Петушиха выскочила, орет, пинает грузовик. Шофер — мне: «Трос есть?» Где его в темноте найдешь, трос-то этот? К счастью, при моей аккуратности и привычке класть все на свое место, трос быстро отыскался. Приволокла парню проволоку и глазом не успела моргнуть, как он ее зацепил за раскинскую сосну. А дальше все было как в кино: ты не поверишь, громадину-сосну трос перерезал, как масло. Она постояла некоторое время, покачалась и прямо на глазах пошла вниз. Я к Раскину, стучу ему в окно, извините, мол, мы вашу сосну нечаянно сломали. И что ты думаешь? Раскин даже не побеспокоился выйти взглянуть. «Черт с ней, — пробурчал, — с сосной этой».
А парнишка в это время успокаивал Петушиху: «Не боись, мамаша, все путем будет». Я думала, она ему в глаза вцепится, а она ничего, принялась помогать мне доски с машины сбрасывать. Шофер пошел на шоссе искать тягач. Какой тягач в двенадцать ночи? Где он тут развернется? Я уже ни во что не вникаю: бросаю и бросаю доски. Спасибо, Петушиха меня не оставляет. В третьем часу слышим — ревет. Нашел-таки парнишка тягач. Подцепил грузовик и поволок в гору. Для меня это уже было как во сне. Ни рук, ни ног не чувствую. Поднялась наверх, стащила с себя мокрую одежду и, не моясь, ничего, плюхнулась в постель.
— Что же ты меня не разбудила?
— Пожалела. Если бы знала, я бы и сама не стала связываться с чертовыми досками. Чувство ответственности подвело.
— А как же теперь мост?
— Починят, небось. В чье-то ведомство он ведь входит.
— Ой, мам, тебе же на работу нужно?!
— Ничего, я позвонила с почты, предупредила, что буду работать дома. Сейчас схожу в воинскую часть. Может, удастся найти солдат перетащить доски в дом.
Неудобно перед Раскиными, что мы у них сосну спилили. Мало у них своих бед, еще мы добавляем. Пойти, что ли, выразить соболезнование? Или хотя бы взять топор и помочь обрубать сучья?
— Что, красавица, помогать пришла?
— Добрый день. Сосна вот упала…
— Черт с ней, с сосной. Отец в городе?
— Да.
— Ну, раз с топором пришла, руби сучья, что поменьше.
— Вот эти?
— Угу. Дурака моего видела?
— Нет.
— Сидит дома взаперти. Переживает. Сказала б ты ему…
— Что он на будущий год поступит? Он меня не послушает.
— Э-э-э, выдумал тоже — те-ат-раль-ный.
— Но вы же сами с Валентиной Петровной…
— Что мы? У нас время другое было. Сейчас время для хитрых, а Шурка мой, как и ты — простофиля.
— Наше время будет лучше. Сейчас ни войны, ни…, ну, в общем…
— Эх-ма, кабы денег тьма! Гляди, Валентина Петровна идет, сейчас заругает, что тебя работать заставляю.
— Что это Вася за эмансипация у нас такая? Девчушка дрова рубит? Ну-ка, мяукни, может, и тебе топор дадут?
— Разве что к хвосту ему привязать?
— Тогда Шуру позовите.
— Был Шура, да весь вышел.
— Никуда он не вышел. Дома сидит, просвещается.
Странно Валентина Петровна всегда шутит: не насмешничает, а наоборот, как будто прикрывает шуткой кого-то. Можно подумать, что у нее в доме тайно живет карлик, и она боится, что какой-нибудь непрошенный гость причинит ему зло.
Нет, не могу я ничем Раскиным помочь. Только напорчу. Может, пойти к Петушихе? Мы все-таки и у нее забор сломали. И потом, она сейчас наши доски от дороги оттаскивает.
— Здравствуйте, Елизавета Матвеевна.
— Чего батьки-то нет, уехавши?
— Да, в командировке.
— Не поднимай за толстый конец, живот надорвешь. Матка-то чего на юг не едет?
— Она работает.
— А поедет?
— Не знаю.
— Бабка-то твоя… аль померла?
— Нет, почему, жива.
— Чего ж на дачу не едет?
— Не любит загородной жизни. Не привыкла без комфорта.
— А энта ваша приживалка, значит, любит. Торчит что ни день жопой вверх. И голова-то у нее, у старой, не заболит.
Странная Петушиха, мы ей чуть дом не снесли, а она всю ночь наши доски таскает. А Антонина Ивановна с ней даже никогда не разговаривала, а Петушиха так и клокочет ненавистью?
— Ты в какой класс-то перешла?
— В восьмой.
— Грамотная значит. За доски сколько мать платила?
— Не знаю.
— Вот пол настелете — и уже дачникам сдавать можно будет.
— Мы сдавать не будем, мы же для себя…
— Ну-ну, раз богатые, можно и для себя. Солдаты-то когда придут?
— Мама пошла за ними.
