Эх ты, ленинградка.
Как горит отпечаток его ладони под коленом. Наверно, там даже белый след остался… Приду домой, нужно будет посмотреть.
— Ненормальная, столько в ледяной воде проторчала. Обувайся сейчас же. И выброси свой дурацкий букет из листьев. Неудобно же, на тебя люди таращатся.
— Не выброшу. Пусть все смотрят. Кленовые листья — это протянутые ладони осени. Она хочет, чтобы каждый с ней поздоровался.
— Рехнулась?
— Ничуть. Я считаю невежливым отмахиваться от знаков внимания осени. Вот сейчас пойду и буду протягивать каждому лист — как рукопожатие осени.
— По-моему ее пора в смирительную рубашку и в Скворцова-Степанова.
— А это где?
— Вот и попался! Сразу видно, что ты не ленинградец!
— «Шестерка»! Айда на перегонки до трамвая!
Если первая добегу, значит, я самый счастливый человек на свете.
Ура— а! Я первая!
— Вот чокнутая!
Вот тебе, бабка, и Юрьев день!
Вот тебе и счатье! Сиди теперь в уголке дивана, размазывай слезы по валику. А вдруг Ларка все наврала? Не было ничего такого? Нет, так чудовищно подруга соврать не может. А он? Как же он мог после всего того, что было в Павловске в воскресенье, пойти со мной и Ларуськой на Петропавловку? Сидеть около меня на корточках, греть ноги, подарить три подарка? Неужели он такой двуличный?
Нет, нужно не ныть, а разобраться по порядку. Сначала я, как дура, больше всех радовалась: как же, первый раз всем классом в Павловск. Погода летняя. В электричке горланим дурацкие песни. Выпендриваемся перед «8-в», с которым нас слили. Пшеничный, правда, не пел. Стоял вместе с новыми мальчишками в тамбуре. Они там, наверно, курили. Интересно, кто теперь будет Обезьяной, Сидоров-то отсеялся? Мы с Ларисками сидим отдельно от «вэшников». На Ларке новое платье. Чтобы не толстило, она затянулась поясом.
Потом играли в колдунов. Поляна из-за кочек неудобная, на ней не очень-то разбегаешься. Хотя он меня два раза расколдовывал. А Ларку ни разу. Но все равно, какие это колдуны. Пошли искать место для пряток. Я первая нашла старую березу, и предложила водить. Мне казалось, что от меня счастье солнечными зайчиками скачет по траве, по белому шершавому стволу, по листьям.
Почему я не чувствовала никакой опасности? Стояла, обхватив белый шершавый ствол, и прикидывала, куда все могли убежать прятаться. Видела я шалаш? Нет. Слева — кусты, справа — овраг… Мог Пшеничный раньше знать о шалаше? Нет, он первый раз в Павловске. А Ларка? Она никогда не говорила о нем. Значит, все побежали врассыпную, а на шалаш натолкнулись только они вдвоем?
Та— ак, я, как первоклашка, брожу по сырому, заросшему травой оврагу, ищу, кто куда спрятался. Потом, как идиотка, мчусь к березе: «Палочка за Алку!!!» А эти двое сидят в шалаше и не думают выскакивать!
Или все— таки Ларка все выдумала? Не было шалаша? Тогда откуда же я до сих пор ощущаю запах обуглившихся старых веток и подопревшей травы? Бр-р-р-р. Он, наверно, сидит у входа, а Ларка внутри. Или наоборот? Нет, иначе Ларка бы убежала. Значит, сидят рядом (в шалаше не постоишь, а лежать… кошмар!) Она жует соломинку. Как в кино. Он… Странно, почему он все время молчит? Я же нарочно спросила у Ларки: сказал он что-нибудь?
— Нет.
— Просто прикоснулся губами к щеке?
— Не к щеке, а вот сюда.
Ткнула пальцем куда-то между щекой и шеей.
— И потом ничего не сказал?
— Нет.
