Знакома она вам?
— Наш дневник!!!
— Ах, так ты, девочка, оказывается, эту вещь прекрасно знаешь? Может быть, тебе еще известно, где она лежала?
— …
— Что же ты молчишь? Я думала, что девочка из культурной семьи не приучена врать.
— В этом дневнике нет ничего плохого. И потом мы его давно забросили.
— Ах «ничего плохого»? Зачем же ты тогда подучила Ларусю спрятать его от матери?
— Я не учила… Просто в нем все выдумано…
— Ты не увиливай, говори прямо: советовала Ларусе спрятать дневник?
— Нет, то есть да.
— А-а-а, так это ты сама, мерзавка, додумалась мать обманывать?
Какое жуткое слово «мерзавка». Хуже, чем удар. Оно вышвыривает человека из дочери в черную пустоту.
— Ларуся не виновата. Это я… Я просто думала, что взрослым неинтересно читать всякую ерунду.
— Ах, все эти записки от мальчиков ты называешь ерундой? Хороша подруга, нечего сказать. А, по-моему, в вашем возрасте это ничто иное, как распущенность.
— Это не от мальчика. Это была игра такая. Пшеничный ничего об этом не знает.
— А-а-а, так его зовут Пшеничный?! Я вот сейчас позвоню по телефону отцу этого вашего Пшеничного и выясню, что за игры его сын устраивает вместо того, чтобы учиться.
— Ой, не надо, пожалуйста.
— Нет надо. А мало будет, поставлю его перед школьным собранием, и пусть он перед всеми отвечает, что он тут в Ларусином дневнике насочинял.
— Пшеничный ни-че-го не сочинял!
— Чья же это писанина?
— Моя… Ну, я думала, что получится как бы роман в письмах. Был такой жанр в прошлом веке.
— Ах, рома-ан? Странные у тебя, девочка, понятия. Мне бы хотелось отгородить мою дочь от такого влияния. То-то я заметила, что она и учиться стала хуже и дерзит. А что, твоя мать совсем не контролирует твои, так называемые, романы?
— Нет, почему, она спрашивает меня о школе. Но под матрасами у нас рыться не принято.
— Ах, та-ак! Значит, пусть из моей дочери кто угодно вырастет, а я не имею права даже вмешиваться?! Ну, уж нет! Не будет этого! Я скорее сдохну, чем моя дочь станет проституткой!
— Зачем вы так?
— Твоя мать еще горько пожалеет о своем легкомыслии! Локти будет кусать, да поздно!
Ну, что она развопилась, я же не хотела ее обидеть? Даже неудобно смотреть, взрослый человек, а ногами топает.
— А ты что глазищи-то бесстыжие вылупила?! Мать умирает, а она стоит как столб, капли не принесет! Иди же, кровопийца!
— Вы бы легли в кровать, раз у вас сердце больное. Ларуся сейчас капли принесет.
— Не учи, что мне делать. Я еще пока в своем доме и сама знаю, ложиться мне или нет! Ой-ой, как колет, прямо всю грудь разворачивает! Чего стоишь, скажи этой мерзавке, чтоб грелку принесла!
— Лар, она грелку требует.
— Знаю. Я уже воду поставила. Зачем ты ей про Пшеничного сказала?
— Но ведь она бы его отцу позвонила!
— Она тебя на пушку брала. Держи грелку. Как только вскипит — нальешь. Я пойду ее укладывать.
— Может, «скорую» вызвать?
— Обойдется.
Ненормальный какой-то дом: здесь все слова, все чувства неправильные. Ведь мать Ларисы с самого начала знала про дневник. Зачем же тогда угощала блинами и говорила вареньевым голосом? И с дочерью: то сю-сю-сю, то мерзавка и проститутка.
— Налила?
— Угу.
— Давай я завинчу покрепче. И собирайся домой. Эта истерика надолго.
— Лар, а вдруг она и вправду устроит отцу Пшеничного скандал.
— Не устроит. Это она тебя запугивала. А ты и раскололась.
