Пришлось одной лечиться от заражения крови. Я поставила ногу на табуретку и вылила на коленку весь йод — куда попадет, туда попадет.
ОГО! Вот теперь я бы точно заревела, как бабушка. Но вдвоем выть глупо. Набрала целую грудь воздуха, закусила губу и стала колотить кулаками по ноге выше коленки. Боль тоже била толчками от коленки прямо в живот. Бабушка больше не говорила «ау», она стала дуть на кровь и перевязывать бинтом.
Теперь меня не выпустят на улицу.
День тянулся мимо моего окна долго-долго.
И вел за собой на веревочке такие же долгие и скучные дни. И вдруг поспела клубника. Даже не верилось, что из маминых хвостиков могло вырасти что-то вкусное. А краси-ивые — как на картинке в журнале! У меня от них уже во рту стало щипать, когда баба Маня спустилась в огород посмотреть на клубнику.
— Ба, попробуй.
Бабушка пробовать не захотела. Потому что так есть некультурно. Ягоды нужно вымыть, положить на блюдечко и кушать с песком.
Я хотела сбегать за кружкой и собрать ей по-культурному, но бабушка мне запретила рвать самые крупные и спелые ягоды:
— Съесть что угодно можно. Брюхо старого добра не помнит. А клубника — это деньги. Деньги любят экономию, тогда на них всегда можно купить что-нибудь путное.
Подумаешь, «путное»! Да я и вообще могу этих ягод не есть. Разве что самые неспелые — бело-розовые. А вкусные пусть бабушка собирает в бидон и продает дачникам! Раз ей не стыдно!
А я на озеро пойду с мальчишками. Озеро доброе: бери, кто хочешь, загребай руками! На всех хватит!
Я уже почти умею плавать: нужно зайти по горло и, отталкиваясь ногами от дна, молотить руками к берегу. Если замерзнешь, выскочить на берег, обнять горячую бетонную трубу, и она ласково высушит твой след от трусов.
— Не вздумай одна с мальчишками на озеро идти.
— Ба, ну пойдем со мной, мама всегда со мной ходит.
— Вот мать приедет, пусть и водит тебя хоть на озеро, хоть за озеро. А я не разрешаю, чтобы ты одна через железную дорогу шлялась и в воде утонула.
Какая бабушка все-таки вредная: сама никогда не купается и другим не дает.
— Чего губы-то надула? Вся в батьку. Ладно, пойдем, мне все равно белье нужно постирать.
Знаю я бабушкино белье. Придет на пляж, поставит таз с бельем на камни, снимет платье и останется в одной комбинации загорать. А меня заставит носить ей бидоном воду.
— Ба, а ты когда-нибудь купалась?
— А чего в этой холодной воде хорошего? Болезни одни.
— Даже когда девочкой была?
— Не-а. Когда уж девушкой была, парни за мной решили поухаживать: подвели к мосткам да и столкнули в воду. Не знаю, уж как от разрыва сердца не умерла. А ты, купальница, досидишься в воде, что конский волос подцепишь.
«Конский волос»… это еще что за чудище? Наверно, червяк такой тоненький. Плавает по воде, будто обыкновенная пиявка, а увидит кого — подплывает тихонечко, скок на спину и вопьется. Кожу пробуравит и под кожей поползет— поползет до самого живота. Из живота — в грудь и прямо в сердце.
Как долго бабушка разговаривает с дачницей, которой продала клубнику. Ой! Она рассказывает про нас с мамой и папой. Неужели она не понимает, что про нас никому рассказывать нельзя. Про нас и так все говорят. Как будто мы совсем другие.
Присесть бы на корточки и спрятаться за куст. Или убежать, пока баба Маня не смотрит, на озеро? Короткой дорогой это быстро: раз — через кусты, раз — через железку, раз — в воду. И — обратно. Можно даже трусы не сушить. Бабушка не заметит. А вдруг не успею? Начнет сразу плакать, ногами топать, кричать, что я ее убиваю. Ну-ка посмотрю, сколько валерьянки в бутылочке? Мало. Может и не хватить. Лучше поиграю в чайную: из песка — столы, из листьев — тарелки, из ягод — еда, а я официантка.
Или пойти на дорогу? Может, кто из дачников позовет песок возить?
Когда тепло, совсем забываешь про дождь.
А он тут как тут. Кап да кап, кап да кап — так недолго и осень накапать. Рана на коленке от купания размокла и стала опять болеть. Барсик после маминого отъезда совсем исчез из сарая. Даже есть не приходит. Соседские дети сидят по своим домикам и не зовут меня больше играть. Бабушка лежит под двумя ватными одеялами и болеет ревматизмом.
— Проклятая дача. Угробит она меня, совсем угробит. Сколько раз говорила твоему отцу: купите финский домик и живите, как люди. Нет, ему, видите ли, как за границей подавай.
— Ба, ты что, на Лиговку собралась? А как же Барсик?
— Приедет мать, пусть сама и разбирается. А мне здоровье не позволяет в сырости жить. Знаете ведь, какой у вас климат, хоть бы буржуйку поставили. А то захламили времянку досками — черт ногу тут сломит.
