— Действительно, мама, причем тут беременные?!
— Сами что ль не видите? Куда ребенку такое: рукава — летучая мышь, кругом складки… Пузо ей, что ли, в них прятать?
— БАБУШКА!
— Что «бабушка», закройщики в Риге специально вредительством занимаются. Смеются над русскими дурами. А вы как попки: мода, мода! Кому, спрашивается, такая мода нужна?!
— Не сутулься. Когда колесом спина, ни одна вещь сидеть не будет. Покрой очень современный, просто бабушка к нему не привыкла.
— Что же она тогда критикует?
— Действительно, мама, у тебя язык просто приспособлен для того, чтобы людям настроение портить.
— Я правду говорю. А не нравится, могу и к себе уехать. У меня, чай, собственная комната есть. Только, когда понадоблюсь, не бегите и не звоните. Не приеду.
Ой, забыла Лариске записку в окно бросить. Неужели она там так и стоит в темноте, под дождем? Ничего не видно. Ушла, наверно. Не дождалась.
Странно, почему у каждого человека своя правда: у Ларки своя, у бабушки своя, у мамы своя. И каждый старается меня в свою правду затолкать. А мне — одна правда велика: я растягиваюсь, растягиваюсь, все равно меня не хватает. Другая мала: сжимаюсь, сжимаюсь аж кости трещат. Все равно не довольны.
Но ведь я же жи-ва-я, мне больно?
— Э-э-э, да никак у тебя новое пальто, поворотись-ка, сынку!
— Да нет, пап, не новое. Я в нем уже неделю хожу. Просто ты не замечал.
— Мать купила?
— Из Риги привезла.
— Ну-ка, ну-ка, а что… у твоей матери, кажется, вкус проклюнулся. Или это ей режиссерша присоветовала? Ничего не скажешь, бабенка эта в верхах покрутилась.
Нет. Пожалуйста. Умоляю. Не нужно со мной говорить. Я не могу с людьми. Не умею.
Все. Ухожу. И пусть мое новое пальто останется висячим упреком человеческому несовершенству.
Маэстро, медленный вальс, пожалуйста! Благодарю вас, Солнце. Вы сегодня за шпрехталмейстера?
— Вытупа-а-ает…!
— Ш-ш-ш-ш, погодите объявлять, я еще…
— Что вы ищите, мисс?
— То, чего не теряла. Или, может быть, то, чего нет. В цирке всегда ищут то, чего не бывает.
— Выступа-а-ает Мисс Икогнито! Маэстро, туш!
— О, мисс, это вы создали такой красивый сад? Вы иллюзионистка?
— Ш-ш-ш, спугнете. Конечно, это мой сад. Где же вы еще найдете такие нежные, такие молодые и такие отчаянно храбрые листочки на старых корявых ветвях?
— Вы кого-то ищите, мисс?
— Нет, нет, что вы, я кружусь по одним и тем же дорожкам, потому что мне кажется… нет, нет, ничего.
— Не лукавьте, мисс, вы ждете, что сейчас ОН пройдет по вашему саду.
— Да. И увидит золотые капельки мать-и-мачехи, рвущиеся сквозь пожухлую траву.
— Вы готовы, мисс? Я объявляю ваш номер! Уважа-аемая Публика, сегодня перед вами…
— Ш-ш-ш, это не публика, это мои одноклассники. Они вас, господин Шпрехталмейстер, не слышат. Видите, они спят с открытыми глазами. «… Сложноподчиненными предложениями называются… из пункта А в пункт В вышли… и отвечают на вопрос… икс равен трем…» Сейчас коснусь их волшебной палочкой. Ап!
— Браво, мисс! А что у вас на плече?
— Обыкновенная синица. Вы же знаете, люди не умеют друг с другом разговаривать. Я подарю каждому по синичке, они послушают, как щебечут пичужки, и научатся.
— Всем-всем подарите? Или кому-то одному?
— Всем. И еще одному.
— Выступа-ает…
— Ш-ш-ш… Лара — вот тебе синичка. Ларусь, смотри какая веселая. Пшеничный…
— Зачем они нам?