— Ну-ну. Надоть им сказать, чтоб забор мой от дороги маненько отнесли. А то: как ваши машины не приедуть, во-от ломають, во-от ломають, будто для них ставлено.
Между прочим, никто не просил Петушиху наши доски трогать. Скорей бы пришли солдаты. Невозможно с ней работать: она так дергает, так швыряет, что доски — и те становятся злыми. Царапаются. Солдаты придут, опять встанет вопрос, чем их кормить. Антонина Ивановна, наверно, уже начала обед готовить. Ей одной на такую ораву не управиться.
— Антонина Ивановна, давайте я картошку почищу.
— Возьми ножик поострее, мой никуда не годится. Ты случайно не знаешь, чем это я сестрам Петуховым не угодила?
Скажет Антонина Ивановна, «сестры Петуховы», прямо как певицы сестры Федоровы.
— Спускаюсь я сегодня в огород собрать гусениц с белого шиповника, вдруг слышу, Дарья Матвеевна Елизавете Матвеевне через дорогу кричит: «Ходить, ходить тут, как шпиён. Каждый листик вынюхиваить. Шля-япу на глаза нацепи-ила, думаить не узнають ее!» Сначала не поняла, про кого это они, а как до шляпы дошло, тут все стало ясно. Дался им мой головной убор. Никакого почтения к заслуженным вещам. Я эту, с позволения сказать, панаму, всего каких-нибудь восемнадцать лет назад купила, когда в туристической группе по Крыму путешествовала. Вот только цветы с нее пришлось спороть. В своем первозданном виде она была еще экстравагантнее.
Вот это да! Представляю, Антонина Ивановна с огромным рюкзаком, в кедах топает по горам по долам через весь Крым! Сколько же ей лет тогда было?
— Полагаю, что неравнодушие сестер Петуховых к моей персоне вызвано недостатком воспитания.
— Они же дореволюционные… ой, простите, Антонина Ивановна… Я имела в ввиду…
— Воспитание не является продуктом государственного устройства. В приличных семьях при любом режиме хорошее воспитание.
— Петушихам, бедным, тяжело, им приходится каждый день выполнять тяжелую монотонную работу.
— Ни к какой другой работе они просто не приспособлены. Попробуй, заставь их сидеть за книгами. Они как собаки завоют.
— Петушихи не виноваты, так сложилась их жизнь.
— Что значит «сложилась»? Эта жизнь их вполне устраивает. Они считают себя хозяевами в ней. Только послушать, как они распоряжаются судьбами дачников: этих они пустят, тех выгонят. Господа, да и только.
— Какие же они господа в черных заношенных юбках, в фартуках и плюшевых жакетках?
— А в кубышке у каждой больше, чем у любого профессора на сберкнижке.
Вот ведь какая Антонина Ивановна. Берет и перепутывает собой время. Время должно всегда идти вперед от темного прошлого к светлому будущему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
А парнишка в это время успокаивал Петушиху: «Не боись, мамаша, все путем будет». Я думала, она ему в глаза вцепится, а она ничего, принялась помогать мне доски с машины сбрасывать. Шофер пошел на шоссе искать тягач. Какой тягач в двенадцать ночи? Где он тут развернется? Я уже ни во что не вникаю: бросаю и бросаю доски. Спасибо, Петушиха меня не оставляет. В третьем часу слышим — ревет. Нашел-таки парнишка тягач. Подцепил грузовик и поволок в гору. Для меня это уже было как во сне. Ни рук, ни ног не чувствую. Поднялась наверх, стащила с себя мокрую одежду и, не моясь, ничего, плюхнулась в постель.
— Что же ты меня не разбудила?
— Пожалела. Если бы знала, я бы и сама не стала связываться с чертовыми досками. Чувство ответственности подвело.
— А как же теперь мост?
— Починят, небось. В чье-то ведомство он ведь входит.
— Ой, мам, тебе же на работу нужно?!
— Ничего, я позвонила с почты, предупредила, что буду работать дома. Сейчас схожу в воинскую часть. Может, удастся найти солдат перетащить доски в дом.
Неудобно перед Раскиными, что мы у них сосну спилили. Мало у них своих бед, еще мы добавляем. Пойти, что ли, выразить соболезнование? Или хотя бы взять топор и помочь обрубать сучья?
— Что, красавица, помогать пришла?
— Добрый день. Сосна вот упала…
— Черт с ней, с сосной. Отец в городе?
— Да.
— Ну, раз с топором пришла, руби сучья, что поменьше.
— Вот эти?
— Угу. Дурака моего видела?
— Нет.
— Сидит дома взаперти. Переживает. Сказала б ты ему…
— Что он на будущий год поступит? Он меня не послушает.
— Э-э-э, выдумал тоже — те-ат-раль-ный.
— Но вы же сами с Валентиной Петровной…
— Что мы? У нас время другое было. Сейчас время для хитрых, а Шурка мой, как и ты — простофиля.