— Мы скоро в красивом доме жить будем.
— Ау, внученька! Попомни мои слова: это чудовище из вас все жилы вытянет.
На Лиговке сразу было видно, что все вещи соскучились без нас. Книжный шкаф немного забыл меня. Книги смотрели сквозь стекло темные, недовольные. Зато диван стал еще прыгучее и мягче. Посуда в буфете так и звенела — дзинь ля-ля. Все вещи знали, что мы неправильно приехали, что нам положено еще отдыхать на даче, но они не собирались ябедничать. Я забралась на стол, прижалась лицом к черной тарелке, и мы с ней вместе запели: «Ах, Сама-ара городок, беспокойная я, беспокойная я, успокой же ты меня…».
Бабушка пришла с барахолки. За нею в комнату вошел большой дворник в белом фартуке и тетя Дуня. Они несли какой-то сундук. Наверно, это и было то «путное», что купила бабушка на клубничные деньги.
— Стыдно людей, такая большая девица, а спит на детской кроватке. Ноги уже вон торчат, а родителям дела нет.
А— а-а, значит, это кровать? Для меня. Раздвижная.
Дворник держал заднюю спинку, а тетя Дуня с бабушкой тянули к себе гармошку. Потом дворник и бабушка держали, а тетя Дуня тащила. Раздвинули. Получилась сороконожка. Дворник ушел. Мы все по очереди полежали на сороконожке. Бабушка едва сползла. Пришли Одноногая Фрида и ее дочка. Потом Угловая и Безмужняя. Все смотрели на верхнюю крышку с кнопочкой.
— Что, немецкая что ли?
— Почему немецкая? — обиделась бабушка. — Наша.
— А вот тут что-то не по-русски написано?
— Господи, чего только люди из Германии ни натащили! Мой, пехота, и тот три вешалки приволок.
Кровать собрали. Отодвинули в угол. Решили до приезда папы с мамой мою старую кровать не выкидывать.
И правильно. Все равно я сплю, поджав коленки, и вся матрасная длина остается мною не закрыта.
«…беспокойная я, беспокойная я, успокой же ты меня…». Что скажут папа с мамой, когда приедут? Не рассердятся ли?
Радио поет. Никто не приезжает. Наоборот бабушка уехала. А вместо нее опять появилась Ия. Сидит на книжном сундуке, расчесывает волосы, будто и не исчезала.
— Ия, ты где была?
— По людям мыкалась.
— Ия, ты читать умеешь?
— Умею, но не люблю.
Ия днем сидит, вечером идет к тете Дуне играть в лото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
ОГО! Вот теперь я бы точно заревела, как бабушка. Но вдвоем выть глупо. Набрала целую грудь воздуха, закусила губу и стала колотить кулаками по ноге выше коленки. Боль тоже била толчками от коленки прямо в живот. Бабушка больше не говорила «ау», она стала дуть на кровь и перевязывать бинтом.
Теперь меня не выпустят на улицу.
День тянулся мимо моего окна долго-долго.
И вел за собой на веревочке такие же долгие и скучные дни. И вдруг поспела клубника. Даже не верилось, что из маминых хвостиков могло вырасти что-то вкусное. А краси-ивые — как на картинке в журнале! У меня от них уже во рту стало щипать, когда баба Маня спустилась в огород посмотреть на клубнику.
— Ба, попробуй.
Бабушка пробовать не захотела. Потому что так есть некультурно. Ягоды нужно вымыть, положить на блюдечко и кушать с песком.
Я хотела сбегать за кружкой и собрать ей по-культурному, но бабушка мне запретила рвать самые крупные и спелые ягоды:
— Съесть что угодно можно. Брюхо старого добра не помнит. А клубника — это деньги. Деньги любят экономию, тогда на них всегда можно купить что-нибудь путное.
Подумаешь, «путное»! Да я и вообще могу этих ягод не есть. Разве что самые неспелые — бело-розовые. А вкусные пусть бабушка собирает в бидон и продает дачникам! Раз ей не стыдно!
А я на озеро пойду с мальчишками. Озеро доброе: бери, кто хочешь, загребай руками! На всех хватит!
Я уже почти умею плавать: нужно зайти по горло и, отталкиваясь ногами от дна, молотить руками к берегу. Если замерзнешь, выскочить на берег, обнять горячую бетонную трубу, и она ласково высушит твой след от трусов.
— Не вздумай одна с мальчишками на озеро идти.
— Ба, ну пойдем со мной, мама всегда со мной ходит.
— Вот мать приедет, пусть и водит тебя хоть на озеро, хоть за озеро. А я не разрешаю, чтобы ты одна через железную дорогу шлялась и в воде утонула.
Какая бабушка все-таки вредная: сама никогда не купается и другим не дает.
— Чего губы-то надула? Вся в батьку. Ладно, пойдем, мне все равно белье нужно постирать.
Знаю я бабушкино белье. Придет на пляж, поставит таз с бельем на камни, снимет платье и останется в одной комбинации загорать. А меня заставит носить ей бидоном воду.