— Ну, чтоб друг с другом разговаривать весело, нежно.
— Не-а, на фиг нам твое чудо в перьях.
— Ну, чтоб экзамены сдать легко, непринужденно.
— Дава-а-ай!!!
— Не надо, мисс, надеяться, что кто-то оценит ваше волшебное искусство. Коснитесь лучше палочкой замученных городом старых акаций, пусть они вспыхнут желтыми кистями.
— Ап!
— Замечательно! А теперь…
— Простите меня, господин Штрехталмейстер, но ваши софиты режут мне глаза. Если вам не трудно, приглушите их, пожалуйста. Напрасно вы расхваливаете мой номер. У меня не получилось. Никому не стало просто и хорошо друг с другом. Боюсь, что это провал.
НЕТ! НЕ ГАСИТЕ СВЕТ! Ах, господин Шпрехталмейстер. Подождите, не кончайте представление. Я попробую еще раз…
— Выступа-а-ает…
— Да, это опять мой иллюзионный номер. На сей раз видите, на мне нет платья в блестках, и волшебная палочка — всего лишь прутик. Но мне нужно вам сказать… Вот вы, уважаемая публика, думаете, что ходить в школу, готовиться к экзаменам, примерять новое пальто — это и есть жизнь? Ничего подобного. Жизнь… она все время ускользает. Ты ее ловишь, мечешься по одним и тем же дорожкам сада. А она лишь вспыхнет на какие-то доли секунды, поманит — и снова ее нигде нет. Чувствуешь, она проходит где-то рядом, но мимо. Мимо, мимо, а не сквозь тебя!
Что, господин Шпрехталмейстер, зрители разошлись? Понимаю. Мне тоже пора за кулисы. Посидеть там в тишине среди пыльного старья. Собраться с мужеством. Чтобы потом, когда-нибудь, снова отважиться выйти на залитую солнцем арену, взмахнуть волшебной палочкой и сотворить чудо. Оно должно получиться. Должно. Ведь оно такое простое.
Дача — это совершенно другое место.
Другая страна. Здесь Ленинград расплывается, забывается, дома и люди теряют остроту очертаний. Экзамены? Ларка? Ларуся? Пшеничный? Пожалуй, Пшеничный еще немного ноет, как зуб с дыркой, и то, только тогда, когда на него сладкое попадает. А остальные кажутся персонажами чьей-то другой жизни.
В другой стране и я совершенно другой человек. Во всяком случае, дача открыла во мне бездну добродетелей. Кто бы раньше заподозрил меня в том, что без приказа свыше я смогу ежедневно вылезать из постели и топать в огород сражаться с травой. И ради чего? Ради нескольких одичавших кустов и деревьев, забывших о своем предназначении давать плоды? Нет, ради порядка. Самой не верится: я и по-ря-док. Как говорит папа: не рифмуется.
Нет, только полюбуйтесь на меня: лопата грызет, переворачивает землю, грабли выволакивают мусор, пальцы расправляются с несметными полчищами вражеской травы! Вот вас! Вот вас — полчища, поднимающиеся из-под земли, как зубы дракона.
Что? Некому любоваться? Ах да, мама еще в городе, принимает экзамены, папа занимается со студийцами, а Антонина Ивановна в задней комнате правит рукописи. Зато у меня есть блестящий поклонник моего таланта — Вася! Вася великолепен: рыж, зеленоглаз и неподвижен, как сфинкс. Всякие сентиментальные воспоминания, вроде тех, что будто бы прошлым летом его подобрали у магазина заморышем-котенком, чужды ему. Очевидно, он ценит мое трудолюбие, ибо может часами лежать на соседней грядке и, презрительно прищурившись, наблюдать за моими нелепыми телодвижениями.
Стоп! Извини, Василий, я не правильно назвала тебя поклонником, ибо моя прополка — это поклонение твоей персоне. Ты, Вася, жесток: поклоняться — пожалуйста, но никаких фамильярностей, вроде там погладить или почесать за ухом, этого ты не допускаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155