— Наше время будет лучше. Сейчас ни войны, ни…, ну, в общем…
— Эх-ма, кабы денег тьма! Гляди, Валентина Петровна идет, сейчас заругает, что тебя работать заставляю.
— Что это Вася за эмансипация у нас такая? Девчушка дрова рубит? Ну-ка, мяукни, может, и тебе топор дадут?
— Разве что к хвосту ему привязать?
— Тогда Шуру позовите.
— Был Шура, да весь вышел.
— Никуда он не вышел. Дома сидит, просвещается.
Странно Валентина Петровна всегда шутит: не насмешничает, а наоборот, как будто прикрывает шуткой кого-то. Можно подумать, что у нее в доме тайно живет карлик, и она боится, что какой-нибудь непрошенный гость причинит ему зло.
Нет, не могу я ничем Раскиным помочь. Только напорчу. Может, пойти к Петушихе? Мы все-таки и у нее забор сломали. И потом, она сейчас наши доски от дороги оттаскивает.
— Здравствуйте, Елизавета Матвеевна.
— Чего батьки-то нет, уехавши?
— Да, в командировке.
— Не поднимай за толстый конец, живот надорвешь. Матка-то чего на юг не едет?
— Она работает.
— А поедет?
— Не знаю.
— Бабка-то твоя… аль померла?
— Нет, почему, жива.
— Чего ж на дачу не едет?
— Не любит загородной жизни. Не привыкла без комфорта.
— А энта ваша приживалка, значит, любит. Торчит что ни день жопой вверх. И голова-то у нее, у старой, не заболит.
Странная Петушиха, мы ей чуть дом не снесли, а она всю ночь наши доски таскает. А Антонина Ивановна с ней даже никогда не разговаривала, а Петушиха так и клокочет ненавистью?
— Ты в какой класс-то перешла?
— В восьмой.
— Грамотная значит. За доски сколько мать платила?
— Не знаю.
— Вот пол настелете — и уже дачникам сдавать можно будет.
— Мы сдавать не будем, мы же для себя…
— Ну-ну, раз богатые, можно и для себя. Солдаты-то когда придут?
— Мама пошла за ними.
— Ну-ну. Надоть им сказать, чтоб забор мой от дороги маненько отнесли. А то: как ваши машины не приедуть, во-от ломають, во-от ломають, будто для них ставлено.
Между прочим, никто не просил Петушиху наши доски трогать. Скорей бы пришли солдаты. Невозможно с ней работать: она так дергает, так швыряет, что доски — и те становятся злыми. Царапаются. Солдаты придут, опять встанет вопрос, чем их кормить. Антонина Ивановна, наверно, уже начала обед готовить. Ей одной на такую ораву не управиться.
— Антонина Ивановна, давайте я картошку почищу.
— Возьми ножик поострее, мой никуда не годится. Ты случайно не знаешь, чем это я сестрам Петуховым не угодила?
Скажет Антонина Ивановна, «сестры Петуховы», прямо как певицы сестры Федоровы.
— Спускаюсь я сегодня в огород собрать гусениц с белого шиповника, вдруг слышу, Дарья Матвеевна Елизавете Матвеевне через дорогу кричит: «Ходить, ходить тут, как шпиён. Каждый листик вынюхиваить. Шля-япу на глаза нацепи-ила, думаить не узнають ее!» Сначала не поняла, про кого это они, а как до шляпы дошло, тут все стало ясно. Дался им мой головной убор. Никакого почтения к заслуженным вещам. Я эту, с позволения сказать, панаму, всего каких-нибудь восемнадцать лет назад купила, когда в туристической группе по Крыму путешествовала. Вот только цветы с нее пришлось спороть. В своем первозданном виде она была еще экстравагантнее.
Вот это да! Представляю, Антонина Ивановна с огромным рюкзаком, в кедах топает по горам по долам через весь Крым! Сколько же ей лет тогда было?
— Полагаю, что неравнодушие сестер Петуховых к моей персоне вызвано недостатком воспитания.
— Они же дореволюционные… ой, простите, Антонина Ивановна… Я имела в ввиду…
— Воспитание не является продуктом государственного устройства. В приличных семьях при любом режиме хорошее воспитание.
— Петушихам, бедным, тяжело, им приходится каждый день выполнять тяжелую монотонную работу.
— Ни к какой другой работе они просто не приспособлены. Попробуй, заставь их сидеть за книгами. Они как собаки завоют.
— Петушихи не виноваты, так сложилась их жизнь.
— Что значит «сложилась»? Эта жизнь их вполне устраивает. Они считают себя хозяевами в ней. Только послушать, как они распоряжаются судьбами дачников: этих они пустят, тех выгонят. Господа, да и только.
— Какие же они господа в черных заношенных юбках, в фартуках и плюшевых жакетках?
— А в кубышке у каждой больше, чем у любого профессора на сберкнижке.
Вот ведь какая Антонина Ивановна. Берет и перепутывает собой время. Время должно всегда идти вперед от темного прошлого к светлому будущему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155