— Ба, а ты когда-нибудь купалась?
— А чего в этой холодной воде хорошего? Болезни одни.
— Даже когда девочкой была?
— Не-а. Когда уж девушкой была, парни за мной решили поухаживать: подвели к мосткам да и столкнули в воду. Не знаю, уж как от разрыва сердца не умерла. А ты, купальница, досидишься в воде, что конский волос подцепишь.
«Конский волос»… это еще что за чудище? Наверно, червяк такой тоненький. Плавает по воде, будто обыкновенная пиявка, а увидит кого — подплывает тихонечко, скок на спину и вопьется. Кожу пробуравит и под кожей поползет— поползет до самого живота. Из живота — в грудь и прямо в сердце.
Как долго бабушка разговаривает с дачницей, которой продала клубнику. Ой! Она рассказывает про нас с мамой и папой. Неужели она не понимает, что про нас никому рассказывать нельзя. Про нас и так все говорят. Как будто мы совсем другие.
Присесть бы на корточки и спрятаться за куст. Или убежать, пока баба Маня не смотрит, на озеро? Короткой дорогой это быстро: раз — через кусты, раз — через железку, раз — в воду. И — обратно. Можно даже трусы не сушить. Бабушка не заметит. А вдруг не успею? Начнет сразу плакать, ногами топать, кричать, что я ее убиваю. Ну-ка посмотрю, сколько валерьянки в бутылочке? Мало. Может и не хватить. Лучше поиграю в чайную: из песка — столы, из листьев — тарелки, из ягод — еда, а я официантка.
Или пойти на дорогу? Может, кто из дачников позовет песок возить?
Когда тепло, совсем забываешь про дождь.
А он тут как тут. Кап да кап, кап да кап — так недолго и осень накапать. Рана на коленке от купания размокла и стала опять болеть. Барсик после маминого отъезда совсем исчез из сарая. Даже есть не приходит. Соседские дети сидят по своим домикам и не зовут меня больше играть. Бабушка лежит под двумя ватными одеялами и болеет ревматизмом.
— Проклятая дача. Угробит она меня, совсем угробит. Сколько раз говорила твоему отцу: купите финский домик и живите, как люди. Нет, ему, видите ли, как за границей подавай.
— Ба, ты что, на Лиговку собралась? А как же Барсик?
— Приедет мать, пусть сама и разбирается. А мне здоровье не позволяет в сырости жить. Знаете ведь, какой у вас климат, хоть бы буржуйку поставили. А то захламили времянку досками — черт ногу тут сломит.
— Мы скоро в красивом доме жить будем.
— Ау, внученька! Попомни мои слова: это чудовище из вас все жилы вытянет.
На Лиговке сразу было видно, что все вещи соскучились без нас. Книжный шкаф немного забыл меня. Книги смотрели сквозь стекло темные, недовольные. Зато диван стал еще прыгучее и мягче. Посуда в буфете так и звенела — дзинь ля-ля. Все вещи знали, что мы неправильно приехали, что нам положено еще отдыхать на даче, но они не собирались ябедничать. Я забралась на стол, прижалась лицом к черной тарелке, и мы с ней вместе запели: «Ах, Сама-ара городок, беспокойная я, беспокойная я, успокой же ты меня…».
Бабушка пришла с барахолки. За нею в комнату вошел большой дворник в белом фартуке и тетя Дуня. Они несли какой-то сундук. Наверно, это и было то «путное», что купила бабушка на клубничные деньги.
— Стыдно людей, такая большая девица, а спит на детской кроватке. Ноги уже вон торчат, а родителям дела нет.
А— а-а, значит, это кровать? Для меня. Раздвижная.
Дворник держал заднюю спинку, а тетя Дуня с бабушкой тянули к себе гармошку. Потом дворник и бабушка держали, а тетя Дуня тащила. Раздвинули. Получилась сороконожка. Дворник ушел. Мы все по очереди полежали на сороконожке. Бабушка едва сползла. Пришли Одноногая Фрида и ее дочка. Потом Угловая и Безмужняя. Все смотрели на верхнюю крышку с кнопочкой.
— Что, немецкая что ли?
— Почему немецкая? — обиделась бабушка. — Наша.
— А вот тут что-то не по-русски написано?
— Господи, чего только люди из Германии ни натащили! Мой, пехота, и тот три вешалки приволок.
Кровать собрали. Отодвинули в угол. Решили до приезда папы с мамой мою старую кровать не выкидывать.
И правильно. Все равно я сплю, поджав коленки, и вся матрасная длина остается мною не закрыта.
«…беспокойная я, беспокойная я, успокой же ты меня…». Что скажут папа с мамой, когда приедут? Не рассердятся ли?
Радио поет. Никто не приезжает. Наоборот бабушка уехала. А вместо нее опять появилась Ия. Сидит на книжном сундуке, расчесывает волосы, будто и не исчезала.
— Ия, ты где была?
— По людям мыкалась.
— Ия, ты читать умеешь?
— Умею, но не люблю.
Ия днем сидит, вечером идет к тете Дуне играть в лото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155