— В ночное ходим. На кухню и на ферму воду с реки возим. Вчера поливщиков на капустном поле водой снабжали.
— А когда бараки строили, кто хуже всех работал?
— Тебе-то что?
— Та-ак.
— Все нормально работали.
Не хочет говорить. Но все-таки с Пшеничным у них что-то произошло. Я же чувствую. Надо будет потом еще раз осторожненько подкатиться.
— Сто-ой! Приехали. Спрыгивай, я подержу.
Какой нереальный лес! Как в черно-белом кино. И туман клубится над чертовым варевом. Звуки подкрадываются со всех сторон. Ближе, ближе! Трава высокая, мокрая, ноги вязнут!
— Гнедок, можно я около тебя постою? Пожалуйста, не кусай меня. На, Гнедок, корочку. Спасибо, что у тебя губы живые, теплые.
— Ты чего тут стоишь? Наши вон костер развели, картошку пекут. Оставь коня, пошли.
Хорошо как у костра. Даже мальчишки злиться на меня перестали. Неужели они целую ночь у костра так сидят? Вряд ли. Скорее всего они скоро уснут. Тогда можно будет расспросить у Богданова, что же тут произошло в мае.
— Вкусная картошка?
— Угу. Только я вся в саже перепачкалась.
— Идем на реку, покажу, где вымыться.
Если бы Пшеничный действительно в колхозе что-то натворил, стал бы он так развязно держаться? Стал бы претворяться, что старожил, и все тут знает?… И шуточки скользкие отпускать: «Мы в женских туалетах дырок навертели для удобства обозрения»?
Но если он ничего не натворил, то почему так старательно избегает меня? Почему так демонстративно увивается за Риткой?
— Слушай, ты Алку очень не любишь?
— Я?! Я ничего… Это она, по-моему, меня не очень…
— Да я и сам вижу, что она всего-навсего глупенькая девчонка. С ней и говорить-то не о чем. А вот представляешь — не могу. Не могу послать ее подальше. Чего она только своим скудным умишком не придумывала — а вот не могу и все. Дурак, да?
— А что тут Пшеничный натворил?
— Этот-то? Ничего. Делать ничего не умеет и не хочет. Пришлось в город турнуть.
— Туман опускается. Красивое небо, да?
— Угу. Пошли к нашим. Пора коней гнать обратно.
Странные у меня получаются два города. Город счастливчиков, в котором живут те, кого любят, — это город недобрых людей. Зато в другом — живут хоть и несчастные, но зато добрые.
— Девчонки! Каша, кажись, пригорает!
— А ты мешай сильнее.
— Палка не достает до дна! Убавьте огонь!
— Это тебе газ, что ли?
— Не убавляйте! Наоборот, подбросьте дров, вода для кофе не закипает!
— Так бросать или не бросать?
— Не надо! Давайте кастрюлищи поменяем местами.
— Ага, попробуй их сдвинь.
— Горн слыхали, сейчас после зарядки как рванут в столовую — живьем ведь сожрут.
— Лаш, беги скорее ложки-миски раскладывай!
— Какая все-таки англичанка — отмерила продукты и пошла досыпать. Даже не поинтересовалась, умеем ли мы чертову кашу котлами варить. Ник. Мих. бы так никогда не сделал.
— Она только и знает со своим «ашниками» возиться.
— Нин, а если из кофейной кастрюли долить кипятку в кашу?
— На кофе не хватит.
— Рит, по-моему, так кофе вообще не варят. Нужно было сразу смешать воду с молоком, а когда закипит, ухнуть туда пачку.
— Вот и вари сама, раз такая умная.
— Девчата, не ссорьтесь, попробуйте лучше кто-нибудь кашу, может, она готова?
— Я не могу, у нас дома такую не варят.
— Подумаешь, не варят, а прошлую неделю ты ее ела?
— Ну-ка? Вроде, не готова. Вы ее солили?
— Ларка солила.
— Может, тогда молока добавить?
— А на кофе?
— Да черт с ней, с кашей, вчера у второй бригады не лучше было.
— Лаш, ты чего жуешь?