Как Ларуська с такой матерью с ума не сошла? И какой у нее голос сразу стал взрослый? Будто она с матерью поменялась местами: мать капризный ребенок, у которого отобрали игрушку, а Ларуся как воспитательница детского сада.
Здорово я влипла: Ларка со мной не разговаривает, потому что мне пришлось выбрать Ларусю. Ларуське теперь мать запретит со мной дружить. Пшеничный, наверно, считает меня дурой. И дома пусто, скучно, ничего не хочется делать.
— Ты чо в комнату как мышь забилась? Не слыхать тебя.
— Я уроки, Ксения Никитична, делаю.
— Иди. К телефону тебя.
— Спасибо.
— «Спасибо». Ктой-то ей тут прислуги. За телефоном ейным бегать.
— Алло, Лар, ты?
— Можешь придти сейчас ко мне? Мне нужно кое о чем с тобой поговорить.
— А Ларуся у тебя?
— Откуда? Ее мать за что-то на целую неделю заперла. Даже пальто прячет, чтоб Ларуська гулять не вышла. Так ты придешь?
— Хорошо.
— Только не копайся.
Ура! Лара меня простила! Где мои ботинки? Шапка, варежки — вперед!
М— м-м… что-то у Ларки в голосе было необычное: какой-то затаенный смех. Может, показалось? Вряд ли. А вдруг у нее Пшеничный? Зачем же тогда меня звать? Чтоб выставить перед ним дурой: мол, поманили и сразу бежит? Да нет, это просто моя болезнь -во всем видеть Пшеничного. Хожу по улицам и всматриваюсь в каждое пальто, в каждую шапку: вдруг это он? Вон у того парня рост такой же. Нет, не он. А этот раскачивается также при ходьбе. Тьфу ты черт! Это вообще девчонка. Ну, все — хватит! Пора прекращать этот бред. Ведь прекрасно знаю, что он по Карла Маркса не ходит, а не могу не играть в эту идиотскую игру.
— Привет, ты что, на улитке сюда ехала?
— Что? Нет. А ты одна?
— Конечно. Кто тут может быть?
— А брат твой где?
— Почем я знаю, что я за ним бегаю? Ну, идем в спальню, туда бабуня соваться не будет.
— А под кроватью у вас что?
— Ну ты даешь, пришла в гости и сразу: «Под кроватью что?» Да ничего там нет: ящики и пыльный ковер. Удовлетворена?
— Ты мне хотела что-то сказать.
— Угу. Про Новогодний вечер. Тебе понравился спектакль, который 7 «А» показывал?
— Да. Удивительно, что у них мальчишки согласились выступать вместе с девчонками.
— Па-адумаешь, развыступались! Это все их англичанка: делает из них каких-то доисторических пай мальчиков-девочек. Просто затерроризировала людей — боятся, вот тебе и весь спектакль. Наших-то мальчишек не заставишь изображать пионерскую дружбу.
— Все равно здорово, что они умудрились поставить спектакль. Так что ты хотела сказать?
— А танцы тебе понравились?
— Жуть. Меня от одного воспоминания о танцах скручивает как от зубной боли.
— Конечно, какие могут быть танцы, если наши мальчишки только и могут что жаться по углам да хихикать.
— Ну, тебя, все-таки, старшеклассники приглашали.
— Просто у меня волосы вьются как у взрослой, и платье мать сшила на нижней юбке. Ты бы тоже могла быть ничего, если б не Алкин причесон. Зачем ты к ней пошла, она же нарочно тебя изуродовала?
— Да нет, не думаю, чтоб она нарочно. Здесь вообще не в прическе дело. Просто я не умею танцевать.
— А если б Пшеничный пригласил — пошла бы?
— Он бы не пригласил.
— Ну, а если б?
— … Ой! Что это у вас за шкафом?!
— Опять ты за свое. Ничего там нет. Ничего, кроме еще одного пыльного ковра.
— Что-то шевелится! Дай я посмотрю! Эх вы… Так и знала, что там Пшеничный. Подумаешь, спрятался. Глупо и неблагородно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155