Да и работ у меня, кроме портретов однополчан, никаких. Но герой есть герой, повезли Ваську в Париж. В первый день, как и положено, всех скопом в Лувр, во второй день на какой-то прием — ладно, Вася и на приеме с ножом-вилкой не оплошает, а на третий день сказали, что в кабаре поведут. Какая-то знаменитая кубинская танцовщица выступать там будет…
— Ну, а дальше?
— А дальше детектив начинается.
— Какой детектив?
— Самый низкопробный. Кто другой бы рассказал — ни за что бы не поверил. Ну-ка, поскреби еще по сусекам. Душа пересохла.
— Вот немного в бутылке осталось.
— Прекрасно. Привезли нас в кабаре. А я уже был на взводе. И ни-че-гошеньки в дураке не ёкнуло, что это к нему судьба второй раз стучится. Только когда занавес раздвинулся, я глянул, у меня в глазах все завертелось — она! Нет, ты не представляешь: глаза, волосы, фигура! Кинулся на сцену, — меня в доме профессора в шутку кой-каким испанским словам выучили — а свои же паразиты оттаскивают. Ихние официанты через заднюю дверь норовят вышвырнуть.
— Ой!
— Да не на того напали! Чай, на фронте ордена не за лягушачьи лапки дают! Меня в дверь, я — в окно! Меня и полицией и госбезопасностью запугивали. А я пру как танк. Пока с ней не поговорил — не ушел.
— О чем поговорили?
— А о том… Вырвал у нее обещание приехать в Россию.
— Неужели она приехала к вам?
— Думаешь, она просто так танцовщица? Ничего подобного, она дочка кубинского миллионера. Во как! И приехала к Васе! Видно, правду говорят — дуракам везет.
— Что же она в Советском Союзе делала?
— Танцевала. А я опять как сумасшедший рисовал. Ты, малыш, даже не представляешь, какая это была сказочная жизнь. Хочешь, по-испански начну шпарить, а то ты, чего доброго, не поверишь.
— Вы с ней поженились?
— Угу… И родился у нас сын — черноволосый испаненок с синими, как российские васильки, глазами. Господи, ну откуда у Васи может быть такой красавец!
— Где же он сейчас?
— Ты, девуня, не поняла — это была сказка. А сказки всегда кончаются. Стала моя заморская жар-птица скучать по родным, устала от нашего дурацкого неустроенного быта и запросилась домой. Что с птицей сделаешь, в клетке ведь не удержишь? Уехала погостить, а родичи отобрали ребенка и назад не пустили. Потом, как на грех, началась кубинская революция, папаша ее рванул с Кубы и дочку увез. Теперь от них — ни слуху ни духу. Так-то вот. Она там, а я тут болтаюсь, как кое-что в проруби. Посмотри-ка, малыш, нельзя ли там еще чего из рюмок выжать? Нет? Ну, ладно, не буду, убери только свои богородицины глаза.
— Хотите, я вам крепкий кофе сварю?
— Бог с ним с кофием, вон твой ухажер идет. А мне пора туда, где елочка, фонарики, детки резвятся… В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла-а…
— Чего этот забулдыга к тебе лез?
— Как можно такое говорить о человеке, о котором вы ничего не знаете?
— Чего там знать: старый хрен пристает к неопытной девчонке. И ты тоже хороша: уединилась на кухню, уши развесила и слушаешь его пьяную брехню.
— Для вас это пьяная брехня, а для меня — редкий миг откровения. Пустите, мне надо идти чай накрывать.
— Спохватилась, твоя бабка давно уже все накрыла и послала меня сюда. Иди, говорит, а то, говорит, знаешь, как эти художники на молоденьких дур слюни пускают.
— Я очень прошу и вас, и бабушку о моей нравственности не беспокоиться. Извините, мне нужно идти к гостям.
— Нет, не пойдешь! С этим алкашом столько стояла и со мной постоишь! И вообще, что ты мне все выкаешь, будто я милиционер.
— Меня так воспитали.
— Вот и видно, что плохо воспитали, перевоспитывать пора.
— Извините, мне нужно идти.
— Иди, черт с тобой.
Ну что ж, Новогодний праздник, можно сказать, удался на славу. Следующий год принесет нам всем большое розовое счастье.
А янтарь — действительно, теплый живой камень.
Надо же!
Даже слово «воспитание» каждый понимает по-своему. Наверно, воспитание — это и есть та граница, которая отделяет одного человека от другого? Иногда, даже не целого человека, а только часть его. Вот бежит пунктир по каждой комнате, по каждому пальто, скок — перескочил на слова, или даже вообще на такую мелочь, как билеты в кино.
А что, казалось бы, простой вопрос: если идешь с Николаем в кино, кому платить? Но для меня он каждый раз вырастает в проблему: у бабушки попросишь — запросто не даст, Николай заплатит — получается, что он за мной «ухаживает».