— Я не жую, я хлеб маслом намазываю.
— Лар, иди ты помешай, у меня уже от палки мозоль на пальце.
— Ого! Как ко дну пристала! Теперь ее зубами не отдерешь.
— Девчата! По местам: англичанка идет!
— Что-то тут у вас горелым пахнет?
— Да каша вот…
— Ничего, крышкой закройте, дойдет.
— И кофе не закипает…
— Сыпьте так, зарядка кончается. Масло разделили?
— Нет, мы решили бутербродами.
— Дайте-ка попробовать… Прекрасно, через пять минут запускаем первую смену.
— Лаш, ты опять жуешь?
— А чего, англичанка ест, а я рыжая?
— Не, Лаш, ты не рыжая, ты серо-буро-малиновая, в крапинку.
— Девчата! По местам! в столовую прут!
— Кто кашу разносит?
— Мы с Ниной.
— Кто кофе?
— Ритка с Ларкой.
— Ладно, мы с Лашей наливаем и накладываем.
Зря мы с Ниной кашу вызвались разносить, сейчас «вэшники» как попробуют, так и начнут выпендриваться!… Будто они сами лучше приготовят.
— Ну, чего «вэшники» говорят?
— Ничего. Наряды обсуждают. Их на веники сегодня.
— Пронесло. Свои ругать не будут.
— Ку-ухонные, поторапливайтесь, все уже пожрали, а мы сидим.
— Да мы и так рысью.
— Пристроились тут у печки. Живей!
Что Алка на меня так уставилась? Кто-нибудь, наверно, проболтался ей про «ночное». Ну и дураки. На лошадях как будто покататься нельзя.
— Эй, кухонные, вы чего это трудящихся помоями кормите? Сами-то, небось, такое жрать не будете! Мы сейчас на кукурузу, а вы себе картошки нажарите и трескать будете!
Что это Алка — с ума сошла? Какая картошка? Она хочет, чтобы все взбунтовались и не ели? Вон, многие уже ложки опустили.
— Неправда, мы старались.
— Ах, старались?! Вот взять бы эту кашу и размазать по вашим поганым харям!
Куда делась вся бригада? Хоть бы они ей сказали… И вообще, почему весь класс молчат? Она же не права!
— Заткнись. Не позорься.
— А-а-а, заступничек нашелся? Ночь прошлялся, потом выдрыхаешься и к их картошке пристроишься!
— Я сказал — заткнись!
— Ну, лошадник, подойди только ко мне, при всех говорю: плюну в твою поганую рожу!
— Горн! Пошли, робя, по нарядам.
Какие все-таки девчонки… Спрятались на кухне. Бросили меня одну на растерзание толпе. Только Богданов заступился. Ему еще за это влетит.
— Во напачкали! Прямо как свиньи.
— Да-а, тут мыть не перемыть.
— Думаешь, после нас меньше оставалось?
— Миски-то еще что, вот бак из-под подгоревшей каши — чистить не перечистить.
Почему девчонки только о посуде говорят? Или они Алку не слышали? Вряд ли, она так кричала, что до самых бараков слышно было.
— Девочки, давайте я кастрюлищу из-под каши отдраю. Я ее залью водой, а когда отмокнет — поскоблю ножом.
— Чего лезешь? Твоя, что ль, кастрюля?
— Ты что, Лаша, при чем тут «моя»? Она же самая грязная.
— Я ее первая застолбила.
— Да тебя тут даже не было. Девочки, скажите ей!
Молчат. Смотрят на кастрюли и молчат. Будто не знают, что Лаша в жизни ничего не отчистила.
— Ну, хорошо, Лаша, я тогда из-под кофе возьму. У нее дно тоже черное.
— Я тебе не Лаша. Думаешь, очень умная, а сама — побирушка. Нинкин купальник напялила и носишь.
— Она же мне сама отдала. Он ей мал…
Опять молчат. Что же они все за Алку и Лашу? Даже Нина? Даже Ларуся? Я же их хотела взять в свой город Нелюбимых?…
Ладно, пусть. Пусть живут с Лашами. Мне бы только не заплакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155