. Казалось, он испугался тех сил, которые
сам же развязал; но аббат крикнул секретарю:
- На костер старую ведьму вместе с другими! - И тот записал это
решение в протокол.
Когда стража окружила трех осужденных, чтобы увести их, у
перепуганного ребенка вырвался тонкий жалобный крик. А епископ и его
спутники, предшествуемые монахом со свечкой в руке - это как раз был
Амброз, ударивший Эмлин, - целой процессией двинулись через зал к парадной
двери.
Но не успели они дойти до нее, как свеча была вырвана из руки
Амброза, воцарился полнейший мрак, а во мраке поднялась страшная суматоха.
Раздавались вопли, шум борьбы, крики о помощи. Понемногу все стихло, зал
начал пустеть, ибо ни у кого, по-видимому, не было желания там
задерживаться. Зажгли факелы, и глазам оставшихся в зале предстало
необычайное зрелище.
Епископ, аббат, чужой приор лежали в разных местах, избитые,
окровавленные, одежды с них были сорваны, так что они оказались
полуголыми; рядом с епископом валялся его разломанный пополам посох:
похоже было, что и обломали его о голову самого епископа. Но хуже всего
пришлось монаху Амброзу: он лежал, прислоненный к одному из столбов,
поддерживающих свод; ноги его обращены были носками вперед, а лицо
смотрело назад, ибо кто-то свернул ему шею, как гусю в Михайлов день.
Епископ огляделся по сторонам и почувствовал, как болят его раны.
Потом он позвал свою свиту:
- Принесите мне плащ и подайте лошадь; хватит с меня Блосхолма и всех
этих колдовских штук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83