— На тебя со стороны смотреть — обхохочешься. Идешь себе, ни на кого не глядишь, чуть на дядьку с мешком не налетела.
— Здравствуйте, Николай, я не опоздала?
— Девушка и должна на свидание позже парня приходить, а то получится, что она за ним бегает. Ты чего в брюках?
— Холодновато как-то…
— Вообще-то я в брюках не очень-то уважаю. Вот в Пушкине на танцах ходила одна такая: зад — во-о, и штанами обтянут, да еще в добавок во-от на такущих каблуках! Идет цок-цок, как кобыла.
— Вы любите танцевать?
— Не скажу, чтоб уж прямо такой танцовщик был, но на дамское танго из-за меня чуть две девицы не передрались.
— Ну и нравы!
— Вообще-то, я современных девиц не обожаю: их пойдешь провожать, а они с первого же раза все позволяют.
Зачем он про танцы рассказывает? Мне что, положено в этом случае ревновать? Или это просто такая форма ухаживания? Как же мне ему объяснить, что все эти «позволяет — не позволяет» не имеют никакого смысла? Что все гораздо сложнее.
Может быть, так попробовать? Жизнь — это подъем в гору. У каждого человека своя гора. У одного — маленькая и пологая. На такую и взобраться легко и спускаться скок-скок — одно удовольствие. Николай уже стоит на вершине своей горки. Выше некуда. А передо мной высоченный и крутой утес. Я на него еще только начала карабкаться. Вопрос, захочет ли Николай вместе со мной подниматься на МОЮ жизненную гору? Тогда можно было бы потерпеть и ухаживания и женитьбы. Или он заставит меня падать кубарем со своего утеса на его горку? Ведь я так разобьюсь?
— Чо, в киношку пойдем? У вас в Выборгском идет потрясная картина: «Семь невест для семи братьев».
— Давайте лучше пойдем к Петропавловской крепости, жалко такое редкое солнце упускать. И потом, я хотела рассказать вам фантастическую историю любви русского художника к двум «испанкам».
— А-а-а, это тот ханурик тебе на Новый год заливал? И чего только Анатолий Петрович притащил его с собой? Все общество испортил: напился, буги-вуги полез танцевать, к тебе приставал. Как можно так некультурно вести себя в гостях?!
— Он же герой войны, кавалер трех орденов Славы!
— Ну и что, в войну таким лафа была: напьется и лезет под танки. А ему за это ордена, медали.
— Если бы такие не лезли под танки, нас с вами здесь вообще бы не было.
— Ну, я бы был. Я довоенного производства.
— Я не в этом смысле…
— Да ладно тебе, чего понеслась, будто за углом пиво холодное дают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
— Ну, а дальше?
— А дальше детектив начинается.
— Какой детектив?
— Самый низкопробный. Кто другой бы рассказал — ни за что бы не поверил. Ну-ка, поскреби еще по сусекам. Душа пересохла.
— Вот немного в бутылке осталось.
— Прекрасно. Привезли нас в кабаре. А я уже был на взводе. И ни-че-гошеньки в дураке не ёкнуло, что это к нему судьба второй раз стучится. Только когда занавес раздвинулся, я глянул, у меня в глазах все завертелось — она! Нет, ты не представляешь: глаза, волосы, фигура! Кинулся на сцену, — меня в доме профессора в шутку кой-каким испанским словам выучили — а свои же паразиты оттаскивают. Ихние официанты через заднюю дверь норовят вышвырнуть.
— Ой!
— Да не на того напали! Чай, на фронте ордена не за лягушачьи лапки дают! Меня в дверь, я — в окно! Меня и полицией и госбезопасностью запугивали. А я пру как танк. Пока с ней не поговорил — не ушел.
— О чем поговорили?
— А о том… Вырвал у нее обещание приехать в Россию.
— Неужели она приехала к вам?
— Думаешь, она просто так танцовщица? Ничего подобного, она дочка кубинского миллионера. Во как! И приехала к Васе! Видно, правду говорят — дуракам везет.
— Что же она в Советском Союзе делала?
— Танцевала. А я опять как сумасшедший рисовал. Ты, малыш, даже не представляешь, какая это была сказочная жизнь. Хочешь, по-испански начну шпарить, а то ты, чего доброго, не поверишь.
— Вы с ней поженились?
— Угу… И родился у нас сын — черноволосый испаненок с синими, как российские васильки, глазами. Господи, ну откуда у Васи может быть такой красавец!
— Где же он сейчас?
— Ты, девуня, не поняла — это была сказка. А сказки всегда кончаются. Стала моя заморская жар-птица скучать по родным, устала от нашего дурацкого неустроенного быта и запросилась домой. Что с птицей сделаешь, в клетке ведь не удержишь? Уехала погостить, а родичи отобрали ребенка и назад не пустили. Потом, как на грех, началась кубинская революция, папаша ее рванул с Кубы и дочку увез. Теперь от них — ни слуху ни духу. Так-то вот. Она там, а я тут болтаюсь, как кое-что в проруби. Посмотри-ка, малыш, нельзя ли там еще чего из рюмок выжать? Нет? Ну, ладно, не буду, убери только свои богородицины глаза.
