Ну, попробуй!
Хлоп— хлоп -и кубарем вниз!
— Не слышишь, что ли, тебе по телефону трезвонють!
— Спасибо, Ксения Никитична.
— Не «спасибо», а самой надо к телефону подходить. Ноги-то, чай, не отвалятся!
— Ларусь, ты? Тебе вчера за наш сабантуй не попало?
— Это не телефонный разговор. Ты не могла бы ко мне сейчас придти?
— К тебе?! Сейчас?! Это из-за вчерашнего?
— Я не могу разговаривать.
— Но ведь у нас и вправду ничего такого не было.
— Скорее!
— Хорошо.
Так и чувствовала, что нам этот дурацкий День рождения боком выйдет. И хоть бы было из-за чего расплачиваться. А то всего лишь нелепое подражание, так называемой, современной молодежи. Ни уму, ни сердцу.
— Здравствуйте, мне Ларуся сказала, что вы…
— Проходи, деточка проходи,. Посмотрим, насколько честные подружки у нашей Лорочки. Учти, я все знаю. Так что тебе же лучше не запираться.
— Я не запираюсь.
— Вот и прекрасно, рассказывай. Только не ври.
— Но у нас правда ничего не было.
— Ничего?! А вино?! А Рок-н-ролл?! А Мальчики?!
— Просто дурацкая игра.
— Игра?! Четырнадцатилетние соплюшки напиваются, занимаются развратом, и это называется игрой.
— Мы не пили.
— Кто же пил? Сама же сказала, что вино было.
— Не знаю.
— Может, скажешь, и рок-н-ролл не танцевали?
— Танцевали. В шутку.
— Нечего сказать, хороши у вас шуточки! Может, и по углам обжимались тоже в шутку?
— …?
— Что ты молчишь? Попалась? Думаешь, взрослых нет, все шито-крыто будет? Ошибаешься, милая. Я под тобой на три метра вижу.
— В трех метрах под нами наносные отложения.
— Что-о?! Не родилась еще умница, чтоб меня обманывать! У меня и не такие сопли по скамейке размазывали!
— По какой скамейке?
— Вот по такой скамейке! Ходишь за этими дрянями, ходишь, ничего для них не жалеешь: только растите честными, только не обманывайте. Нет, стоит отвернуться, как они нашкодничают и тут же отвертятся.
— Мы не…
— Молчать! Я не позволю!
— Зачем вы так…
— А-а-а, сердце… умираю! Ну, чего бельма-то бесстыжие вылупили? Приятно смотреть, как человек задыхается?! Хотите, чтоб я сдохла?!!
— Может, лекарство какое…?
— Ой, рука! Рука отымается! Ларусенька, что же ты стоишь?! Капли! Грелку скорее! Уми-ра-ю!
— Лар, давай «скорую» вызовем?
— Тише ты. В комнате все слышно. Нужна будет «скорая», она сама пошлет. Знаешь, как она смерти боится.
— Смерти? Она же молодая?
— Смерти боятся не старые, а много грешившие. Капай в эту рюмку, она из другой пить не будет.
— Грешившие? Как это?
— Закручивай плотнее пробку. Теперь из-за тебя истерик не оберешься.
— ИЗ-ЗА МЕНЯ?!
— А то из-за кого же? Кто ей про вечеринку все разболтал?
— Я?! Да она и без меня все знала.
— Дурочка, она тебя на пушку брала, а ты и рада поддакивать.
— Я не рада… А ты ей что, ничего не говорила?
— Как же, разбежалась ей говорить! Чтоб она потом всех затаскала.
— Кого затаскала? Куда?
— Тише ты! Пойди, отнеси грелку.
Вот это да! Оказывается, это я натворила. То-то я чувствовала, что каждым словом подвожу Ларуську, а выкрутиться не могла. Действительно, дура, только все напортила.
— Лар, она требует «скорую» вызвать.
— Теперь придется час на дожде торчать.
— Зачем же мокнуть, машина сама придет?
— Да, в наших дворах машины путаются, не могут парадной отыскать… Одевайся, пока я позвоню.