Все ясно. Если бы Лариска показала на щеку или губы, можно было бы сомневаться. А такой жест — посередине — этого она выдумать не могла. Только почему же она мне в тот же день не рассказала, а только через неделю? Я бы не пошла на Петропавловку позориться.
А— а-а, теперь какая разница?! Все равно все кончено. Теперь осталось сжать все свои чувства в плотный комок, запихать их в старую железную банку из-под чая и спрятать куда-нибудь подальше от сердца. Ну, скажем, в глубину полки между Толстым и Достоевским. А глаза с мокрого места убрать, засунуть под лампу без абажура и высушить.
— Ты чо, так и будешь рассиживаться на диване, а старенькой бабушке бегать за тобой из кухни?
— Ты не старая.
— Не старая, так болезная. Не слышишь, что ли, тебя к телефону.
— Меня уже нет.
— Ах, нет? Вот пойди сама и скажи это в телефон.
— Хорошо. Пойду и скажу.
— Дура. Такой мальчик хорошенький за ней ухаживает, а она незнамо что из себя строит.
Бабушка права, больше он такой идиотке никогда не позвонит.
Или все— таки позвонит? Погадаю по кастрюлям на полке: позвонит -нет, позвонит — не позвонит, да — нет… Так и знала, что «нет». А ну-ка, попробую перегадать по окнам в соседнем доме. Опять «нет».
— Привет. Ты что делаешь? Стираешь? А где Ксения?
— Смешная ты, Ленка, не успела приехать из Германии, сразу: «Где Ксения?» Ты полагаешь, я сторожу ее?
— Чо ее сторожить? Она сама, как собака, сторожит своего мужа. Так, где она?
— Уехала на прием к английской королеве.
— Ска-ажешь. Тебе моя бабка ничего не показывала?… Ну, из Германии?
— Нет. Мы недавно с дачи приехали.
— Хочешь, покажу тебе кое-что?
— По секрету?
— Угу.
— Секреты лучше при себе держать.
— Не умничай. Подожди здесь. Я сейчас. Пока бабки с Ксенией нет…
Ушла, слава богу. Все гадание испортила. И телефон молчит как мертвый. Может, телефоны любят, когда их упрашивают? Я что? Я — пожалуйста: ваше телефонное высочество, не велите казнить, велите выслушать: не могу я больше ждать, когда вы звоночком звякните. Ну что вам стоит: дзи-инь и все!
— Не подглядывай. Повернись лицом к тазу.
— Я и так на стирку смотрю.
— Теперь оглянись! Ну!
— Шуба…
— Видала, какой ворс серый, прямо как седой.
— Из кого это она?
— Синтетическая. У нас таких не делают. Идет?
— По-моему, она тебя взрослит. Я такую же видела на пожилой женщине.
— Врешь. Это ты из зависти.
— Чему мне завидовать?
— А тому! Тебя родители как оборванку одевают! Ни одного импортного платья нет! Уже с мальчишками гуляешь, а халат короткий! Задницу видать!
— Ну и выражений ты в Германии набралась. А стирать в выходном платье нелепо.
— Да у тебя и нет его, выходного.
— Есть.
— Бордовое? В талию? Да такие сейчас уже никто не носит.
— Мода и вкус — вещи разные.
— Это у тебя-то вкус? Где ты его откопала?
— Родители привили. И не только вкус.
— Чего же еще?
— Вот ты школу кончишь и пойдешь работать к своей бабушке в гастроном. А я буду в университете учиться.
— То-то и видно, какая ты университетская дура: расплескала грязную воду по всей кухне, а моей бабушке убирать. А потом, почём ты знаешь, может, я в торговый институт пойду?!
— Это не образование.
— Только в твоем университете образование? Да ты сначала поступи туда, потом хвастай.
— Поступлю.
— Как же, разбежались всех туда с голым задом брать.
— Если в первый год не поступлю, буду поступать во второй, третий…
— И в десятый провалишь, дура университетская.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155