- Сайсели Фотрел, - сказал он без всякого приветствия, - когда мы в
последний раз виделись, ты отказалась подписать принесенный мною документ.
Это ничего не значит, потому что тот покупатель уехал по своему делу.
- Сказав, что его не удовлетворяют доказательства ваших прав? -
спросила Сайсели.
- Да! Но кто научил тебя рассуждать о правах и о тонкостях закона?
Впрочем, зачем спрашивать?.. - И он бросил сверкающий взор в сторону
Эмлин. - Ладно, бог с ним сейчас... У меня с собой документ, который ты
должна подписать. Прочти его, если хочешь. Он тебе ущерба не причинит -
это всего лишь предписание арендаторам земель, принадлежавших твоему отцу,
уплатить мне как лицу, осуществляющему опеку.
- Значит, они отказываются, видя, что вы все захватили, милорд аббат?
- Да, кто-то их подстрекает, и эти упрямые скоты не хотят платить без
указания, подписанного твоей рукой и скрепленного печатью. На фермах,
обрабатывавшихся твоим отцом, я собрал урожай, но вчера вечером при пожаре
сгорело все до последнего зернышка, до последней шерстинки.
- В таком случае я прошу вас все это точно учесть, милорд, чтобы я
могла получить от вас должное возмещение, когда мы начнем сводить счеты: я
ведь никогда не разрешала вам стричь моих овец и собирать мой хлеб.
- Тебе нравится дерзить мне, девчонка, - ответил он, кусая губы. - У
меня нет времени для перебранки. Подписывай, а ты будь свидетельницей,
Эмлин Стоуэр.
Сайсели взяла документ, взглянула на него, потом медленно разорвала
его на четыре части и бросила их на пол.
- Грабьте меня и моего еще не рожденного ребенка, если хотите и
можете, но я, во всяком случае, не буду соучастницей вора, - сказала она
спокойно. - Если вам нужна подпись, можете подделать ее, потому что я
ничего не подпишу.
На лице аббата отразилась вся его злость.
- А ты забыла, несчастная, - спросил он, - что здесь ты в моей
власти? Известно тебе, что таких непокорных грешников запирают в мрачную
темницу и налагают на них покаяние - дают только хлеб и воду и хлещут
прутьями? Исполнишь ты мое приказание или подвергнешь себя всему этому?
Красивое лицо Сайсели вспыхнуло, и на минуту ее голубые глаза
наполнились слезами стыда и ужаса. Затем они снова прояснились; она смело
взглянула на него и ответила:
- Я знаю, что убийца может быть также и мучителем. Тому, кто погубил
отца, ничего не стоит подвергнуть истязаниям дочь. Но я знаю также, что
существует бог, защищающий невинных, хотя иногда он не сразу протягивает
им руку помощи, и к нему я обращаюсь, милорд аббат. И я знаю, что
принадлежу к роду Фотрелов и Карфаксов, и что ни одна женщина и ни один
мужчина моей крови никогда еще не покорялись страху и страданию. Я ничего
не подпишу. - И, повернувшись, она вышла из комнаты.
Аббат и Эмлин остались одни. Прежде чем она смогла заговорить, потому
что у нее от ярости не поворачивался язык, он начал бранить и проклинать
ее и угрожать ей и ее хозяйке ужаснейшими пытками, какие только мог
вообразить испанский инквизитор. Наконец он остановился, чтобы
передохнуть, и она перебила ого:
- Молчите, злодей, чтобы крыша над вами не обрушилась; я уверена, что
каждое ваше жестокое слово превратится в змею, которая вас ужалит. Разве
то, что случилось вчера ночью, не является для вас предостережением или
вам нужны другие уроки?
- Ого! - ответил он. - Значит, ты знаешь об этом, не правда ли? Я так
и думал - всему виной твое колдовство.
- Как я могла не знать об этом, когда все небо полыхало? Жирным
монахам Блосхолма зимой придется потуже затянуть пояса. Присвоенные земли
как будто не приносят счастья, и кровь Джона Фотрела превратилась в огонь.
Берегитесь, говорю я, берегитесь! Нет, я больше не хочу слушать ваших
безумных речей. Только троньте хоть пальцем эту несчастную леди, если
посмеете, и вы поплатитесь за все! - И она тоже повернулась и ушла.
Прежде чем уйти из монастыря, аббат переговорил с матерью Матильдой.
- Сайсели, ради спасения ее души, надо заставить вести себя как
следует, - сказал он. - Сначала лаской, потом суровостью и даже, если
придется, бичеванием. Также ради спасения ее души, нельзя подпускать к ней
служанку Эмлин, так как, без сомнения, Эмлин опасная ведьма.
А когда наступит время родов, аббат пришлет подходящую женщину
ухаживать за нею, женщину, опытную в таких делах, ради спасения жизни
матери и жизни ее ребенка. Теперь, когда на них свалилось это страшное
несчастье - пожар в аббатстве, нанесший им такие ужасные убытки, не говоря
даже о смерти двух слуг и о других людях, обожженных и искалеченных, - у
него нет времени распространяться о подобных мелочах, но он надеется, что
она его поняла. И тут-то мягкая и кроткая мать Матильда до глубины души
огорчила и удивила аббата, своего духовного начальника.
Она решительно ничего не поняла. Предложенные им меры воздействия,
какими бы ни были недостатки и слабости леди Сайсели, энергично заявила
настоятельница, не могут быть к ней применены: по ее мнению, Сайсели уже и
так много выстрадала за пустяки, а теперь еще ждет ребенка; потому с нею
надо обращаться как можно бережнее. Что касается ее, то в этом деле она
умывает руки и скорее обратится к генеральному викарию в Лондоне, который,
насколько ей известно, рассматривает такие дела, чем подчинится подобным
приказаниям. Или, на худой конец, она выпустит леди Харфлит и ее служанку
за ворота и призовет милосердных людей оказать им помощь. Тем не менее,
если его милость захочет прислать искусную женщину, чтобы ухаживать за
Сайсели в ее положении, она не будет возражать при условии, что эта
женщина пользуется доброй славой. Но, как бы то ни было, в данных
обстоятельствах с ней бесполезно говорить о хлебе и воде, и мрачной
темнице, и бичевании. Ничего подобного не произойдет, пока она является
настоятельницей. Прежде чем кто-либо на это решится, она и сестры уйдут из
монастыря и призовут королевский двор решать это дело.
Теперь аббат оказался в положении сторожевого пса, который привык
пугать и мучить какую-нибудь овечку, а затем вдруг, после того как она
отъягнилась, столкнулся с совершенно другим существом; овечка уже не
боится, не бежит, но, обретя силу барана, отталкивает его, борется,
прыгает, бьет головой и копытами. Может ли пес справиться с неистовой,
неожиданно прорвавшейся яростью овцы, казалось рожденной для того, чтобы
быть им растерзанной? Что ему остается делать, как не бежать в полном
смятении, задыхаясь, в свою конуру?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83