— Хотите, я вам крепкий кофе сварю?
— Бог с ним с кофием, вон твой ухажер идет. А мне пора туда, где елочка, фонарики, детки резвятся… В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла-а…
— Чего этот забулдыга к тебе лез?
— Как можно такое говорить о человеке, о котором вы ничего не знаете?
— Чего там знать: старый хрен пристает к неопытной девчонке. И ты тоже хороша: уединилась на кухню, уши развесила и слушаешь его пьяную брехню.
— Для вас это пьяная брехня, а для меня — редкий миг откровения. Пустите, мне надо идти чай накрывать.
— Спохватилась, твоя бабка давно уже все накрыла и послала меня сюда. Иди, говорит, а то, говорит, знаешь, как эти художники на молоденьких дур слюни пускают.
— Я очень прошу и вас, и бабушку о моей нравственности не беспокоиться. Извините, мне нужно идти к гостям.
— Нет, не пойдешь! С этим алкашом столько стояла и со мной постоишь! И вообще, что ты мне все выкаешь, будто я милиционер.
— Меня так воспитали.
— Вот и видно, что плохо воспитали, перевоспитывать пора.
— Извините, мне нужно идти.
— Иди, черт с тобой.
Ну что ж, Новогодний праздник, можно сказать, удался на славу. Следующий год принесет нам всем большое розовое счастье.
А янтарь — действительно, теплый живой камень.
Надо же!
Даже слово «воспитание» каждый понимает по-своему. Наверно, воспитание — это и есть та граница, которая отделяет одного человека от другого? Иногда, даже не целого человека, а только часть его. Вот бежит пунктир по каждой комнате, по каждому пальто, скок — перескочил на слова, или даже вообще на такую мелочь, как билеты в кино.
А что, казалось бы, простой вопрос: если идешь с Николаем в кино, кому платить? Но для меня он каждый раз вырастает в проблему: у бабушки попросишь — запросто не даст, Николай заплатит — получается, что он за мной «ухаживает».
— На тебя со стороны смотреть — обхохочешься. Идешь себе, ни на кого не глядишь, чуть на дядьку с мешком не налетела.
— Здравствуйте, Николай, я не опоздала?
— Девушка и должна на свидание позже парня приходить, а то получится, что она за ним бегает. Ты чего в брюках?
— Холодновато как-то…
— Вообще-то я в брюках не очень-то уважаю. Вот в Пушкине на танцах ходила одна такая: зад — во-о, и штанами обтянут, да еще в добавок во-от на такущих каблуках! Идет цок-цок, как кобыла.
— Вы любите танцевать?
— Не скажу, чтоб уж прямо такой танцовщик был, но на дамское танго из-за меня чуть две девицы не передрались.
— Ну и нравы!
— Вообще-то, я современных девиц не обожаю: их пойдешь провожать, а они с первого же раза все позволяют.
Зачем он про танцы рассказывает? Мне что, положено в этом случае ревновать? Или это просто такая форма ухаживания? Как же мне ему объяснить, что все эти «позволяет — не позволяет» не имеют никакого смысла? Что все гораздо сложнее.
Может быть, так попробовать? Жизнь — это подъем в гору. У каждого человека своя гора. У одного — маленькая и пологая. На такую и взобраться легко и спускаться скок-скок — одно удовольствие. Николай уже стоит на вершине своей горки. Выше некуда. А передо мной высоченный и крутой утес. Я на него еще только начала карабкаться. Вопрос, захочет ли Николай вместе со мной подниматься на МОЮ жизненную гору? Тогда можно было бы потерпеть и ухаживания и женитьбы. Или он заставит меня падать кубарем со своего утеса на его горку? Ведь я так разобьюсь?
— Чо, в киношку пойдем? У вас в Выборгском идет потрясная картина: «Семь невест для семи братьев».
— Давайте лучше пойдем к Петропавловской крепости, жалко такое редкое солнце упускать. И потом, я хотела рассказать вам фантастическую историю любви русского художника к двум «испанкам».
— А-а-а, это тот ханурик тебе на Новый год заливал? И чего только Анатолий Петрович притащил его с собой? Все общество испортил: напился, буги-вуги полез танцевать, к тебе приставал. Как можно так некультурно вести себя в гостях?!
— Он же герой войны, кавалер трех орденов Славы!
— Ну и что, в войну таким лафа была: напьется и лезет под танки. А ему за это ордена, медали.
— Если бы такие не лезли под танки, нас с вами здесь вообще бы не было.
— Ну, я бы был. Я довоенного производства.
— Я не в этом смысле…
— Да ладно тебе, чего понеслась, будто за углом пиво холодное дают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155