— Ларусь, можно я с тобой в подворотне постою?
— Как хочешь.
— Темно тут. Холодно.
— Ничего. Забирайся ко мне под зонт.
— Ларусь, я не хотела тебя подводить. Просто я не умею с твоей мамой. На нее вроде посмотришь, она вся шелковая, голубая, в ямочках. А начнет допрашивать — просто страшно. Неужели она считает, что так тебя воспитывает?
— Ничего ты не понимаешь.
— И ругается по-страшному.
— Привычка.
— Какая привычка?
— Привыкла всю жизнь над людьми издеваться. Никак не может остановиться.
— Над какими людьми?
— Над заключенными.
— Какими заключенными?
— Ну, чего ты вылупилась? Локотки, говоришь, в ямочках, пухлые пальчики? А знаешь, что она этими пальчиками отрывала пальцы заключенным?
— Как это?!
— Очень просто: засовывала их руки на допросе в железную дверь и со всех сил захлопывала.
— Ой!
— Что «ой»! Поработала бы в КГБ — не тому бы научилась.
— Зачем же она работала?
— А куда ей деваться? Бабка была богатющая. Растила ее как барыню. Потом бабку раскулачили и сослали. Мать товарняками пробралась в Ленинград. Приехала, а тут: ни жилья, ни специальности. Поди-ка, поработай в шелковых платьях на заводе.
— А отец?
— Что отец? Он тоже из органов.
— Откуда ты знаешь?
— Чего там не знать? Он пьяный как начнет орать, не захочешь, да услышишь. Иди домой.
— Нет, я дождусь «скорую».
— Иди, вон ты вся дрожишь. Еще схватишь воспаление легких. Потом за тебя отвечай.
— А ты?
— Катись, тебе говорят!
Скверно человека одного в беде оставлять. И оставаться нельзя. Зуб на зуб не попадает.
Нужно добежать до ближайшей витрины и взглянуть на руки. Скорее, скорее, а то все лампы потушат. Ага, аптека. Ну-ка? Н-нет, лапы красные, скрюченные, кожа сморщилась. Не похоже, чтоб такие несчастные руки стали засовывать в железную дверь.
А вдруг… всякие руки совали, без разбору? Трах! Пальцы разлетаются по цементному полу! Трах! Последний висит на ниточке! Нет, не дам свои закоченевшие лапы. Поглубже в карман засуну. Скорей, скорей бы домой. Хоть бы мама дома оказалась. Хоть бы…
— Мам, представляешь, какой ужас!
— Представляю. Уже десять, а ты шляешься неизвестно где.
— Мам, ты на родительском собрании мать Ларуси видела?
— Не помню. Смотри, пальто промокло насквозь.
— Ну, такая вся общественница, в родительском комитете…
— Не помню.
— Ну, всегда ходит в голубых шелковых платьях и Ларуську за каждую тройку ругает.
— Снимай мокрые ботинки.
— Ну вот, Ларуську ругает, а сама в госбезопасности работала и заключенным пальцы отрывала.
— Слушай, по-моему, у тебя жар. Разувайся немедленно, я чай согрею.
— Подожди, ты не понимаешь. Только представь — огромная железная дверь и беззащитные человеческие руки…
— Прекрати. Откуда ты все это взяла?
— Ларуська сама сказала. И не только это. У них вся квартира такая: будто в ней окаменели стоны, крики, угрозы.
— У тебя больное воображение. Всегда были люди с садистскими наклонностями, иногда они пробирались на такие места, где давали выход своей жестокости. Но они не могут перечеркнуть все то героическое, что сделал народ во время войны и в период восстановления.
— Но теперь их надо самих в тюрьму посадить. Пусть на своей шкуре попробуют.
— Наказать их и лишить твою Ларису матери?
— Она и Ларуську мучает.
— Какая никакая, она — мать. Мать никто не заменит. Иди салат есть.
— С мясом? Нет, я теперь мясо никогда не смогу есть.
— Ладно, ложись. Тебя знобит. Сейчас принесу чай, укутаю тебя потеплее и грелку к ногам положу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155